Львовская гастроль Джимми Хендрикса - Курков Андрей Юрьевич (мир бесплатных книг TXT) 📗
Устав, остановился. Осмотрелся вокруг, переводя дух. Понял, что добежал до улицы Детько. Теперь пару шагов, и начнется его родная Замарстиновская. Хмель почти исчез, в теле он ощущал непривычную легкость и отсутствие какой бы то ни было боли. Оглянулся назад и уловил слухом последние нотки затухающего эха ударов о дорогу его собственных подошв. Со лба на щеки и нос стекал пот. Докатившись до губ, пот посолонил их, но эта соленость ничего общего с морем не имела. В небе было темно и тихо.
Глава 45
Около полудня Алик проснулся на своем диване. В уютной маленькой комнатке, стены которой были оклеены старыми фотографиями и плакатами, сквозило. Откуда-то со стороны коридорчика дул холодный ветер, и после тяжелого сна Алик не мог понять, что происходит. Он лежал под ватным одеялом, поверх которого был наброшен плед, но одеяло было коротковатым, и, как часто бывало, его пятки торчали снаружи. Уже привыкнув к этой повторяющейся ситуации, Алик собственными ступнями определял утреннюю температуру в комнате и, отталкиваясь от нее какими-то внутренними чувствами, вызывал в теле соответствующую температуре бодрость, чтобы встать, поставить на конфорочные круги печки турочку с кофе, подбавив в печке газа, и только потом умыться из своего садового умывальника, висящего на стенке в правом углу.
Этим поздним полуденным «утром» Алику вставалось тяжело. Его ступни, вылезшие из-под одеяла, не чувствовали никакой температуры. Или, скорее, он не чувствовал свои ступни. Голова гудела. Она отказывалась помочь Алику вспомнить его ночной путь домой. Водку, бар и коллегу-осветителя он помнил неплохо. Помнил даже, как вовремя покидал входящего в раж именинника. Яснее всего, как это ни странно, вспоминалась ему радость при виде пеньков за низеньким заборчиком, на один из которых он сразу уселся, обессиленный из-за борьбы тела с опущенной в него водкой. Дальше память выдавала слегка размытые изображения, на которых сидел рядом с ним на скамейке бородатый и лохматый бомж-моряк, пивший из горлышка водку. И всё бы ничего, но именно рядом с этим моряком, трезвея, ощутил Алик ночью ту самую дрожь, что пробивала его несколько раз на ночных улицах Львова, ощутил тот самый страх, который не давал ему в эти моменты продолжить путь. И сердце, которое всегда радовало Алика своим ненавязчивым и безболезненным присутствием в груди, так закололо, как никогда прежде. К тому же чайки, кричавшие над головой, и этот запах моря, гнилого и соленого…
«Надо позвонить Рябцеву», — пытаясь игнорировать посторонний шум в голове, подумал Алик. И снова холодный ветерок погладил его небритые щеки.
Он уже сидел, опустив голые пятки на пол, сидел в холодной комнате возле холодной печки. Это всё было словно продолжением ночных аномалий. И болезненный, разочарованный в жизни взгляд Алика ушел в сторону коридорчика, в сторону входной двери.
Ветерок дул оттуда. В черных трусах и футболке Алик прошел к холодильнику, на котором стоял маленький телевизор. Там же слева находилась входная дверь, и она была приоткрыта. Алик закрыл дверь, нагнулся к печке и отодвинул ее железную дверцу, за которой обычно горел вырывающийся из приплюснутого кончика полудюймовой трубы газ. В печке было тихо и темно. Газ не горел. Опешивший Алик дрожащей рукой нашел на краю печки коробок спичек, встряхнул его, проверяя, не пустой ли. Приоткрыл закрытый вентиль и чиркнул спичкой. Газ вспыхнул синим пламенем, приятное шипение его горения чуть успокоило Алика. Он закрыл дверцу, насыпал в турочку молотого кофе, наполнил ее водой и оставил на конфорке.
Умываясь, растирая мокрыми ладонями лицо, не желавшее оживать и оттого ощущавшееся как приклеенная маска, Алик думал и думал об этом бомже-моряке. Думал потому, что казалось ему: он забыл что-то важное. Но важное не вспоминалось.
Только сидя за столиком, подперев спиной синюю тумбу, стоящую под умывальником, удерживая на языке горький, не подслащенный кофе, глядя через оконное стекло на огород и стоящую одиноко деревянную туалетную будку, вспомнил Алик другое недавнее не добровольное водкопитие — в Винниках, дома у Винничука. Не появись тогда на столе после вина водка, он бы раньше вспомнил рассказ приятеля-писателя. Но, возможно, не будь тогда за столом водки после вина, не стал бы Алик на трезвую голову слушать этот рассказ, сотканный, как ему тогда показалось, из лоскутков бреда и обычного нездорового писательского воображения. Винничук говорил, что ночью ходил искать сбежавшего из романа героя… Точнее, он сам этого героя — моряка — вычеркнул, выбросил из романа, а потом почему-то забеспокоился, думая, что тот каким-то образом материализовался в городе и представляет для кого-то опасность… Для кого — для автора? Это уж точно материал для психиатра… Но ночной бородатый и лохматый бомж чем-то очень напоминал этого вычеркнутого из книги персонажа. Может, надо позвонить Винничуку?!
Мысли Алика словно обгоняли его возможность их переваривать. Шум в голове не затихал, хотя в комнатке стало теплее и уютнее, сквозняк теперь отсутствовал, пахло кофе.
«Нет, — после паузы определился в своих размышлениях Алик. — Надо звонить капитану Рябцеву. Надо ему рассказать об этом моряке!..»
И он оглянулся в поисках своей джинсовой куртки, в кармане которой должен был лежать мобильник. Куртка нашлась на полу у дивана. Алик достал телефон и замер, снова осматривая пол комнаты. Его добротные старые ботинки-говнодавы лежали раздельно: один валялся в углу справа от холодильника, второй стоял под стулом возле печки. Джинсы примостились на этом же стуле, только широкий кожаный ремень с большой пряжкой почему-то свесился и почти доставал пряжкой до пола. Чего-то не хватало. Алик поднялся, снова прошел к двери, осмотрелся. Не хватало его любимой широкополой шляпы, защищавшей от дождя, ветра и даже от непонятных, падавших с неба агрессивных чаек. Он заглянул под кресло, под диван, отдернул занавеску, закрывавшую нишу с холодильником и стоящим на нем телевизором. Проверил все углы, которых тут было мало. Но шляпы так и не нашел.
Попытался вспомнить, была ли на нем шляпа, когда он шел домой. Когда бежал, кажется, шляпа была. Но память зафиксировала его путь домой только до улицы Детько, то есть до того момента, когда он, устав от бега, остановился. Дальше он наверняка просто шел. Но эту часть дороги вспомнить не мог.
Настроение ухудшилось. Надо было себя пожалеть или отвлечь.
И он набрал номер Рябцева. Рассказал ему о моряке, о том, что возле него пахло морем и над его головой кричали чайки. И еще о том, что когда моряка явно затошнило, то наружу из его рта вырвалось еще больше моря, потому что воздух стал еще солонее и йодистее.
— Ты уверен, что это всё было с тобой? — переспросил Рябцев.
— Да, — твердо произнес Алик. — Я ему еще сказал: «У вас внутри слишком много моря!» А потом меня чуть с ног не сбило и сердце заболело. И я убежал.
— А где это было?
— Проспект Черновола, где-то в начале. Я бы узнал!
— Ну, отдыхай, — деловито проговорил бывший капитан КГБ. — Я за тобой заеду через часик и отправимся, поищем, где живут львовские моряки!
Алик еще хотел было рассказать Рябцеву про Винничука и его «сбежавшего персонажа», но что-то остановило его. Вероятно, серьезность Рябцева, который и так слишком внимательно слушал его не совсем внятную ночную историю.
Глава 46
Под моросящим львовским дождем Алик и Рябцев приехали в центр. «Piaggio» оставили за оперным театром, а сами — Рябцев под зонтиком, а Алик в плащ-накидке с капюшоном — отправились на проспект Черновола.
Шагали медленно. Алик то и дело останавливался и осматривался по сторонам. Он, в принципе, знал тут каждый угол, ведь именно этим маршрутом сотни или даже тысячи раз ходил пешком на работу и с работы. Но знать каждый угол и помнить каждый угол — это разные вещи. Алик легко узнавал магазинчики, кафе, киоски на своем пути, но попроси его кто-нибудь указать на карте города, в каком доме какое кафе, он был не смог. На слишком знакомой дороге исчезает нужда в ориентирах. Дома сливаются в улицу, улица — в дорогу.
