Когда зацветают подснежники - Прокофьев Вадим Александрович (библиотека книг txt) 📗
Тулуп ничего не ответил, затягиваясь здоровенной козьей ножкой. Тесная будка быстро заполнилась дымом едкого самосада. Володе почему-то захотелось есть…
— Говоришь, заплатишь? Ой, дорого возьму…
Удача, честное слово, удача! Этот дядя, видно, думает, что Володя так прямо в Москву в его карете хочет въехать. Нет, в Москву — это значит на свидание с жандармами.
— Да мне до Люберец, там у знакомых и заночую. В Москве, говорят, стреляют, я и пережду…
— Красненькую дашь, сегодня к ночи будем в Люберцах.
Красненькая — это все Володино богатство, не считая кое-какой мелочи. Но черт с ним, лишь бы поближе к Москве.
— По рукам, дядя, и поехали.
Но «дядя» не торопился. Видно, он никак не рассчитывал, что этот странный не то студент, не то просто так, обыватель, не раздумывая, согласится заплатить неслыханную цену. Красненькую! Эвон! Он и заломил-то для того, чтобы отделаться. Красненькая — так ведь это же целое состояние.
Тяжело ворочаются мысли под бабьим платком.
А Володе уже кажется, что мужик его заподозрил. И именно потому, что он так неосмотрительно, тут же, согласился заплатить за пустяковый переезд десять рублей.
Ни зги не видно. Угомонилась поземка. Немного потеплело, и падает ленивый снежок. Володя забился в сено. Мужик накинул на него какое-то драное рядно — теперь бы впору и заснуть, чтобы время промелькнуло. Да вот почему-то уже не спится.
— Табачком не балуешься, студент, а то угостил бы!..
— Не курю. А спички вы берите, берите, теперь они мне ни к чему.
— Тяперича, говоришь. А ранее что ж, курил или как?
Вот ведь привязался. Но и то правда — дорога. А ее скоротать проще всего или во сне, или за беседой.
— …летось у вас, у косопузых, был с шурином по извозному делу. Навидались. Наши-то, что тутотки под Москвой, значит, все боле по огородам ударяют, да и на фабрики тянут, а кто и по извозному, как мы. А на Рязанщине хозяйства. Эка! Жгли их летось. Ой, жгли… И мы страху натерпелись аж полные портки. Значит, расчет нам вышел у хозяина, вальяжный барин, до себя не допустил, в сенцы приказчик вышел — и ну слюнявит… И только это мы, значит, шапки натянули, эвон, вваливаются, значит, шабры всем миром. Им, вишь, самого подавай. Вышел. Мы тутотки в сторону, любопытствуем: а энти, глядим, значит, шапки долой, ногу об ногу скребут и что-то там мычат. Я, значит, ухо-то навострил, мать честная, слышу, бородатый такой козел так и чешет. «Так что, — говорит, — уж не взыщите. Много, — говорит, — вами довольные. А только придется поджечь!» Шурин ажио крякнул с натуги. А тут другой, значит, помоложе, поклонился и речь держать. «Как полагается, — говорит, — для порядку… Всех теперь жгут. Вы уж, — говорит, — сделайте милость, без греха чтобы!..» Ну, значит, барин в голос. «Что вы, — грит, — братцы, зачем же жечь, если не за что!..» А шабры свое, уговаривают, значит, улещают, чтобы указал, чего без греха пожечь можна. Вон какая хреновина, а ты говоришь, спички…
Володя слушал и ушам не верил. Знал, конечно, что жгут. Убивают, развозят помещичье имущество. Но вот такого, жечь «для порядка», чтобы «без греха», — слыхать не приходилось.
Да, отстала деревня от рабочих. Только-только раскачивается. И поначалу по-пугачевски берется за топор.
К Люберцам подъехали уже ночью. Володя все же окоченел. Рядно стояло на морозе колом, лошаденка поседела чуть ли не до кончика хвоста. Теперь Володя уже жалел, что не сторговался за ту же десятку ну хотя бы до Перова. Оттуда-то действительно рукой подать.
Озябшее тело просит тепла, в животе урчит голод. А в кармане только мелочь. Но ее должно хватить на стакан чая. Где-то здесь, рядом со станцией, был трактир. Когда Володя подошел к покосившемуся домику с кособокой вывеской, его обогнал какой-то человек. Он резко рванул на себя дверь трактира. На мгновение заискрились инеем знакомые вахмистрские усы…
«Машинист… Как же он меня обскакал?»
Володя переступил порог. И тут же словно выросли из щелястого пола, стали по бокам два солдата.
«Семеновцы!.. В Люберцах!.. Все пропало…»
Володя почувствовал, как сразу взмокла спина.
— Документы!
Володя протянул репортерскую карточку. Солдат повертел ее в руках, по складам прочел: «Ре-пор-тер». И ничего не понял.
Проворные руки ощупали карманы. «Да, хорош бы я был с револьвером», — подумал Володя. Взглянул на трактирный зал, и снова у него внутри что-то провалилось.
Два здоровенных семеновца держали за руки машиниста. Рядом стоял унтер и разглядывал револьвер, наверное только что извлеченный из кармана задержанного.
— Шаповалов, Никитин, чего возитесь, не видите — студент. Доставьте к капитану!
— Но, господин унтер-офицер, я буду жаловаться и не премину написать в газете, я репортер…
— Репортер! А ну шагом!
Володю и машиниста заставили закинуть за спину руки. Солдаты взяли винтовки на изготовку.
«Куда нас ведут? Ужели конец?..» Володя посмотрел на машиниста. Тот был спокоен. «А ведь у него отобрали оружие! Ему уже не выкрутиться!..»
От трактира до станции было недалеко. В зале ожидания на скамейках под охраной солдат сидело несколько рабочих-железнодорожников. Посредине зала стоял стол. На нем полевой телефон, солдатская манерка. За столом, положив голову на руки, спал капитан.
Солдаты, конвоировавшие Володю и машиниста, не решились будить начальство. Но Володя уже успокоился. Была не была, ведь он репортер, а это публика нахальная и вездесущая. Сейчас самое время закатить скандал «по-репортерски». Но куда девались нужные слова…
— Фамилия?
Капитан спросил, не поднимая головы. Машинист молчал. Капитан не стал повторять вопроса, но оторвал голову от стола.
К офицеру подскочил солдат, протянул револьвер и пальцем указал на машиниста. Капитан зачем-то заглянул в дуло, потом бросил револьвер в ящик, устало потянулся.
— Господин капитан…
— Молчать! Будете отвечать на мои вопросы!
Капитан вытащил из стола кипу бумаг. Володя понял, что это какие-то списки. И против многих фамилий приколоты фотографии.
Медленно, как-то нехотя капитан вглядывался в изображения, потом откидывался на стуле, присматривался то к Володе, то к машинисту, опять скользил глазами по списку. Он отложил уже в сторону изрядную стопку просмотренных листов. Машинист, казалось, не обращал на офицера никакого внимания. Равнодушно, без всякого интереса, разглядывал он грязный полутемный зал ожидания, рабочих и попа.
Володя сразу и не заметил, что в зале сидит поп. Зачем он здесь? Тоже задержан? Нет, не похоже. Батюшка тянул чай из здоровенной фаянсовой кружки. Ему было жарко. Вспотевшая грива свисала мелкими слипшимися косичками, на лбу набухли крупные капли пота, которые поп смахивал волосатой ручищей.
— Вы машинист Алексей Владимирович Ухтомский?
Володя вздрогнул. Он забыл о капитане. А тот уже стоял, и в руках у него была фотография.
— Вы будете расстреляны!
Володя понял, что офицер обращается к соседу.
— Я знал… — спокойно, не повышая голос, ответил машинист.
«Ухтомский! Ухтомский!» Володя весь напрягся. Он должен запомнить эту фамилию. И если останется жив, расскажет о машинисте, о том, как тот спас московских дружинников и членов стачечного комитета. Если останется жив…
— Господин репортер. — Капитан рассматривал Володино удостоверение. — Я должен задержать вас для выяснения личности. Сейчас уже поздно, а завтра в Москве полиция все и прояснит. Если вы действительно репортер, то сегодня вам будет много работы. Пожалуйста, я мешать не буду. Мы заинтересованы в том, чтобы верноподданные его величества знали, какая кара ожидает всякого поднявшего руку на трон.
Офицер говорил, с трудом подбирая слова. И говорил с тайной надеждой, что этот вот молодой человек действительно окажется репортером, и тогда, как знать, быть может, не дела, а вот эта фраза поможет сделать ему, пока никому не известному капитану, блестящую карьеру.
Ухтомский посмотрел на Володю. Они встретились взглядами, и Володе показалось, что машинист узнал его.
