Владетель Ниффльхейма (СИ) - Демина Карина (мир книг .TXT) 📗
— Хватит выть! — осекла Снот, карабкаясь по чешуям ногтей на драконью макушку. — Пр-р-роклятье! Юля, быстро бери иглу и зашивай!
— Что зашивать?
— Пробоину!
Иглой? Пробоину? Да у Нагльфара шкура толщиной с Юленькино запястье! И броня еще с отвратными, синими ногтями, к которым и прикасаться противно.
— Быстро! Снизу начни!
Шить пробоину… она и вправду на рану похожа, ту, которую Юленька зашивала на Алексе.
Он терпел. Юленька была виновата, но Алекс же терпел! Не упрекал. И Джеку не позволил убить. И потом за руку вел…
Юленька — имя сладкое, как пережженный сахар. Но мама всегда так ее называла.
Мамы здесь нет. Пора привыкнуть, что мамы здесь нет.
Весло-лапа подхватила Юлю и опустила к подножью волны, подтолкнуло к борту, где начиналась трещина. Игла пробила толстую драконью кожу с легкостью и вынырнула с другой стороны прямо в руку. И снова нырнула. Серебряная искорка металась над пропастью разрыва, протягивала мосты тончайших нитей.
— Тяни! — крикнула Снот. И Алекс, оказавшийся рядом, потянул. Он упирался в борт, хватал нить, наматывал на кулак и дергал, распиливая пальцы. Алая кровь лилась на шов. Скрепляла.
А Юля шила.
Стежок за стежком. Выше и выше. Весла становились лесенкой, успевай перебегать со ступени на ступень.
Застывать, поймав момент равновесия. Прокалывать. Протягивать сквозь кожу, слоеную, будто пирог. Крыльями удерживаться на весу.
Крылья упасть не позволят.
И снова прокалывать. А рана все шире и шире. Уже и нити не хватает. И Алекс с Джеком, вцепившись в жесткую шкуру, натягивают ее, смыкая рваные края.
Быстрей. И кровь! Больше крови! Без крови не выйдет.
Игла жадно колет пальцы, но этого мало! Шов рубцуется слишком медленно.
А нить все короче.
— Волосы! Волосы рви! — Снот кричит. Мечется. Она то скрывается за щитами, едва не скидывая их с обветшалых крюков, то забирается на острые края. И тогда, вытянувшись в струнку, словно не кошка, а охотничья собака, Снот смотрит куда-то за Юлину спину.
Нельзя оборачиваться.
Шить надо.
Волосы? Чьи? Конечно, Юлины. Они длинные, но не такие прочные, как лунная нить. Но Юля все-таки выдернула ленту. Волосы рассыпались, полетели рыжим покрывалом.
— Стой! На, — Алекс протянул нож.
Откуда? Наверное, Бьорн дал. И хорошо. Юля отделила прядь, подсекла, резанула, сколько было сил и закричала от боли. Лезвие с хрустом переломилось, а в пальцах остались три тонкие волосинки с крупными луковицами.
— Рви! — скомандовала Снот, ложась на борт. — Рви! Ты же валькирия!
И Юля, запустив пальцы в гриву, сжала кулак. Отрывались волосы со звоном, как будто струны лопались. А к нити стоило лишь приложить — прилипли.
— Скорее же! Скорее!
Юля не выдержала, обернулась.
На самой грани горизонта стояло море. Серая стена воды кипела, роняя клочья пены на камень. Она готова была сорваться, полететь злым бурлящим потоком, который поднял бы Нагльфар… но разве стоит бояться моря?
Вообще бояться?
Она же валькирия.
Волосяную нить приходилось наращивать. И Юля, сцепив зубы — по прядям текла кровь — драла и драла космы. Отрывала. Прикладывала. Шила. Выше и выше.
В небо. В небе ее не поймать. И ветер свободу дает.
Вот и край со щитами.
Вниз глянула — по борту тянулся уже не шов, а шрам, белый, старый, который стремительно покрывался свежей броней. Чешуи наползали на него, смыкая единожды расстроенные ряды.
— Тебе еще много шить! — рявкнула Снот и, обернувшись на Алекса, велела: — Не стой! Иди на нос! Нагльфар, помоги!
— Я лишь корабль. Мне море нужно!
— Море близко, — пообещала Юля, склоняясь над раной. От борта до мачты — метра два, если не больше. Хватит ли у Юли волос? И потом что? Лысой ходить?
А пусть и так.
— Драугр ближе, — тихо сказала Снот. — И если он успеет раньше моря, то море будет не нужно…
Толкнуть иглу. Поймать иглу. Протянуть ко второй половине. И снова толкнуть.
Боль — это просто боль.
— Спеш-ш-ши, спеш-ши! — кошачья лапа вспорола вены на запястье, и из царапин хлынули вишневые потоки, скрепляя раны корабля.
Юля сжала зубы. Быстрей. Шов за швом. Сантиметр за сантиметром. Она успеет… во что бы то ни стало — успеет.
— Ты желаешь успеть, во что бы то ни стало? — рокот Нагльфара поднимал доски на палубе, и с лязгом падали они на прежние места. — Пусть ветры разрушают храмы, и пенистые волны волкам подобны гложут корабли? Пусть хлеб гниет, деревья на корню склоняются пред бурей? Пусть крепости на стражу роняют камни? Изменив себе, земля изничтожает семена…
— Да, — ответила Юля, обрывая очередную прядь. И кровь, покрывавшая пальцы, словно тончайшие перчатки, уже не мешала.
— Тогда успеешь.
Нагльфар повернулся туда, куда глядела Снот, и, вдохнув весь воздух, который только смог, выпустил зеленый шар пламени. Зашипело. Брызнуло раскаленным гранитом. Запахло паленой костью, и гулким стоном земля отозвалась.
— Мой враг! Да будешь ты повержен!
— Идиот! — рявкнула Снот и рухнула на палубу, растопырив лапы. — Падайте!
Захрустел хребет, изгибаясь. И края раны на миг сомкнулись. Юленька успела протолкнуть иглу, запечатывая еще один шов. Оставалось много.
Ничего. Как-нибудь.
Хрустел гранит. Нагльфар, упираясь веслами в камень, толкал себя вперед. К морю?
Нет, к синей тени, что неслась навстречу. Она проскочила сквозь пламя и осталась цела.
— Падай!
— Я сокрушу тебя! — Нагльфар полз, неуклюже извиваясь всем телом, словно огромный змей с переломанным позвоночником. Плясала палуба. Доски вздыбливались, но держались. Опускались и поднимались весла, ловя несуществующую волну.
Юля упала. Упираясь локтями и коленями, она поползла к трещине, к самому краю и потом через край, повиснув над разломом.
Шить. Быстрее. Не жалея рук, и нитей-волос не жалея.
Отрастут. Потом.
Море близко. Юля слышит сладкий голос волн. И видит пену, остатки кораблей, которые море швыряет в синешкурого врага. Видит ржавые цепи, что взмывают над водой, словно щупальца чудовищных кальмаров. И падают, чтобы на следующей волне вновь вылететь. Видит мечи, щиты и кольчуги, покрытые известью и оттого белые, костяные. С костяным же хрустом ломаются они под напором воды.
Шить!
Быстрей!
— На весло налегай! Не дай ему…
Юля сделала последний стежок, и Нагльфар, зарычав, поднялся на дыбы. Мачта почти упала на палубу, парус с шелестом распахнулся, накрывая всех.
Истошный, нечеловеческий вой заставил Юлю заткнуть уши.
Глава 6. Поводки и связи
Брунмиги крепко отстал. Сначала он еще пытался поспевать за драугром, но быстро утомился. И отдышка появилась.
Остановился Брунмиги среди разбитых тролльих голов, осколки которых уже пустили корни, а некоторые так и выкинули малахитовые побеги цветов. Пройдет годик-другой и каменные чаши раскроются. Будут стоять они долго, собирая драгоценную воду, размачивая желтые, осклизлые зерна. Под весом их, разбухших от воды, сломаются стебли, и покатятся по равнине уже не цветы — шары драгоценные, переливчатые. Прежде-то находились ловкачи, которые продавали за драконьи яйца, хотя ж истинно драконьи побольше раза два, да из себя не гладкие, а в мелкой чешуе. И носик у них остренький, а зад, напротив, округлый, тяжелый. Троллий же камень со всех сторонок ровный, только там, где ножка цветка крепилась — белое пятнышко остается.
Брунмиги вздохнул и, снявши шлем, потер лоб.
Нет, не дозреют цветы малахитника. Нету у мира сил родить. И не будет, потому как летит к мертвому кораблю синяя стрела-драугра, спешит, море обгоняя.
И обгонит.
Море-то медлительное, почти как Брунмиги. А корабль близехонько.
Вот извернулся он, сползая с гранитного ложа. Ударился грудью о дно и выдержал. Лишь весла взметнулись волной, и волной же опали. Выгнулась шея драконья, раскрылась пасть и выдохнула мертвое пламя.
