Когда зацветают подснежники - Прокофьев Вадим Александрович (библиотека книг txt) 📗
Конечно, узнал — хорошая, добрая улыбка раздвинула вахмистрские усы.
Между тем капитан подозвал священника, они о чем-то пошептались. Священник вытащил из кармана крест, стряхнул с рясы хлебные крошки. Капитан предложил Ухтомскому исповедоваться. К удивлению Володи, Ухтомский не отказался. А может быть, и машинист принимает его за репортера? Или правда никому не хочется умирать в безвестности? Хотя если Ухтомский не поверил в то, что Володя репортер, то, значит, узнал в нем своего, боевика. И теперь он спокоен — свой товарищ расскажет о его последнем часе.
Володю знобило от возбуждения и страха. Он никогда не присутствовал на исповедях смертников. И не знал, как помочь машинисту. Требовать следствия, суда? Но это смешно. Сейчас в Москве полковник Мин так же, вот, без суда и следствия, убивает тысячи рабочих. В Москве полковник, в Люберцах — капитан. Всякому чину свой шесток.
Священник ждал исповеди. Ухтомский рассказывал биографию. Из мещан Новгородской губернии… Нет еще и тридцати. А в Пензе дом, жена, дети… Машинист замолчал. Задумался.
В зале никто не проронил ни слова. Все ждали.
Но машинист молчал. Исповеди не получалось. Капитан понял это первым. Засуетился, натянул шинель.
— Господин репортер, пожалте с нами. И не вздумайте бежать.
У Володи подкосились ноги. Ужели вот так, сию минуту, машиниста выведут в ночь и где-то здесь, за углом, расстреляют? А Володя должен будет стоять и смотреть. И не иметь сил напасть на палачей.
Нет, он сейчас скажет этому капитанишке, что большевики не оставляют товарищей в беде. Он встанет рядом с Ухтомским. И пусть никто не узнает, как они умерли…
Машинист догадался, о чем думает Володя. Посмотрел на него сурово, словно приказал жить.
И Володя понял — Ухтомский сделал свое дело. Он спас сотни боевиков. А Володя? Его ждет Иннокентий. Его ждут истекающие кровью дружинники Пресни. И пусть он не привез им подмоги. Зато им будет ясно, что нужно на время покинуть баррикады. Нужно сохранить людей. Выждать. Где он это читал, у Горького, кажется, что пламя должно прикрываться дымом, чтобы потом возгореться вновь с невиданной силой. Господи, такая минута, а он ищет цитаты…
Солдаты вывели машиниста и еще троих рабочих. Капитан подтолкнул Володю. Его забавлял вид этого растерявшегося, бледного репортеришки. «Шпак! Ничего, авось такая наука пойдет ему на пользу. Меньше кричать будет».
Капитан поравнялся с идущим впереди Ухтомским. И вдруг машинист заговорил. Володя пропустил первые слова.
— …я спокойно чувствую себя. Я ежеминутно был готов к смерти. Теперь, перед смертью, я скажу вам, кому вы обязаны, что поезд с дружинниками благополучно ушел из Москвы, спасая главных участников и руководителей боевой дружины, членов стачечного комитета…
Зачем он это все говорит палачу? Нет, Ухтомский говорит для товарищей, для Володи.
— Около Сортировочной, на огородах, вы угрожали мне пулеметами. Но нам грозила опасность не от пулеметов, а от возможности взлететь на воздух… Вы ранили тогда шесть человек, но ни одного не убили. Все спаслись и находятся далеко… Вам не достать их!
— Стой! — Капитан в ярости никак не может вытащить из кобуры наган.
— Завязывай!..
Три солдата проворно завязали глаза рабочим. Ухтомский отказался от повязки. И не повернулся спиной.
Спокойно, без надрыва, не повышая голоса, обратился к солдатам:
— Сейчас вам предстоит исполнить долг согласно вашей присяге. Исполняйте его честно, как я исполнил честно долг перед своей присягой. Но наши присяги разные. Капитан, командуйте!
Володя закрыл глаза. Сейчас… сейчас…
— Пли!..
Володя инстинктивно оторвал руки от лица, зажал пальцами уши.
Рабочие упали.
Ухтомский стоял. И это было невероятно, это было непостижимо и очень страшно.
Солдаты смотрели в землю. Капитан съежился.
— Пли, мерзавцы!
Ухтомский медленно опустился на землю. Он был еще жив. И с трудом сдерживал стон.
Солдаты отвернулись. Капитан понял, что они не выполнят его следующую команду.
Почти не целясь, он разрядил весь барабан нагана.
Но Володя ничего этого не видел.
Обратно на станцию его тащили по снегу. И бросили, как пустой куль, на голый пол там, где стояла плевательница.
Володя очнулся от грубого пинка сапогом. В ушах еще грохот второго залпа. Он не знает, как снова очутился в зале ожидания.
Солдат предлагает встать и следовать за ним. Но куда? Ах да, капитан обещал отправить Володю в Москву, с тем чтобы полиция установила личность репортера. И она установит. А потом дула винтовок… И снова в ушах грохочет залп.
Володя окончательно пришел в себя. Не было ни страха, ни сомнений. Он должен бежать. Сейчас, по дороге, или даже в самой Москве — неважно. Важно убежать до того, как его передадут полиции.
У Володи не было опыта побегов. Но недаром же он прошел такую превосходную школу конспирации, как работа на транспорте литературы. Теперь-то он понимает, почему старшие и более опытные товарищи заставляли его изучать азбуку подполья. В нелегальной революционной работе часто повторяются сходные ситуации. Поэтому-то опыт борьбы, накопленный, предположим, старыми народовольцами, может пригодиться большевикам. А Иннокентий подробно, интересно рассказывал о всевозможных побегах из тюрем, с этапов, каторг, хотя ему самому еще не выпало бегать.
Значит, нужно вспомнить эти рассказы. Нужно отобрать сходные случаи. Но прежде всего успокоиться. И по порядку, не спеша…
Побеги из тюрем… Отпадают. Из тюрьмы можно убежать только с помощью товарищей и, во всяком случае, под покровом ночи. Днем убежал, кажется, только Петр Кропоткин. Но его ожидал призовой рысак Варвар, ему помогали вооруженные друзья.
— Выходи!
Окрик был неожиданный, грубый.
Пришлось подчиниться, выйти на перрон.
У платформы люберецкого вокзала стоял состав. Классные вагоны перемежались с теплушками. В теплушках солдаты. Около классных застыла охрана. Платформа тоже оцеплена. Солдаты подталкивают в тамбур самую разношерстную публику. Заячьи треухи и каракулевые шапки, платки, фуражки. Дошла очередь и до московских пригородов. Их очищают от «неблагонадежного элемента». Тех же, кто попался с оружием, расстреливают на месте.
Конвоир после грубого окрика пытается быть вежливым. Видно, капитан дал ему нагоняй, все же не уверен в том, что Володя репортер-самозванец, и побаивается неприятностей с прессой.
В классном вагоне, куда посадили Володю, всего несколько человек — чиновники не чиновники, а может, учителя или землемеры — не поймешь. Сидят по своим купе. И похоже, не очень-то волнуются.
Но он отвлекся, а времени в обрез. И снова Володя листает страницы памяти. Теперь ясно — он должен убежать в ближайшие полчаса, и убежать из этого вагона. В Москве улизнуть не удастся. Не даст охрана. Значит, убежать из поезда? И на ходу? Наверное, так и бегали. Не может быть, чтобы никто не убегал.
И вдруг вспомнил — Софья Перовская. Она убежала из поезда. Ее конвоиры уснули. И она, вытащив ключи от купе из кармана жандарма, слезла на остановке. А может быть, и не из вагона? Забыл. Да, кажется, это было на станции.
Не подходит. Его конвоир сидит напротив. И остановок не будет. До Москвы и езды-то в лучшем случае минут тридцать-сорок.
Значит, только на ходу. Площадки охраняют солдаты. Поезд уже тронулся, солдаты заперли двери, но в вагон не прошли. Плохо! Ужели нет иного способа?
Нет, есть, есть Франжоли. Да, Франжоли, друг Желябова и Перовской, народоволец. О его фантастическом побеге из поезда ходили легенды. Что ж, у Володи должно хватить решимости повторить легенду.
За окнами тянутся бесконечные белые поля. До самой Москвы на этой дороге, пожалуй, нет ни одного приличного леска, только рощицы, да и те вдали от путей.
Ну вот и пришла эта минута. Он должен решиться. Скоро пойдут мосты, за ними пригороды.
Володя посмотрел на конвоира — на погонах какие-то лычки, а Володя в них не разбирается. Но солдатом этого усатого дядю именовать нельзя, чего доброго, обидится.
