Ранчо у моста Лиан - Эмар Густав (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗
— Я крайне признателен вам за это, дон Торрибио, и теперь в долгу у вас. Однако, скажите мне, какого вы мнения о том рассказе, который сочинил для вас ваш тесть. Знали вы того человека, о котором он вам говорил?
— Весьма мало, полковник. Он был еще новичком в нашем отряде, и, по-видимому, последним из негодяев. О нем поговаривали, будто он способен на самые ужасающие преступления и, рассказывали самые чудовищные вещи. Как вам известно, наши волонтеры набираются откуда попало, без всякого разбора. Что же касается самого вымысла моего тестя, то я право не знаю, что вам сказать. Думаю, что тесть мой не совсем изобрел его, потому что вообще не отличается живостью воображения. Но вместе с тем я никогда не знал про то, что у него были друзья. Этот человек решительно никого, кроме одного себя, не любит!
— Хм! — он перешел на сторону испанцев, говорите вы?
— Да, полковник, и теперь командует маленькой партидой самых отъявленных бандитов, столь справедливо презираемых всеми и известных под названием Матадоров.
— А… так это он теперь командует этими негодяями!
— При чем он счел нужным изменить свое имя.
— Я знаю, он заставил теперь всех именовать себя Эль-Фрайль (EI Frayle)!
— Совершенно верно, полковник!
— Ну, а теперь, дон Торрибио, вам сейчас подадут ужин. Будьте как дома, приказывайте и повелевайте, устраивайтесь, как для вас будет удобно, я оставляю вас здесь полным хозяином всего.
— Вы уезжаете, полковник?
— Да, на часок не более; я хочу поехать навести справки и вернувшись, вероятно, сумею вам сказать, в какой день или вероятнее в какую ночь мы попытаемся силой снять блокаду с Анко-Сенорес.
— Так поезжайте с Богом, полковник, желаю вам успеха!
Дон Рафаэль призвал одного из своих людей и, отдав ему все необходимые приказания, чтобы для капитана было все, что ему может потребоваться, вскочил на коня и один выехал из лагеря, как он часто делал.
ГЛАВА X
В которой, наконец, является закон Линча
Ночь была прекрасная, но страшно холодная. Здесь, в горах, где теперь укрывались партизаны, на самой границе вечных снегов, где единственными товарищами их были гордые горные орлы и кондоры, к одиннадцати часам утра и часов до четырех пополудни жара была положительно нестерпима, но едва только солнце скрывалось за горизонтом, наступал такой холод, что дыхание леденело в воздухе.
Надо было обладать железным здоровьем, чтобы безнаказанно выносить такие резкие перемены температуры.
Темное голубое небо было усеяно бесчисленными звездами, сверкавшими, как алмазы, а бледный месяц плыл, лениво разливая свои холодные лучи на весь окрестный пейзаж, своевольно изменяя все очертания. Редкий воздух был до того чист и прозрачен, что на громадном расстоянии можно было различить даже самые мелкие предметы.
Плотно завернувшись в свой широкий военный плащ, молодой полковник спускался с горы по едва заметной тропинке, и добрый, сильный конь его шел под ним твердой, уверенной поступью, ни мало не смущаясь открывшимися по бокам бездонной пропастью ущельями и обрывами.
Время от времени полковник издавал громкое «Хм!», повторяемое на далекое расстояние горным эхом.
Временами слышались глухие, отдаленные раскаты грома, доносившиеся из глубины ущелий, — и совы, притаившись в самых верхних ветвях гигантских кедров, оглашали воздух своим меланхолическим криком, — порою раздавался резкий зов мексиканской перепелочки, а из долины доносился вой красного мексиканского волка.
Полковник ехал, не убавляя и не прибавляя шагу. Вот уже несколько минут, как он въехал в густой лес, где было почти совершенно темно. Вдруг, он выехал на совершенно обнаженную горную вершину; здесь, среди каменных громад и гигантских обломков скал, нагроможденных повсюду в полном беспорядке и производящим впечатление страшной картины хаоса, можно было хорошо укрыться от ветра, который свирепствовал на этой высоте.
С вершины этой голой горы видна была вся местность до самых крайних пределов горизонта.
Смело следуя по узкой тропинке, извивающейся между громадными обломками камней и скал, в продолжении целой четверти часа, дон Рафаэль увидел, наконец, в одной из скал громадную пещеру, перед входом в которую горел огонек потухавшего костра, а к костра, вытянув к огню ноги, сидел какой-то человек, покуривающий прекрасную сигару.
Услыхав звук копыт коня, человек этот обернулся и поспешно схватился за ружье лежавшее тут же на земле, но когда разглядел всадника, то лицо его вдруг осветилось улыбкой. Человек этот был дон Лоп.
— Добро пожаловать, брат! — крикнул он дону Рафаэлю, — ты сильно запоздал сегодня, я уже около двух часов жду тебя и почти потерял надежду видеть сегодня, а между тем я имею кое что сообщить.
— И я тоже; что новенького? — спросил новоприбывший, соскочив с седла и покрыв своего коня толстой попоной.
С этими словами он подошел и присел к костру рядом с братом.
— Carai! — воскликнул он, — какой собачий холод, право, я едва не замерз; у меня на каждом волоске усов по сосульке. Завидую тебе, ты куришь прекраснейшие сигары.
— Я привез для тебя целых четыре пачки!
— Спасибо, а пока дай мне одну из твоих.
Он взял из рук брата сигару, зажег ее и с наслаждением затянулся.
— Ты не можешь себе представить, какой омерзительный табак мы вынуждены курить. Вот это сигара, так сигара! Я ведь чуть было не остался у себя. Скажи-ка, когда проследует здесь провиантский транспорт, в какое время?
— Сегодня в ночь, часа в четыре утра!
— Прекрасно! Значит время есть, — а кто будет сопровождать его?
— Я и матадоры!
— Ага! эти мерзавцы тоже участвуют в сегодняшней потехе? Отлично! Знаешь ты их начальника?
— Нет! я видел его только мельком и при том он так искусно окутан своим монашеским балахоном, что едва можно видеть кончик его носа. — Признаюсь тебе, брат, что этот образ жизни, который я вынужден вести теперь, является для меня невыносимой пыткой, он прямо свыше моих сил! Служить людям и интересам, которые мне ненавистны, сражаться против того, за кого готов с радостью пролить последнюю каплю крови — это такая пытка, которой я более не в силах вынести!
— Сколько у тебя человек команды в твоей партиде? — спросил дон Рафаэль, делая вид, что не слышал последних слов брата.
— Шестьсот! — ответил дон Лоп, подавляя вздох.
— Все они хорошо известны тебе?
— Да, очень хорошо. Я набирал их с большим разбором и осторожностью, все те, которых ты прислал ко мне, завербованы мной без исключения.
— Значит, ты во всех их уверен?
— Да, как в тебе и в себе! Все они безусловно преданы нашему дому и ждут только моего сигнала, чтобы открыто примкнуть к либералам.
— Прекрасно! А Фрейль тебя знает?
— Да, как и все, под моим военным именем — Эль Мучачо.
— Тем лучше! А сколько у этого дуралея крепких ребят находится под командой?
— Человек триста, настоящих чертей!
— Отлично! Теперь слушай меня внимательно: сейчас я сделал вид, что пропустил мимо ушей твой горький ропот на судьбу, хотя твои слова меня точно ножом полоснули по сердцу, но прежде, чем мы станем говорить о наших личных делах, я хотел бы получить от тебя кое-какие сведения. О наших же делах не беспокойся, мы сегодня поговорим вволю. Итак, скажи, много ли испанских войск стоит теперь около Анко-Сенорес?
— В общей сложности свыше двух с половиной тысяч, но пригодных для боя военных сил не более тысячи девятисот человек. Все это плохие солдаты с плохим начальством. Главный их начальник, полковник Итурбид, на плохом счету у испанцев; полагают, что он уж слишком явно считает государственные доходы своей законной собственностью, кроме того он только с месяц командует этими войсками.
— А есть у него какие-нибудь орудия?
— Да, у него имеется восемь орудий, а наш провиантский обоз доставляет ему еще десять крупных орудий.
— Прекрасно! Следовательно твоей команды шестьсот человек, моих восемьсот; главнокомандующий даст мне пятьсот человек пехоты, двести человек кавалерии и два орудия, что составит, если не ошибаюсь…
