Злой дух Ямбуя - Федосеев Григорий Анисимович (читать книги регистрация .txt) 📗
Нет, то не Павел. Из ельника выходят два сокжоя- бык и самка. Они отдыхали в тени ельника, и теперь пришел час их вечерней кормежки. Потягиваясь и расправляя поочередно задние ноги,они осмотрелись, постояли и стали пастись. Хищник в одно мгновенье скатился на дно ложка и, скрываясь за волнистым рельефом, стал быстро подбираться к сокжоям. Он припадал к земле, весь вытягивался и полз на брюхе не торопясь, боясь выдать себя.
Каким он вдруг стал ловким, осторожным!
Его отделяют от добычи лишь заросли низкорослых стлаников. Он приближается к ним еще медленнее, еще осторожнее, ощупывая место, куда поставить лапу, и выгибает спину, чтобы не задеть ветки кустарника. Но голову с настороженными ушами держит высоко.По запаху он знает, какое остается расстояние до сокжоев, в каком направлении они идут и сколько их.
На краю зарослей медведь задерживается. Встает на дыбы, смотрит через кустарник. Прямо перед ним молодой ельничек, за которым кормятся сокжои. Он долго стоит,как пень, видимо решая, откуда удобнее напасть. Потом опускается на землю, вышагивает из кустарника, направляется к ельнику.
Медведь скрывается за изломом. Теперь- ни минуты промедления! Мне надо добраться до края отрога раньше, чем медведь успеет напасть на сокжоев.
Ветер усиливается. Стараюсь избегать мелкие шаткие россыпи, прыгаю, как горный баран, с обломка на обломок, перемахиваю через мелкий кустарник. Иногда задерживаюсь посмотреть, что творится в лощине.
Огибаю каменистый гребень. За ним крутизна. Бешеными скачками преодолеваю последние метры подъема.Из-под ног вниз срываются камни и щебень. Еще минута — и я на носке у обрыва. Сбрасываю котомку, унимаю сильно бьющееся сердце. Выглядываю из-за камня.
У таежки все так же пасутся сокжои. Животные поочередно поднимают рогатые головы, прислушиваются к тишине, нюхают воздух. Ничто не выдает опасности. Но сверху мне видно, как медведь уже подползает к ельнику, как он припадает к земле, крадется как росомаха, чуя близкую добычу.
У края ельника хищник выглянул из-за пня и тут же залег. Шерсть на загривке поднялась дыбом. Предательский ветер шуршит в кронах деревьев, шумит листвою и проносит мимо сокжоев опасный запах.
Шаг за шагом сокжои, как слепые, подвигаются к ельнику.
Они от медведя метрах в двадцати…
Можно стрелять, но в эту минуту во мне пробуждается страстный натуралист. Неодолимое желание увидеть развязку глушит остальные чувства,и я на какое-то время забываю, что, собственно, привело меня сюда, забываю обо всем и, не отрываясь, слежу за медведем. Только руки все еще крепко сжимают карабин.
Между хищником и сокжоями расстояние все уменьшается.
Меня крайне удивляет поведение медведя, в таких случаях шатун проявляет больше наглости, этот же на редкость осторожен.
Глупые рогачи! Остановитесь! Рядом опасность! Нет, не чуют. Самка с маленькими вылинявшими белыми рогами медленно вышагивает впереди… И вдруг сокжои поворачиваются назад. Какое-то мгновенье они стоят, точно парализованные, затем оба враз в диком ужасе бросаются вниз по распадку. Удирают изо всех сил, звонко стуча копытами по камням. Словно соскочившая пружина, из засады вылетает медведь. Он, как лев, с первого прыжка берет поразительную скорость и в беге на короткую дистанцию превосходит сокжоев.
Расстояние между ними быстро тает. Я приседаю на колено, упираюсь плечом о камень, вскидываю карабин. Наплывающий грохот камней под медведем разрывает тишину, но стрелять еще рановато.
Медведь быстро настигает отставшую самку, заходит сбоку. Все несутся, почти не касаясь земли: вот они бегут рядом, все ближе и ближе ко мне. Сокжои в паническом страхе налетают на кустарник, бросаются в сторону. Медведь опережает их. Еще три, пять метров — и хищник, изловчившись, хватает добычу пастью за шею снизу, дает такой тормоз всеми четырьмя ногами, что сокжой, подбросив высоко зад и перевернувшись в воздухе вверх брюхом, падает спиною на мох. Это было выполнено с такой ловкостью и с таким точным расчетом, будто медведь всю жизнь тренировался класть добычу на землю именно так, в быстром беге.
Темная глыба наваливается на жертву. С противоположного отрога доносится хлесткий выстрел. Следом разряжаю карабин и я. Медведь сваливается с жертвы на россыпь, но через мгновенье уже стоит на ногах, могучий, бесстрашный. Он водит головой, готовый к нападению, и угрожающе ревет.
Почти одновременно прогремели еще два выстрела. Зверь зашатался; несколько секунд он силился удержать равновесие, но стал оседать на зад и мягко, будто боясь ушибиться или наделать шуму, свалился на камни.
Высоко на склонах Ямбуя смолкает его глухой предсмертный стон.
Я громко свистнул от радости. Мне ответил Павел. И стало так легко, будто мы сделали самое главное дело, убив шатуна.
Закатное солнце скрылось за серым плотным сводом вечерних туч. Сумрак накрыл распадок. Ветер стих. Над отрогом в синем безмятежном воздухе упражнялись в быстром полете стрижи, да где-то внизу возник гусиный крик.
Сокжой трудно и долго поднимается на ноги, трясет шубой и, увидев рядом медведя, хочет прыгнуть, но, споткнувшись, падает, снова поднимается и шагает к таежке, все время оглядываясь.
На гряде отрога появляется Павел. Он энергично машет мне шляпой, идет подпрыгивая. Отпущенный Загря несется с головокружительной быстротой вниз по россыпи.
Я смотрю в бинокль. Медведь лежит на левом боку, прикрыв передней лапой морду и широко раскинув задние ноги.
— Вот мы и встретились! — произнес я удовлетворенно и стал спускаться по крутому откосу в распадок.
Какое-то странное состояние овладело мною. Обычно охотничья страсть бурно проявляется во мне, пока я преследую или скрадываю зверя. Тогда я становлюсь рабом этой страсти, могу ползти сотни метров на животе, спускаться по опасным обрывам, переходить топкие болота. Убитый же зверь на меня действует удручающе. После выстрела гаснет охотничья страсть. Но сегодня сам себя не узнаю: доволен, как мальчишка.
Мы сходимся с Павлом на дне лога.
— С полем тебя, дружище! Убить шатуна не шутейное дело! — И я искренне пожимаю ему руку.
— Можно вправду подумать, что только я один герой.
— Чья пуля задержала зверя, тому и честь, того и поздравляют с полем, понял?
— Ну не будем считаться, моя так моя,-не без гордости согласился Павел и твердыми шагами, уверенно направился к медведю.
Солнце угасало за лиловыми хребтами. Болота парились легким туманом, сквозь него слабо золотилось грустное нагорье. Над нами кружилась пара хищных птиц. В шелесте осоки засыпали сонные озера. То тут, то там слышались всплески и шепот пролетных птиц, готовящихся в ночь покинуть озера.
А Загря тешится- рвет зубами хребет зверя. Глазищи бешеные, рычит, не может унять злобу. С трудом оттаскиваю его, привязываю к стланику. Он еще долго не может успокоиться.
Рассматриваем свою добычу. Перед нами лежит бездыханная глыба,завернутая в роскошную черную шубу. Распластав передние лапы, медведь вонзил крючковатые когти в землю, раскрыл ржавую пасть, но не смог приподнть для прыжка зад, да так и застыл с раскрытой ржавой пастью в угрожающей позе. На его свирепой морде потухал последний отблеск заката.
Павел по-хозяйски осмотрел, ощупал шкуру, довольный улыбнулся:
— Хорош, дьявол!
— Видела бы тебя Светлана, какого зверя свалил, ты бы еще больше выиграл в ее глазах. Нынче такие женихи не валяются: ты и радист и медвежатник. Да и это для тебя не предел. Тут, под Ямбуем, можешь еще отличиться.
— Постараюсь.
Оба дружно смеемся. Настроение у нас отличное. Еще бы, так легко рассчитались с шатуном!
Разводим костер и начинаем свежевать зверя. Это действительно крупный экземпляр восьми-десяти лет и, конечно, в расцвете сил. Такому ничего не стоит развалить ловушку. У него один глаз, второй вырван вместе с лоскутом кожи. Рана еще не зажила. Вероятно, во время гона он схватился с соперником и расплатился глазом за подругу.
В ложках сырой вечерний сумрак, и за краем отрога, на заросшем троелистом болоте нарастает птичий гомон. Далеко-далеко в сумерках над равниной слышится и уже не смолкает лебединый крик: «Янг… янг… янг…»
