Злой дух Ямбуя - Федосеев Григорий Анисимович (читать книги регистрация .txt) 📗
Эти нежные звуки становятся все слышнее, все ближе и ближе, наполняют грустью наши сердца. И из-за чахлого перелеска появляются белые птицы. В пустынном пространстве они кажутся огромными. Качаясь на крыльях, лебеди плывут по низкому горизонту, минуют пожарище заката, уплывают за отроги. С ними, постепенно стихая, смолкает их вечерняя песня.
Медведь на удивление оказался жирным. Никак нельзя было предположить, что таким окажется шатун. Толстый слой сала покрывал круп, спину, бока и все внутренности. В таком состоянии он вполне мог зимовать. Что же тогда сделало его шатуном, заставило ломать ловушку, лезть на человека? Неужели потеря глаза? Может быть. Ведь рана еще не зажила, и это вывело его из привычного состояния. Но я не уверен, что это так.
Разделываем тушу на десять частей — так удобнее для оленьего вьюка, и накрываем их шкурой. Подкладываем в огонь сырой валежник, — он будет долго тлеть. Я снимаю нательную рубаху, вешаю на ветку поближе к мясу — запах человеческого пота отпугивает зверей.
Уходим на табор. Идем мимо озер и болот, застывших в густой синеве ночи.
14. ГДЕ ПИРОВАЛИ ХИЩНИКИ
Через час, когда ночной сумрак окутал нагорье, мы пересекли последнюю марь перед Рекандой. Близко лагерь. Таинственно и росисто в ночных просторах нагорья. Слева угрюмо темнел Ямбуй, впаянный в голубеющее небо. Справа внизу бродил по реке туман, мешаясь с блеском перекатов. Позади стихал крик уставших в полете казарок. За сырой степушкой на фоне уснувших гор показался ельник. Но почему над ним не вьется, как обычно, дым костра? Да и оленей не видно, не слышно перезвона. А ведь животных нельзя оставлять в такие пасмурные ночи, когда мошка сатанеет без дымокуров, иначе они разбегутся по тайге, и их трудно будет собрать. Остаться без оленей в этих пустырях нам не очень-то улыбалось.
— Вы думаете, Илья забыл развести дымокур?- спросил Павел, шлепая уставшими ногами по болоту.
— Конечно, нет. Этот негодяй просто сбежал.
— Наконец-то и вы согласились со мною. Я убежден и готов биться об заклад, что и случай на Гунаме, и исчезновение Елизара, и отсутствие сейчас в лагере дымокура- все это подлое дело Ильи. Причем это он делает умышленно и так нагло, будто ему все сойдет с рук. Надо, не откладывая, заняться им как следует.
Мы быстрее зашагали к палатке.
В лагере необычная тишина. Сомнений нет: Илья сбежал вместе с оленями, с потками, с вещами Елизара. Но наши вьюки как будто на месте.
У давно затухшего огнища стоял один старый хромой олень из связки Долбачи, склонив тяжелую голову над остывшим пеплом и не замечая нас.
— Не такой уж он, видимо, простачок, чтобы ждать наказания,- сказал Павел, но вдруг быстро метнулся в палатку, где стояла рация. К счастью, она оказалась на месте.
Я сбросил с плеч котомку и долго стоял, размышляя о том, насколько опасно для нас исчезновение каюра. Не задумал ли он расправиться и с нами? Что ему стоит вернуться ночью одному… Признаться, до последнего момента я еще не верил, что Илья виновен в гибели Елизара, и сам искал оправдания его поступкам. Это и помешало мне действовать более решительно. А надо было хотя бы обезоружить его.
— Значит, догадался, стервец, ушел!- бросил в темноту Павел.
Ночное хмурое небо низко висело синим плащом над брошенной стоянкой. На землю лег осенний туман. Сникли деревья. Мне вдруг захотелось уйти от всех этих неудач, сомнений, забыться в долгом сне.
Через несколько минут пошел мелкий моросящий дождь, однообразно шумя по ельнику. От него тянуло холодной, пронизывающей сыростью. Отяжелела темень. Ничего нельзя было различить в седой мгле ночи.
Старый олень не замечал нас, продолжал стоять у холодного огнища. Годы, тяжелая работа то в упряжке, то под вьюком высушили его бока, на спине проложили черные лоскуты потертостей, сделали его безразличным ко всему окружающему. Нижняя губа отвисла, уши упали, дыхание стало чуть заметным. Мошка за лето разъела ему ноздри, веки, толстым слоем копошилась в складках кожи, по всему брюху. Но его уже не тревожила боль и не пугало одиночество. Верность человеку не позволила старому оленю покинуть стоянку, хотя люди и не баловали его своей лаской.
Павел, растроганный преданностью старого оленя, подошел к нему и стал растирать разъеденные мошкою места.
Я разжег костер, и мы с Павлом отправились на поиски оленей. За громадами гор взошла в тучах луна. Небо чуточку посветлело, и из темной глубины ночи встали черные перелески. Мы долго бродили по топкой равнине, по ложкам, с трудом различая проходы. Олени стояли у брода через Реканду, сбившись в кучу, явно намереваясь перейти реку и уйти куда глаза глядят от брошенного людьми табора.
Но Илья, уходя, привязал всем им на шею тяжелые метровые поленья — чанхай, которые при быстрой ходьбе били животных по ногам, цеплялись за кустарники, за кочки, всячески тормозили ход. Именно чанхай и задержал их у брода. Илья это сделал,конечно, ради Долбачи.Ему он не мог напакостить. И за то спасибо!
Возвращаемся с оленями на табор, угощаем их солью, снимаем чанхай, и животные уходят в темноту на кормежку. С ними уходит и хромой олень.
Я сижу у жаркого костра за дневником. Павел готовит немудрящий ужин. Он, как факир, священнодействует над пшенной кашей, колдует на моих глазах. Насыпает в котелок кружку пшена и заливает тремя кружками воды. Дает каше прокипеть минуты две, не больше, бросает в нее мелко нарезанный лук, чеснок, снимает с огня и плотно заворачивает в телогрейку. Сверху накрывает плащом. Через пятнадцать минут каша готова.
— Упарилась, голубушка!-восторгается он, и мы садимся ужинать.
Едим молча.
— Ну как?-наконец с нетерпением спрашивает повар.
Я набираю в ложку горячую россыпь,именно россыпь, чуточку влажную от жира.
— Знаешь, Павел, ты превзошел самого себя.
— К этой каше оленятины бы отварной, еще не так бы заиграла!-мечтательно говорит Павел, слизывая с губ воображаемый олений жир.
— Пшенная каша всем кашам главная, хороша она и без мяса,-подхваливаю я его.
— Оно конечно…
Он выскреб из чашки остатки каши, доел их и, всматриваясь в синие вспышки рассыпавшегося на угли костра, о чем-то задумался. Потом посмотрел в сторону Ямбуя и проговорил:
— Теперь уже наверняка в ущелье придется идти. Убил он Елизара на гольце, а похоронил под камнепадом, там надо и искать.
— Подожди, не хорони раньше времени.
Дождь пошел сильнее. Ни луны, ни просветов в ночной кровле. Тревожа сырую тишину, шумела Реканда за далеким перепадом. Лес почернел, стал как будто ниже. С болот наползал душный запах сырой воды.
Непогода загоняет нас под пологи. Залезаю в спальный мешок. Хорошо, что судьба не лишила нас этого блаженства! Стараюсь скорее погрузиться в иной мир,где нет забот, загадок. Но голова тяжелеет от дум. Не знаю, на что можем рассчитывать. Мы, кажется, беспомощны разобраться во всем. Был бы с нами Карарбах!
И сегодняшний день ни на шаг не приблизил нас к разгадке. А улики, что собрали,как будто еще больше запутывают поиски. В нашу жизнь ворвалось нечто совсем необычное, непонятное, и не напрасно ли тратим мы время?
Из неведомых уголков души поднимается тревожное чувство, растет возмущение разума перед непостижимостью событий.
Не могу отвязаться от мысли проникнуть в тайну исчезновения людей. Пытаюсь найти связь между гильзой от берданки, разбросанными на вершине Ямбуя камнями,котелком и сбежавшим каюром.Предположим, Илья убил Елизара, а отчего погибли Петрик, Евтушенко и два эвенка? Кто так тщательно замаскировал следы преступления? И почему все эти события произошли на Ямбуе? Случайность? Нет. Тогда что же?…
Наверняка причина гибели людей одна и та же, хотя они и погибли в разное время года: Петрик- весною, эвенки- летом, остальные- осенью. Допустим, смерть их поймала в зыбуне. Но ведь весною, да почти и до середины лета зыбуны еще мерзлые. Не могли они все попасть в ловушки- такое предположение невероятно. Видимо, надо начинать расследование с котелка, кто и зачем забросил его на лиственницу?
