Год у американских полярников - Зотиков Игорь Алексеевич (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Военный контингент на станции живёт своей особой жизнью. Его командир и начальник станции — лейтенант морского флота, по специальности врач. Его основная забота, как и у всех командиров в таких местах, — постоянно занимать людей делом. По-видимому, это ему удаётся. После обеда заглянул в столовую — сидят человек десять матросов и что-то старательно пишут. Обстановка контрольной работы в школе вечерней молодёжи. На цыпочках вышел лейтенант, объяснил, что туда сейчас нельзя. Идёт экзамен по каким-то военным предметам. Здесь любят подобные экзамены. Впоследствии я часто был свидетелем таких контрольных в столовой Мак-Мердо.
Однако основное место отдыха военных не столовая, а клуб. Под клуб на полюсе также отведён целый домик. В середине его — огромная стойка бара, высокие табуретки. Между стойкой и стеной, украшенной фотографиями голых девиц из журнала «Плейбой», сидели командир и бармен. На самом верху над ними надпись: «Южный клуб-900». Намёк на исключительность места — полюс, широта 90 градусов. Поодаль, в стороне от голых девиц, на стене висит резко контрастирующий с окружением портрет скромной девушки в простеньком платьице. Портрет вставлен в широкую золотую рамку иконы. Под ним маленькая, вроде лампадки, лампочка подсветки. Ниже строгая надпись: «Сейчас время воспоминаний».
Для тех, кто не хочет стоять у стойки, на противоположной стороне комнаты стоит длинный стол неизменной здесь в клубах игры в шайбу или же в стрелки. Рядом с местом игр — холодильник, полный пива в жестяных консервных банках. Возле холодильника — копилка-касса для денег. Цена пива известна. Если нужна сдача, открываешь копилку и берёшь её.
Стены и потолок клуба обиты отполированной, тонированной в тёмный цвет фанерой. Однако кое-где на потолке листы почему-то сняты или отскочили. Видные в проёме трубы, обледеневшие стальные конструкции, провода возвращают тебя к тому, что ты не в обычном баре.
На стенах висят большие групповые портреты экипажей станций, зимовавших ранее. В первом ряду обычно командир, лидер научной группы, и перед ним — собака.
Зачем здесь собака?
«Чтобы гладить её» — таков везде чуть варьируемый ответ. И собаки на станциях чувствуют это. Они ласковые и очень ручные.
Вот и теперь, когда все свободные от вахт в баре, собака тоже сидит тут, уютно устроившись под проигрывателем.
Обратно в Мак-Мердо
Улететь со станции Южный Полюс оказалось также не простым делом. Все высокопоставленные гости адмирала — сенаторы, послы, политики, бизнесмены — обязательно хотят побывать на самом полюсе Земли. Поэтому хотя самолёты и приходят сюда почти каждый день, но места в гигантских их кабинах для нас троих никак не находится. Они заняты престарелыми, гладко выбритыми мужчинами в новеньких, только со склада, военных одеждах без знаков различия. На козырьке шапки-ушанки каждого из них большая круглая коричневая бляха с надписью: «Визитёр». Экипажи станций и даже мы трое сторонимся этих праздно бродящих здесь людей.
— О, Игор, эти люди — виайпи. Для большинства из них
Антарктика всего лишь экзотика.
Потом слово «виайпи» я слышал много раз. Образовано оно тремя начальными буквами слов «очень важная персона», по-английски: «Вери импортент персон». Произносится это слово всегда чуть с издёвкой:
— О… что с него взять, это же виайпи! В смысле — для него законы не писаны. Я встречался со множеством виайпи. Моё исключительное положение на станции позволяло мне беседовать со всеми, кто был мне интересен. Но каждый — и Мортон Рубин, и Берт Крери, и даже явные (по виду) виайпи, с которыми я часто беседовал, всегда говорили:
— Ты знаешь, я-то сам простой человек, а кругом так много этих виайпи. А ведь с них что возьмёшь?
Так что понятие виайпи всегда условное, но всегда с нехорошим оттенком.
По-видимому, специально для престарелых виайпи на станции Амундсен-Скотт предприимчивые американцы устроили даже второй, туристский полюс. В двух десятках метров от входа в помещение станции был поставлен толстый, серебристый, блестящий столб, на вершине которого установлен такой же блестящий шар (по-видимому, модель земного шара). Рядом установлен шест-указатель с названиями различных городов и расстояниями. Чем не настоящий полюс?
Но наконец нам повезло. Вдруг прилетел самолёт, на котором не было виайпи. Он возвращался домой в Мак-Мердо после посадки где-то в центре ледяного купола материка, откуда забрал группу участников санно-тракторного похода. При посадке на плато он повредил
переднюю лыжу. Следующим местом его посадки был Южный полюс. Там он должен был дозаправиться для дальнейшего полёта в Мак-Мердо. И там ждали его мы.
Самолёт сел на полосу Южного полюса, ещё сильнее повредив переднюю «больную» ногу, залив всю полосу красной жидкостью из перебитой где-то гидросистемы. Однако лётчики решили все же лететь в Мак-Мердо. Со станции на нартах привезли десяток больших канистр с жидкостью для гидросистемы. Весь запас станции. Решено было доливать её в полёте по мере утечки.
Взлетели мы нормально. Прошло немного времени, и к большому баку с жидкостью гидросистемы подошёл бортинженер. Он стал внимательно смотреть на стеклянную трубку, по которой можно было следить за уровнем жидкости в баке. По-видимому, пора было доливать.
— Эй, Джим, неси первую канистру! — закричал он на весь салон парню в красном, который, развалившись и мерно что-то жуя, лежал с наушниками на горе грузов. Парень перестал жевать и, как обезьяна, полез куда-то вниз за канистрами. Вылез оттуда смущённый. По его жестам было ясно — он не нашёл канистр и спрашивал у инженера, где они. Инженер очень резво взлетел к механику, и они начали лихорадочно развязывать ремни, связывающие багаж, перетряхивать его. К поискам присоединились почти все пассажиры, но все было напрасно. Оказывается, командир поручил погрузить канистры второму пилоту, второй — бортинженеру, бортинженер — Джиму, а Джим — кому-то из тех, кто остался сейчас с канистрами там внизу, на полюсе. Все это из пантомимы и разговоров без труда понял даже я. Как быстро учишься английскому в такие минуты! Наконец инженер что-то сказал в шлемофон, и через некоторое время пришёл лётчик из пилотской кабины. Он тоже стал смотреть на уровень жидкости в баке. Потом к нему присоединился командир, который уже не скрывал своей озабоченности. Достав карандаш, он сделал риску на оправе трубки, чтобы заметить положение жидкости, засёк время и ушёл. Все мы в салоне делали вид, что не замечаем этой трубки, однако разговоры приутихли. Когда командир через некоторое время опять подошёл к трубке, даже нам было видно, что жидкости убавилось! Я сидел около самого бака с жидкостью, и мне очень хорошо было видно, как снижался в водомерном стекле красный столбик. Потом он и вовсе ушёл вниз. Следивший за ним механик что-то долго растерянно говорил в шлемофон лётчикам.
Наконец начали снижаться. По кренам и теням в салоне стало ясно, что начали делать круги, значит, снижаемся. Всем было предложено ещё крепче привязаться. Механик и Джим все прикручивали и привязывали покрепче груз, который мы везли. И вот вдруг почти перестали шуршать моторы, и самолёт, покачиваясь в приземной турбулентности, пошёл на последнюю прямую. Это было ясно по тому, как Джим изо всех сил упёрся локтями в выступы фюзеляжа, посерьёзнел.
Удар! Ещё удар! Что-то треснуло, и по мне и моим соседям хлестнуло вонючей, липкой струёй из ещё раз лопнувшей, теперь уже в салоне, гидросистемы. Но по тому, как сильно и часто начал трястись самолёт и взревели, тормозя винтами, моторы, было ясно, что мы уже сели. Сели! Сели в Мак-Мердо!
Как странно: ещё минуту назад мы уже готовы были к самому худшему. А сейчас каждый из нас с грустью смотрел на безнадёжно испорченные ещё новые красные куртки, залитые бурой жидкостью, последними каплями из гидросистемы.
Третий день зимовки подходил к концу. Впереди оставалось ещё триста дней с мелочью. Впереди надвигалась полярная ночь.
