Тайна индийских офицеров - Брэддон Мэри Элизабет (читаем книги бесплатно TXT) 📗
Взглянем же еще раз поближе на красавца воина, сидящего за столом напротив своей жены. Посреди всей этой роскоши он не кажется счастливым. Он держит в руках хрупкий и прозрачный бокал, не замечая, что вино потихоньку льется на стол. Он уже выпил порядочно мадеры, но этот благородный напиток не развязал ему язык и не прояснял выражение его лица. Он сильно изменился с тех пор, как приходил в Лисльвудскую церковь, чтобы неотступно следить упорным взглядом за Клэрибелль Мертон. Кажется, будто эта сильная, гордая, великодушная и беззаботная натура истлела под лучами тропического солнца.
Клэрибелль же почти не изменилась. Красота ее еще не потеряла своей свежести. Голубые глаза остались такими же ясными, она лишь кажется немного солиднее, и тяжелое платье ее с отделкой из кружев шуршит как-то внушительно, когда она проходит по освещенным комнатам.
– Клэрибелль, – начинает капитан, оставшись вдвоем с нею перед камином гостиной, – ваше богатство и величие производят на меня крайне тяжелое впечатление.
– Капитан Вальдзингам!
– О вы, разумеется, не поняли меня. Браки по расчету так приняты, что я не имею права жаловаться, если и на меня смотрят, как на человека, женившегося единственно ради денег, как это нередко делают люди, превосходящие меня во всех отношениях… А все же, Клэрибелль, мне тягостно это великолепие. Я задыхаюсь в этих раззолоченных комнатах, я жалею о вольном казарменном житье, о моей трубке, о моем денщике, которого я осыпал проклятиями, чего я не могу позволить себе с вашими слугами.
Я скучаю о картах, за которыми сидел до тех пор, пока звезды не меркли над крышами Калькутты, об игральных костях и всем том, чего нет в этой золотой клетке. В этом доме я некогда научился страдать и, если бы здесь все не было переделано, мог бы показать вам кресло, которое я схватил, чтобы ударить им сэра Реджинальда в тот день, когда он одержал надо мной победу.
– Вы ударили его? – спросила миссис Вальдзингам с любопытством и страхом.
– Нет, мужчины никогда не дерутся в гостиной, полной посетителей… Непременно найдется кто-нибудь, кто скажет: «Вальдзингам, не будьте смешным!» или: «Лисль, что вы задумали?» Нет, нас разняли, как разнимают сорванцов, дерущихся на улице, а на следующее утро я послал ему вызов.
Ей доставляло какое-то детское удовольствие слушать подробности этой ссоры, но капитану было больно ворошить свои старые раны.
– Что, если бы дух сэра Реджинальда мог видеть меня, сидящего у этого камина, Клэрибелль?
Она с тайным ужасом взглянула на дверь, как будто видела, как она отворяется ее первым мужем.
– Артур, одно время вы были очень дружны с Реджинальдом… вы ведь будете добры к его сыну, не так ли? Вы сделаете это для меня? Богатство может привлечь к нему ложных друзей и дурных советчиков. Близких родственников у него нет, самым близким ему будет тот, кто станет его прямым наследником, если он умрет бездетным… Я, быть может, не доживу до его совершеннолетия… он слабого здоровья и, как говорят, без особых дарований. Вы вольны сделаться его другом или врагом… вы, конечно, будете ему другом, Артур?
– Да, это так же верно, как и то, что я еще надеюсь пользоваться вашей любовью, Клэрибелль! Я не добр, не умен, но исполню свой долг по отношение к вашему сыну, сэру Руперту Лислю.
IV. У решетки парка
Несмотря на то, что капитан Вальдзингам, долгое время живший в Восточной Индии, не чувствовал себя счастливым в новой обстановке, в Лисльвуде было много завистников, почти ненавидевших его за необыкновенное счастье, выпавшее на его долю. Он обращал очень мало внимания на этих почтенных людей и на образ их мыслей, погруженный в свои безотрадные думы, он не интересовался общественным мнением. Прогуливаясь с ньюфаундлендом в большой аллее, над которой ветви дубов образовали свод, он несколько раз останавливался у железной решетки, которая отделяла парк от проезжей дороги, и смотрел через нее куда-то вдаль. В это время в глазах его было то же грустное, тоскливое выражение, которое, по словам поэта, можно заметить у орла, лишившегося свободы, или у льва, заключенного в клетку.
Знает ли он, что в ту минуту, когда он стоит, заложив руки за спину, у решетки парка своего пасынка, на него устремлены глаза завистников, и что если бы желание могло бы убивать, он тут же упал бы бездыханным?
У окна готической сторожки справа от решетки стоит мужчина лет тридцати. Как и капитан, он мрачен и уныл, а лицо его с резкими чертами потемнело от солнца, он высок, плечист и силен, но выглядит вялым, апатичным. Глубокие морщины окружают его впалые глаза и придают какое-то злое выражение крепко сжатому рту. Он курит, как и капитан, но смотрит сквозь струйки дыма, поднимающиеся из его длинной трубки, взглядом, полным ненависти, зависти, злости и сдержанного бешенства, – взглядом тигра, выжидающего удобный момент, чтобы накинуться на свою добычу. Имя его – Жильберт Арнольд. Десять лет тому назад он был самым отчаянным браконьером во всем Суссексе, ныне же благодаря исправительной тюрьме он преобразился, то есть сделался ленивым и угрюмым, и живет за счет жены, молодой трудолюбивой женщины, которая исполняет должность сторожа главного входа.
Рахиль Арнольд пережила много тяжелых минут с того дня, когда она семь лет назад надела соломенную шляпку с белыми лентами, чтобы идти в Лисльвудскую церковь под венец с браконьером: избранник ее оказался дурным человеком, которому маска раскаяния и религиозности давала возможность вести праздную жизнь. Ему совсем нетрудно было поднимать к небу свои желтоватые глаза, когда усердный ректор заходил в сторожку, чтобы навестить своего протеже, нетрудно было читать душеспасительные брошюрки: Жильберт Арнольд очень любил читать их, так как в них обычно громят тех, кто богат, прекрасен, счастлив и могуч – всех тех, кого он ненавидел ненавистью, граничившей с сумасшествием. Нетрудно провести доброго, простодушного пастора, который так горячо желает спасения вашей души, что готов видеть в простом исполнении обряда искреннее стремление к добру. Да, нетрудно делать все это и быть в то же время завистливым, недовольным, ленивым, дурным мужем и негодным отцом, внутренне ропщущим на свое положение. Нетрудно казаться мирным жителем, превосходным человеком и быть на самом деле ужасным негодяем.
У них был только один сын, болезненный и не по летам развитой ребенок, которому недавно пошел восьмой год. У мальчика были светлые волосы и бледное лицо, как у матери, и он был вовсе не похож на своего отца.
– Вот он, Рахиль! – сказал Жильберт, глядя на капитана.
– Кто? – спросила жена, возившаяся у печки.
– Наш новый господин… мне кажется, что его нужно называть: «Капитан какой-то там».
– Капитана Вальдзингама?
– Да, капитана Вальдзингама… Удивительно странное имя, как будто из какой-нибудь комедии или одного из тех романов, что постоянно читает леди, хотя ректор называет их безнравственными… Мошенник и бродяга!.. Я ни за что на свете не поклонюсь ему, пусть знает это!
– О Жильберт! – боязливо прошептала его жена.
Как и все те, кто долго служит у господ, Рахиль принадлежала к партии консерваторов, но она так привыкла к грубому тону мужа, что не придавала особого значения его разглагольствованиям.
– О Жильберт! – повторил он, передразнивая жену. – Да, я недаром называю его мошенником! Он не имел права являться сюда и жиреть на добре покойного сэра Реджинальда? Этот негодяй не имел права, приехав сюда без гроша, втираться в доверие идиотки, которую ты называешь своей госпожой! Нищий бездельник величает себя владельцем Лисльвуда! Да мне тошно было валяться в ногах сэра Реджинальда, а уже перед этим я не унижусь никогда! А вы, верно, хотите, чтобы я сделал это, не правда ли? – сказал он, обращаясь к затылку капитана, который между тем докурил сигару и направился в глубь аллеи.
– Содержать его собаку стоит вдвое дороже, чем прокормить нашего сына, – продолжал Жильберт, когда Вальдзингам исчез из вида. – Взгляни на него, – продолжал он, указывая на мальчика, сидевшего за сосновым столом и уплетавшего молоко с черным хлебом, – эта похлебка не лучше той, что каждое утро дают Волку, я не раз видел собственными глазами!
