Ржавый капкан на зеленом поле(изд.1980) - Квин Лев Израилевич (библиотека книг .txt) 📗
— Пожалуйста, мой господин. У нас такая услуга предусмотрена по прейскуранту. Пятьдесят шиллингов вызов. Не дорого?
— Нет.
— Я же говорю: мы не шкуродеры.
Я назвал номер телефона нашей квартиры. Водитель нажал клавишу радиоустройства:
— «Эврика-три» вызывает «Эврику-ноль»… «Эврика-три» вызывает «Эврику-ноль».
— «Эврика-ноль» слушает, — отозвался бойкий девичий голосок. — Пока ни одного, даже дерьмового заказа, Куколка. Так что дрыхни себе дальше.
— Ленни, не хами, у меня клиент.
— Ах так…
— Позвони по номеру… А кто там нужен? — повернулся он ко мне.
— Инга.
— Попроси Ингу.
Наступила пауза. Сердце билось сильно и гулко. Мне казалось, что даже водитель слышит его стук и потому косится на меня опасливо.
— Да, да, слушаю! — Он не выпускал трубку, одной рукой крутя баранку. — Ленни говорит, Инги нет дома.
— А кто отвечает?
— Мадам Элизабет Фаундлер. Она спрашивает, что ей делать? Дверь квартиры не закрывается, замок испорчен.
— Спросите ее, где Инга? Что с Ингой?
Голос у меня прерывался.
— Ленни говорит, Инга ушла, а за ней побежал какой-то мужчина…
— Он слушал и тут же передавал мне. — Немолодой, солидный, прилично одетый человек… В руке не то зонтик, не то тросточка.
Агент…
Агент побежал за Ингой?!
МОЯ ДОЧЬ ИНГА
долго не хотела браться за относящуюся непосредственно к ней часть повествования, хотя я ее неоднократно просил об этом, считая, что иначе рассказ о происшествии в Вене будет неполным. В конце концов она все-таки изволила милостиво согласиться, тут же поставив, однако, ультимативное условие: все будет опубликовано в том виде, как она напишет, без каких-либо изменений, сокращений или поправок.
Мне не оставалось ничего другого, как принять ее ультиматум.
Итак, рассказывает Инга.
Все родители одинаковы!
Да, да, да!..
Ну, может быть, это сказано в запале и потому чересчур категорично — допускаю. Но всем родителям действительно присуще одно и то же малоприятное свойство: то они чрезмерно идеализируют своих чад, то раздувают их недостатки до размеров воздушного шара братьев Монгольфье.
Мой достопочтенный и высокочтимый предок тоже не является исключением из этого правила. Ничто родительское ему не чуждо! Хотя, надо признать, по своим отцовским качествам он стоит на голову выше всех прочих знакомых мне пап и мам: не навязывает свою отцовскую волю, не пытается меня перевоспитывать методами принуждения.
За очень редкими исключениями. Если бы существовал такой порядок, при котором дети выставляли отметки своим родителям, то мой отец постоянно ходил бы где-то посередине между отличником и хорошистом.
И несмотря на это, ему тоже присущи общие для всех родителей минусовые качества: идеализация моих достоинств одновременно с преувеличением отрицательных черт. Вот например: «Ну и язва же у меня доченька!» — черным по белому! Или, как теперь выясняется, отец полагает, что мне присущ «термоядерный максимализм»! И все только потому, что я просто-напросто люблю немного поспорить, что из чувства противоречия не могу сразу признать свою неправоту, даже когда мысленно уже вполне согласна с доводами оппонента.
Ну какой же это «термоядерный максимализм»!
Точно так же обстоит дело и с родительской оценкой моих добродетелей. Я, оказывается, «очень смелая девочка». Лестно, но неверно! Да, мне тоже помнятся один или два таких случая, когда во время грозы я прыгала под дождем и даже выкрикивала при этом какие-то лозунги. Но почему? Вовсе не от избытка храбрости — типичный пример родительского заблуждения! Скорее от недостатка жизненного опыта: до меня в то время еще не доходило, что грозы нужно бояться. Ну-ка попробуйте заставить меня теперь сунуть нос на улицу, когда гремит гром!
В этом и заключается весь секрет моей смелости. Я не боюсь только тогда, когда не осознаю опасности. А разве это можно считать настоящей смелостью?
Случилось так, что, когда я училась в седьмом классе, меня даже наградили Почетной грамотой Управления внутренних дел за задержание преступника. По этому поводу и в школе, и по всему нашему дому ходили легенды.
Но…
Расскажу, как все произошло в действительности, без разных там романтических прикрас.
Я вернулась из школы. Стала возиться с ключом — не лезет. Толкнула дверь — открыта. Интересно! Прошлась по комнатам. Никого. А вот из кухни доносится храп. Подошла поближе, смотрю — лежит на полу дядька. Грязный, обросший. Свернулся калачиком, руки сложил под голову — почивает. А рядом валяется пустая бутылка из-под коньяка; она у нас лет десять простояла на верхней полке в кухонном шкафу, будто его ждала.
Обошла кругом — не шевелится. Тронула за руку, за ногу. Храпит вовсю! Тогда я и решила: свяжу.
Достала бельевую веревку из кладовки, опутала его всего вдоль и поперек. Даже еще подхихикивала, как смешно он отмахивается от меня во сне.
Закрыла квартиру на ключ, спустилась к соседям, вызвала по телефону милицию.
Его забрали. А я проплакала всю ночь, никак заснуть не могла от страха. Дело-то в чем? Страх-то отчего вдруг возник? Милиционеры его обыскали и вытащили из кармана здоровенный, остро наточенный сапожный нож. При мне!
Тогда только я испугалась, тогда только до меня дошло! Вот вам и «смелая девочка»! Я даже грамоту не пошла получать. Совесть не позволила. Стыдно было. Отец сходил, принес. Он-то ничего не знал, он-то гордился мною.
А как же — родитель!
Нечто подобное произошло и в Австрии. До меня не доходило, что отец в опасности. Да я просто представить себе этого не могла! Разумеется, даже мне, при всем моем невнимании, нельзя было не заметить, что отец в чем-то изменился, стал нервнее, возбудимее, что ли. Обычно дома мои экстравагантные выходки оставляли его совершенно спокойным. А тут вдруг он стал на них реагировать, отвечать, иногда даже выговаривать стал. Но я приписывала это смене обстановки. Все-таки, как ни говори, заграница, все-таки капиталистическая страна. Вот он и беспокоился, как бы я кому не так ответила, что-то не так сделала.
Даже в поезде, на территории ФРГ, когда отец счел нужным приоткрыться и посвятить меня хотя бы частично в свои заботы, мне показалось, что это не серьезно, что это мистификация, что он таким образом пытается удержать возле себя свою норовистую дочь.
Слегка забеспокоило меня лишь долгое отсутствие отца после нашего возвращения из Инсбрука в Вену. Но и тут не возникло никакого ощущения опасности. Езда без водительских прав, дорожная полиция, задержание, штраф… Мне думалось лишь о возможных неприятностях такого рода.
И вот отец вернулся из полиции в нашу венскую квартиру. Что-то случилось, какая-то большая неприятность. Я видела по его лицу. Если бы он пожаловался, что его несправедливо наказали, содрали большую сумму в качестве штрафа за нарушение правил, я бы повозмущалась вместе с ним и успокоилась. Но он ничего не сказал. Более того, он что-то скрывал от меня — и это сразу растревожило.
Отец выпил таблетку и прилег, делая вид, что спит. Именно делая вид! Во сне дыхание у него становится глубоким и редким, уж я-то знаю! А тут… Он не спал, я нарочно несколько раз заходила в комнату, чтобы проверить. Зачем же ему потребовалось обманывать меня?
И вот наконец, во время стирки в ванной, я получаю от него длинное послание…
Как ни странно, несмотря на всю невероятность своего содержания, оно меня успокоило. И знаете почему! В нем ни словом не упоминалось об опасности, которая грозила бы мне. Отец писал только о том, что сам попал в сложный переплет и теперь ему требуется моя помощь. Ну а в том, что он справится с любой опасностью, у меня никаких сомнений не возникало. Мой отец! Подпольщик, фронтовой разведчик. Такой большой, такой сильный. Что с ним может случиться?
Мне оставалось только в точности выполнить одну за другой все его подробные инструкции.
