Слово - Алексеев Сергей Трофимович (электронные книги без регистрации TXT) 📗

— Хороша думка твоя, княже, да не пробить нам бреши! — взмолился воевода. — Татар кругом черным-черно и еще прибывают. Посекли бы уж давно наше войско и обитель приступом взяли, да, видно, позабавиться желают. Нам и осталось только — головы свои сложить!

— Выпустим отроков — и умрем! — гневно сказал князь. — Годи еще, воевода!

— Нет больше мочи терпеть! — зароптали в толпе. — Жен наших бьют, детей пороками мечут! Не пробить нам дороги!

Олег поднялся на стену, встал во весь рост, опираясь на меч. Видит — плотно обложило татарское войско, густо костры горят, на сколько глазу хватает — черным-черно, рев и гомон плывет от тучи ордынской. А за нею еще полыхает город Пронск и великий дым несется над землей.

И впрямь не пробиться сквозь силу поганую, как на большой реке и середины ее не достигнуть.

Заметили татары князя, орут, машут руками и смеются. Вывели из толпы связанных за шею женщин, на глазах князя сорвали с них одежды. Отвернулся Олег, стиснул зубы, сжал меч. И тут заметил, как мелькнула на стене фигура воина с мечом в руке. Не выдержал кто-то из дружинников, бросился в одиночку на супостата. Татары даже луков не подняли, гогочут по-своему и поджидают русского. И только он приблизился к вражьей стае, как взметнулось разом несколько сабель, зазвякало железо об железо, и не стало воина…

А голову его отрезали, зарядили в пороку и метнули назад, через стену.

— Ходи без меча! — крикнул толмач. — Башка целый останется — кумыс пить. Один башка кумыс пить не желаит!

Задохнулся от ненависти князь, взмахнул мечом и хотел уж крикнуть, чтобы открыли ворота защитники и пошли бы на татар сразиться до смерти, но увидел внизу отроков, готовых в поход, — охолонулся, отрезвел — сплюнул кровавый сгусток и спустился со стены.

Присмирели защитники у ворот, ждут последней воли князя. Лошади наготове стоят, к седлам вьюки приторочены. Парфентий с монахами суетится, последние увязывает. Оглядел князь снаряжение отроков, велел дружинникам снять с себя кольчуги и латы да обрядить в них детей, а к спинам еще и щиты привязать.

— Кони не выдюжат, — мрачно сказал воевода. — Вьюки тяжелы больно, аще доспехи…

Олег молча вспорол мечом один из вьюков, и сыпанули наземь образа, писанные на досках, литые из бронзы и золота складни и распятия, тяжелые книги в медных кованых узорах.

— Литье тяжелое да узорочье золотое в землю зарыть, — приказал князь. — Во вьюках оставить токмо книги да иконки легкие. Да чтоб на каждого коня более пуда не было.

Иноки засуетились, исполняя приказ, дружинники кольчужки и латы с себя поснимали, стали детей в них обряжать, щиты привязывать. Смолк люд во дворе, даже плача не слышно, только за стенами кричат и стонут пленные женщины да татарва визжит, вызывая и дразня защитников монастыря. Когда колонна юных всадников выстроилась наконец у ворот, князь в пузырящейся на ветру рубахе обошел ее, останавливаясь возле каждого наездника, проверил, хорошо ли все привязано, кому-то подпругу подтянул, седло поправил. И каждому отроку в глаза заглянул.

— Помни, помни, — хрипло пришептывал он каждому. — Помни и сказывай детям своим, аки гибла земля Русская. Помни, помни…

Он твердил эти слова как молитву, как благословение, словно отправлял в дальний поход дружину богатырей.

— Помните, витязи мои, помните…

Отроки же молчали, испуганно глядя из-под великих шлемов, сползающих на глаза. А за их спинами, опустив головы, в исподнем, словно в саванах, стояли уже приговоренные к смерти русские воины.

— Помните! — хрипел князь, глотая кровь. — Все помните! И те, что от погибели спасутся, и те, что в рабство к поганым уйдут! Помните! Вы — русские люди!

Когда все было готово, Олег вновь поднялся на стену и велел подать супостатам сигнал о переговорах.

— А с нами что же? Что с нами будет? — зароптали внизу люди.

И увидел князь сотни белых лиц, обращенных к нему. Насупясь, готовые ко всему, стояли разоболоченные [36] дружинники его, сжимали в руках оружие, и чернецы, похватав кто копье, кто булаву или дубину, глядели на князя, ожидая своей участи. А дальше — смерды, холопы, ремесленники, женщины, старики и малые дети. Мелькали в толпе рогатины, топоры и вилы.

Поклонился народу Олег, подождал, когда стихнет ропот, и поднял руку.

— Много раз водил я вас в походы на ворога лютого, и славу, и победу вместе с вами делил. Да одолели нас поганые, побили дружину и князей побили. И нет теперь во всей земле Рязанской силы такой, чтобы сладить с супостатом. А посему детей спасать надобно, абы не сгинули под татарами люди русские. Поведу я вас ныне в неволю к поганым и вместе с вами участь эту разделю.

Еще раз поклонился князь, а народ-то внизу обмер, еще белее лицом сделался.

— Аки пропустят татары отроков наших сквозь войско свое, — продолжал Олег Красный, — выходите из обители безоружными, с дарами, какие есть, да кладите все к ногам Батыевым. Я же с игуменом пойду сейчас милости у поганых просить, абы позволил ихний царь детей наших спасти да книги церковные…

Ворота открылись ровно настолько, чтобы выпустить князя и старца-игумена. Замерли защитники на стенах, сжимая оружие. Женщины, улучив минуту, бросились к детям, повисли на стременах, тихонько оплакивая сыновей и дочерей своих.

Олег шел к татарскому войску, и чудилось ему, будто оставшиеся за стеной люди дышат в его затылок. Игумен, волоча за собой посох, что-то шептал на ходу, взор его был обращен к небу. Орда, оставив потеху с женщинами, выступила чуть вперед, заслонив собою костры.

Горготала и шевелилась перед князем раскосая смерть…

Они остановились в трех саженях друг от друга.

Оглядел Олег Батыя-царя и, вскинув голову, оборотился назад: даже попрощаться по русскому обычаю не довелось…

— Что желаит русский князь? — спросил толмач.

— Многих русских людей ты погубил, царь, — промолвил Олег, — многих в полон взял, и города русские разорил да пожег. Добыча нынче твоя большая и в людях, и в узорочье златом. Так позволь же деток малых спасти и книги церковныя, от коих нет тебе зла и проку. Расступи воинов своих, царь, дай дорогу в чисто поле. А взамен голову мою бери и людей моих.

Перекрестил игумен князя, и рухнул тот на колени перед Батыем, согнул шею, глядит в землю. Забормотали между собой кочевники, то на Олега Красного, то на монастырь указывают. Наконец отставил ногу Батый и проговорил что-то, поигрывая кистями пояска.

— Красивый ты, князь, и ростом могуч, и удалью, — перевел толмач. — Жалко голову твою рубить.

— Твоя воля, царь. Токмо детей выпусти.

Посовещался Батый со своими советниками и говорит:

— А вот прими веру нашу — не токмо детей выпущу, а и тебе самому лучшего лекаря дам.

Игумен взглянул на князя и отшатнулся, перекрестясь.

— Приму, — сказал Олег. — Твоя воля…

Засмеялся Батый, похлопал князя по плечу, и свита его захохотала, иные аж за животы взялись.

— А ты, поп, — толмач ткнул игумена кнутовищем в грудь. — Примешь веру нашу? Коли примешь — монастырь твой не тронем.

— Изыди, сатана! — закричал фальцетом Парфентий. — Поганые вы, и вера ваша поганая! Тьфу! Тьфу! Тьфу!

Еще пуще засмеялись татары. А когда, наконец, натешились, Батый вытер слезы и махнул рукой.

— Выпускай отроков, — сказал толмач. — Пускай идут с миром!

Игумен Парфентий тотчас же махнул платком защитникам монастыря, а двое кочевников с обнаженными саблями встали подле князя, связали руки сыромятиной и пригнули голову к земле. Поднял князь глаза — степняк в лисьей шапке глядит равнодушно, словно каждый день русских князей в полон берет.

Тем временем из ворот обители выскочили тридцать всадников, которых из-за луки седла чуть видно. Несколько дружинников выскочили следом, понужая и схлестывая коней, пока те не пошли в галоп прямо на черную тучу ордынцев. Передние ряды татар расступились, образовали дорогу, и кони, почуяв свободу, устремились в эту брешь.