День пламенеет - Лондон Джек (читаем книги онлайн TXT) 📗
На рассвете Доусон распрощался с Пламенным. Тысячи людей, выстроившихся на берегу, натянули рукавицы, а наушники были спущены и завязаны. Было тридцать градусов ниже нуля; лед вдоль берегов утолщался, по Юкону неслись ледяные глыбы. Стоя на палубе «Ситтля», Пламенный махал рукой и кричал последнее «прости». Когда канаты были отданы и пароход понесся по течению — те, кто стоял подле Пламенного, могли видеть на его глазах слезы. Для него это было прощанием с родиной: этот мрачный-арктический край был единственной страной, какую он знал. Он сорвал свою шапку и замахал ею.
— Прощайте! — крикнул он. — Прощайте все!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I
Пламенный прибыл в Сан-Франциско не в ореоле славы.
Не только он был забыт, но и Клондайк вместе с ним. Мир интересовался другими вещами, а события на Аляске, подобно испанской войне, утратили аромат новизны. Многое произошло с тех пор. Каждый день преподносил что-нибудь новое, и пространство, уделяемое газетами сенсационным известиям, было ограничено. Однако его радовало, что о нем не знают. В арктической игре он был крупной величиной, но насколько же эта новая игра крупнее, если человек с состоянием в одиннадцать миллионов и с таким прошлым, как у него, проходил незамеченным!
Остановившись в отеле «Сент-Фрэнсис», он был проинтервьюирован мелкими репортерами, бегавшими по гостиницам, и на двадцать четыре часа привлек внимание, благодаря коротким заметкам в газетах. Он усмехнулся про себя и стал осматриваться и знакомиться с новым порядком вещей. Он был очень неловок, но в совершенстве владел собой. К сознанию, что он является обладателем одиннадцати миллионов, — сознанию, позволявшему ему высоко нести голову, — примешивалась еще огромная самоуверенность. Ничто его не смущало; внешний блеск культуры и власти не пугал его. Это был лишь иной лик неисследованной глуши, и ему предстояло изучить ее обычаи, приметы и тропы, где могла быть хорошая охота, и дурные полосы воды и суши, которых следовало избегать. По обыкновению, женщины внушали ему страх. Он все еще был слишком напуган, чтобы приблизиться к этим лучезарным, ослепительным созданиям, которых делали доступными его миллионы. Они смотрели на него и томились, а он так искусно скрывал свою робость, что казалось, будто он держится среди них совершенно свободно. Но их привлекло не только его богатство. Он был подлинный мужчина и слишком для них необычный. Еще молодой — ему едва исполнилось тридцать шесть лет, — очень красивый, великолепно сложенный и исполненный мужественности, бьющей через край, со своей свободной походкой, приобретенной им не на тротуарах и мостовых, с черными глазами, охватывающими широкие пространства и не стесненными узким горизонтом жителей города, — он привлекал взимание женщин, бросавших на него исподтишка любопытные взгляды. Он это замечал, усмехался про себя с видом человека, которого не проведешь, и смотрел на них как на серьезную опасность. В данном случае его хладнокровное самообладание стоило ему дороже, чем борьба с голодом, холодом и наводнением.
Он приехал в Штаты не для женщин, а вести игру с мужчинами. Но мужчин он еще не изучил. Они производили впечатление мягких, физически мягких; однако он угадывал, что на деле они жестки, только эта жесткость была скрыта под внешней оболочкой мягкости. И ему казалось, что в них было что-то кошачье. Он встречал их в клубах и недоумевал, поскольку реальны добрые товарищеские отношения, скоро ли они выпустят когти, бросятся и растерзают добычу. «Интересно было бы знать, — повторял он про себя, — что сделают они все, если игра пойдет всерьез?» Он относился к ним с непонятной подозрительностью. «Они наверняка хитрецы», — решил он и по обрывкам сплетен, то и дело выслушиваемых, чувствовал, что его подозрения весьма основательны. С другой стороны, они излучали атмосферу мужественности, а ей всегда сопутствует дух честной игры. Они могли драться и пускать в ход когти во время сражения — это было вполне естественно; но почему-то ему казалось, что при этом они не отступят от правил игры. Таково было создавшееся у него впечатление — обобщение, сдерживаемое сознанием, что среди них, несомненно, имеется известный процент негодяев.
Несколько месяцев в Сан Франциско он изучал игру и ее правила и готовился сам взять в руки карты. Частным образом он даже взял несколько уроков английского языка, и ему удалось устранить самые худшие свои ошибки, хотя в момент возбуждения у него все еще срывались с языка «лишку», «наверняка» и тому подобные простонародные словечки. Он научился есть и одеваться и вообще вести себя, как подобает культурному человеку; но, несмотря на это, он остался самим собой: не слишком рассудительным, не слишком почтительным и никогда не колебался пойти наперекор условностям, если они попадались на его пути и в достаточной мере его подзадоривали. Резко отличаясь от более слабых людей, приехавших из далеких стран, он не мог почитать своеобразных оловянных богов, которым по-разному поклонялись культурные племена людей. «Тотемы» он видывал и раньше и знал им цену.
Наконец ему наскучило играть роль зрителя, и он отправился в Неваду, где в то время поднялся шум вокруг новой золотой россыпи, — «немножко их расшевелить», как он выразился. Биржу в Тонопе он шевелил всего десять дней, и за это время его бешеная игра разорила немало привычных игроков. Под конец, зажав в кулак Флориделя, он его выпустил, причем от этой операции ему очистилось полмиллиона барыша. Затем, облизнувшись, он отправился в Сан-Франциско, в отель «Сент-Фрэнсис». Кусочек показался ему вкусным, а желание участвовать в игре обострилось.
И снова газеты подняли шум вокруг его имени. Снова «Пламенный» крупными буквами красовалось в заголовках. Его окружили толпы репортеров. Были извлечены старые кипы журналов и газет, и историко-романтическая фигура Элема Харниша, Героя Снегов, Короля Клондайка и Отца Ветеранов, снова расселась на столе в миллионах домов рядом с поджаренным хлебом и завтраком. Раньше чем истек назначенный им срок, он был насильно втянут в игру. Финансисты и всякого рода дельцы — все эти отбросы, плавающие по морю спекуляции, — выползли на берега его одиннадцати миллионов. В целях самозащиты он вынужден был открыть конторы. Он их заставил насторожиться, и теперь — хочешь не хочешь — они сдавали ему карты и требовали, чтобы он вел игру. Ну что ж, играть он будет! Он им покажет, где раки зимуют, несмотря на гордые пророчества о том, как быстро его обкорнают, — пророчества, связанные с описанием его буколических способов игры и его внешности дикаря.
Сначала он вмешивался только в мелкие дела — «выжидал», как объяснил он это Хольдсуорти, приятелю, обретенному им в клубе Альта-Пасифик. Хольдсуорти выставил его кандидатуру, и Пламенный стал членом клуба. Хорошо, что вначале он играл осторожно: он был поражен множеством акул — «земных акул», как он их называл, — обвивших его кольцом. Он легко раскусывал их тайные планы, не переставая удивляться, как может находить себе добычу такое огромное число этих типов. Их нечистоплотность и мошенничество были столь очевидны, что он недоумевал, каким образом удается им подцепить кого-нибудь на свою удочку.
А затем он обнаружил, что акулы бывают разные. Хольдсуорти относился к нему скорее как к брату, чем товарищу по клубу, следил за ним, давал советы, представил его магнатам местного финансового мира. Семья Хольдсуорти жила в очаровательном бунгало около Мэнло-Парк, и сюда Пламенный приезжал в конце недели и встречал такое радушие и семейный уют, о каком никогда и не мечтал. Хольдсуорти восторженно любил цветы и был помешан на разведении премированных кур. Эта мания, поглощавшая его целиком, являлась для Пламенного поводом для постоянных шуток. К таким слабостям он относился со снисходительным добродушием; они, по его мнению, свидетельствовали о здоровой натуре человека и побуждали его сблизиться с Хольдсуорти. Преуспевающий делец, лишенный неумеренного честолюбия, — таково было мнение Пламенного о своем приятеле, — словом, человек, слишком легко удовлетворяющийся маленькими ставками, чтобы броситься когда-либо в крупную игру.
