Владетель Ниффльхейма (СИ) - Демина Карина (мир книг .TXT) 📗
Откуда Юлька это знает?
Оттуда, откуда знает Свава.
Она ловила мертвецов. Летала над морем, искала, ныряла, рассекая перьями твердую воду. Хватала когтями за волосы, а еще лучше, если за глаза и тянула, молотила крыльями, вырывала душу.
Несла.
Выше-выше, до самой крыши. До неба. К воротам, к старому дереву, на ветвях которого много веревок и много костей. Белые яблоки черепов зреют, зреют, но не вызревают, так и падают к корням недозрелыми.
Ворота истлели. Издохли во?роны. И волки сожрали друг друга.
— Вот вам! — кричит Юлька-Свава, швыряя очередного мертвеца в оскаленные пасти. — Пируйте!
Старый кабан ловит свежатину на острые клыки…
Юльку рвет. Она давно ничего не ела, но ее все равно рвет едой, кусками свежего мяса — кабаньего? — и колтунами волос. Рыжие, светлые, темные, они сидят на пальцах, словно на пяльцах, и Юлька способна вязать. Что? Что угодно. От рубашки до паруса.
Она и вяжет, спеша закончить работу, пока…
— Время! Время! — плачут герои, которым не досталось места за столом. И время отзывается, испепеляя их, мешая с глиной и тиной, укрепляя берега, на которых растет Биврёст.
— Время! — кричит кто-то и впивается в руки, увитые пряжей.
Юлька смотрит на руки. Обыкновенные. Белые. Без мозолей и трещин. Только ногти обкусаны — вечно мама на нее злится за эту привычку. А волосы исчезли… все исчезло, кроме безротых лиц, которые точно никому не расскажут про Юльку.
— Время, — повторяет кошка прежде, чем нырнуть в боковой коридор.
— Какое время? — Юлька бежит за ней, она видит хвост, но и только. И догнать Снот не выходит, хотя Юлька и пытается.
— Выбирать, — отвечают ей лица, пусть даже им и не позволено говорить.
Юлька хочет спросить, кого и куда будут выбирать. Наверное, не ее. У нее есть уже работа: носить мертвецов на прокорм героям — им ведь мало одного кабана на всех. Да и кабана убить тяжелее — у него клыки.
Но вот коридор заканчивается. Юлька попадает в зал.
Зал огромен. Стены его украшены мертвецами, однако ледяные хороводы их не внушают страха. Лишь голод… как же давно… как давно она не ела! Тысячу лет или больше.
И ее снова тошнит, но уже насухую. Липкая слюна повисает на губах и, замерзнув, превращается в белые иглы. Юлька-Свава сбивает их щелчками. Иглы ломаются с хрустом.
Как ветки дерева, на котором зреют кости.
Ветки сухи, а корни источены червем, но все еще крепки. Они сидят в скале и держат скалу, не позволяя рассыпаться. А на скале стоят ворота, столы и лавки. И Юлька почти уже вспоминает название этого места… ей надо вспомнить… она пытается, пытается и трет виски пальцами, потом и царапает, продираясь сквозь кожу.
— Выпей, — предлагают ей, и слово вновь ускользает.
Оно ловкое, как свежий мертвец, что надеется спрятаться от Свавы в морских глубинах.
А в горсти кровь.
Это не та кровь, что щедро поила земли и воды, что собиралась бурыми ручьями и реками полноводными, а те неслись выше и выше, к самым корням дерева, на котором стоит мир.
Та кровь была сладка.
А эта?
— Попробуй, — говорит Юльке беловолосый человек. — Ты же хочешь? Бери! Мне не жалко.
— Нет! — возражает кошка.
— Не тебе решать.
Человек улыбается. Он похож на Джека или Джек похож на него? Разве это важно? Ничуть.
Кровь пахнет ирисками. Сладкими-сладкими, вязкими-вязкими. Юлька помнит их вкус и то, как прилипают они к зубам — потом долго приходится выковыривать, спичкой ли, зубочисткой.
Ириски она любит.
И кровь.
Она пила из родников и купалась в реке, которая была обжигающе горяча. Бурые воды лечили раны, унимали боль и все то, что было человеческого в Сваве.
Это правильно: валькирии — уже не люди.
— Тогда чего ты ждешь? Или боишься?
— Нет, — отвечает Юлька и прячет руки за спину.
На запястьях уже прорастают перья, и на плечах тоже. Плечи от этого чешутся, и голод становится невыносимым. А кровь течет из дыры в груди человека. Большой, просто огромной дыры, и Юлька понимает, что человек, наверное, бог. Ведь только бог способен выдержать удар копья, и напоить ее, Юльку, своей кровью. Она станет сильной и возьмет бога с собой.
Туда, где открыты врата, мертвы во?роны, а волки жрут друг друга. И кабан обрадуется, поймав клыками бога.
Она наклоняется к ладони.
— Стой!
Кошка кричит. И ледяные плясуны замирают, послушны крику.
Советница Снот встает на задние лапы. Ее тело выворачивается наизнанку и растет, питаемое тающим льдом. Белая шкура облазит клочьями, впрочем, как и черная, прячущаяся под белой.
Два цвета не смешиваются, разделяя огромное, раздутое тело пополам. И чернота гниющей плоти соседствует с морозной белизной.
Свава, которая отчаянно требует крови, умолкает.
Она помнит это лицо, которое слишком ужасно, чтобы смотреть на него без содрогания. Желтый глаз расположен над синим, и оба одинаково слепы. А нос, широкий нос с вывернутыми ноздрями, из которых торчат серебряные иглы, давно утратил способность различать запахи. Лишь рот жив. Извиваются губы-черви, то обнажают десны со стертыми зубами, то смыкаются, почти исчезают с лица.
— Стой, — повторяет великанша и ударяет Варга по ладони.
Розовый жемчуг сыплется на пол. И Свава едва сдерживается от того, чтобы не упасть на колени.
Всего лишь каплю…
— Ты не вправе отказать ей, Хель.
Варг кланяется, не спуская с хозяйки Хельхейма взгляда.
— И не вправе отказать мне.
— Смотря, чего ты просишь, беззаконный.
— Справедливости.
У него получается смотреть на Хель. Он даже улыбается, хотя и Юльку, и Сваву мутит от отвращения. Волосы Хель — туман. Руки ее — две змеи. Мокрая Морось — имя дома ее. Голод — вот блюдо для гостей. Истощение — нож, которым отсечет она надежды и память. И расстелив чумные простыни, скажет:
— Ложись.
И Свава отступает, а Юлька остается.
— Страх убивает, — говорить Хель обеим. И Джеку, который замер, как будто бы был одной из статуй.
— Бесстрашие убивает еще быстрей, — возражает ей Варг.
Его кровь продолжает литься, но Хельхейм не принимает ее. Розовые лужицы стоят на поверхности льда.
— Я заявляю свое право на этого мальчишку, — рука Варга ложится на плечо Джека и сжимает. Ему больно — Свава слышит боль, но Юлька велит ей заткнуться.
— Какое право?
Голос Хель рокочет.
— Право родителя над сыном. Право хозяина над рабом. Право одарившего над даром. Право обворованного над вором.
— Кто подтвердит это право?
— Тени.
— Что ж, зови, коль не утратил умение звать тени.
И он позвал. Юлька не увидела, откуда появился бубен в руках Варга. Но Свава знала, что бубен этот сделан из рассеченной молнией сосны и шкуры белого оленя, а рисунки на нем вычерчены собственной кровью Варга-нойды.
Иссушенная рука — звериная ли, человечья — касалась кожи в болезненном рваном ритме. И Варг кружился, то падая на колени, то вскакивая. Секли воздух белые косы, рождали стоны, дребезжание. Когда же Варг открыл рот, издавая гортанный нечеловечий звук, Юлька закрыла уши.
Но тени услышали. Они поползли из нор и трещин, заполняя ледяной зал.
— Говорите, — велела им Хель.
Свава спряталась, чтобы не слышать голосов теней. А Юлька поглядела на Джека, который стоял очень тихо и очень прямо, словно старался выше и сильнее, чем он есть.
— Мы видели, мы видели… — тени перебивали друг друга.
Их слишком много, чтобы сосчитать. Тени меняют форму, пожирают друг друга и распадаются на части, чтобы снова впитать чужую черноту.
— …мы видели, как он был зачат… был рожден… был отдан…
— Право отца, — голос Варга разрезал шепот. — Над сыном.
— Он твой отец? — одними губами спросила Юлька. И Джек дернул плечом, как будто хотел, чтобы она отстала со своими вопросами, но потом ответил:
— Да.
— Нет, — возразила Хель, зачерпывая тени горстью. — Ты дал ему жизнь. Но разве привел в свой дом? Назвал своим сыном перед богами и предками?
