Что такое Израиль - Шамир Исраэль (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .txt, .fb2) 📗
Коммунистом был и отпетый в назаретском соборе Благовещения православный палестинский писатель Эмиль Хабиби. Он был погребен в Хайфе, и на его надгробии выбита составленная им самим эпитафия: «Остался в Хайфе». Тонкий художник, Хабиби подытожил в этих словах важную часть своей жизни. Ведь его поколению, как Алисе в Стране чудес, приходилось прилагать много усилий, чтобы остаться на одном месте. Наряду с Тауфиком Зиядом, он стал пророком «оставания», по-арабски – цумуд.
После изгнания 90 % коренного палестинского населения уцелевшие 10 %, отцы теперешних «израильских арабов», оказались под страшным прессом военных властей, стали жертвами дискриминации. У них конфисковывали земли, разрушали дома. Они не могли выйти из деревни без пропуска, подписанного еврейским комендантом. Но еще хуже было моральное давление. От них требовалось ежечасно демонстрировать свою преданность еврейскому государству, построенному на руинах Палестины и на могилах их близких. От них требовалось сотрудничать с органами госбезопасности. За отказ они шли на пытки или в изгнание.
Не удивительно, что целое поколение было сломлено. Когда в 1967 году Израиль завоевал остаток палестинских земель, встреча родичей с двух сторон «зеленой черты» оказалась непростой. Вольные палестинцы поначалу видели в своих израильских собратьях изменников, коллаборационистов. Те и сами не знали, как объяснить свою позицию. Хабиби спас честь израильских палестинцев: он дал идеологическое обоснование их пассивной борьбе. Она получила название цумуда. Остаться на родине, удержаться вопреки всему было настоящим подвигом, сказал Хабиби. Оставшиеся хранили память Святой земли, память древней Палестины, память ее разоренных сел, память народа.
Выше мы уже приводили отрывок из лучшего романа Хабиби, «Опсимист». Герой его, профессиональный цумудист, маленький человек, насмерть запуганный репрессивным сионистским аппаратом, ставший свидетелем гибели арабской Палестины и сотен сел Галилеи, готов унижаться перед новыми еврейскими правителями, махать израильским флагом, представляться идиотом, как Швейк, лишь бы удержаться на родине.
Мне он напомнил моего дядюшку Якова, московского инженера. Дядя Яков исхитрился не сесть в дни Сталина, остался на своем месте в главке, когда вокруг рубили головы. Но он всего боялся. Даже ночью жене на ушко не смел сказать того, что думал. В ГУЛАГ он не попал, но его опалило ужасом сталинской опричнины.
Опсимист родился в зажиточном селе Тантура, возле кургана древнего Дора. Тантура, славившаяся своими арбузами, как Яффа – апельсинами, погибла в 1948 году. На ее руинах построен кемпинг Нахшолим.
Сын Опсимиста бросает в лицо родителям слова, вполне понятные моему диссидентскому поколению:
Я с детства слышал только ваш шепот. Когда я пошел в школу, вы меня предупредили: «Держи язык за зубами». Когда я рассказал вам, что подружился с учителем, вы меня предупредили: «Может, он следит за тобой». Когда я проклял тех, кто разрушил Тантуру, вы прошептали: «Не болтай лишнего». Я пел под душем, и отец мне крикнул: «Не пой эту песню. У стен есть уши. Надо быть поосторожнее». Хочу хоть раз в жизни не быть осторожным. Ведь я задыхался!
Он обороняется от израильских солдат на руинах Тантуры. В конце книги Опсимист возвращается на берег Тантуры и разговаривает с еврейским мальчиком.
Мальчик спросил меня:
– Дядя, на каком языке вы говорите?
– На арабском.
– А с кем?
– С рыбкой.
– А что, рыбка понимает только по-арабски?
– Это старая рыбка. Она жила здесь, когда тут еще были арабы.
– А маленькая рыбка понимает иврит?
– Она понимает и иврит, и арабский, и все другие языки. Ведь моря друг с другом соединяются. В них живут всякие рыбы.
Так выглядела мечта Хабиби о Палестине – море, в котором живут всякие рыбы. В Израиле его книги были переведены на иврит (молодым израильско-палестинским писателем Антоном Шамасом) и инсценированы. Монопьесу «Опсимист» исполнял замечательный актер Мухаммад Бахри, голубоглазый красавец с сухощавым интеллигентным лицом.
Кроме коммунистов «израильских арабов» пытались привлечь на свою сторону левые сионисты. Неудача этих попыток понятна, если рассмотреть их детище – арабско-еврейский институт «Гиват Хавива».
Идея «Гиват Хавивы» прекрасна (на фоне полного апартеида в школьном образовании): арабские и еврейские дети растут и учатся вместе, говорят по-арабски и на иврите. Израильская армия дает еврейским ученикам «Гиват Хавивы» отсрочку на год для завершения занятий: после школы ученики идут вместо армии в Службу безопасности. Иными словами, пока еврейско-палестинский конфликт не разрешен, такие школы могут только выпускать лучших шинбетников [45]. Это, конечно, трагедия для учеников, и для учителей, и для левых социалистов, с их добрыми намерениями. Ее предвосхитил Киплинг, герой которого Ким обречен был шпионить за индусами.
Смущенные арабским монолитом Галилеи, израильтяне решили построить рядом с Назаретом еврейский городок. Так возник Верхний Назарет. Такие города не могут быть удачными. Города должны расти естественным образом – как деревья, как цветы, как жемчуг. Искусственные жемчужины редко получаются столь же прекрасными, как натуральные. Городу нужен тыл, сельская периферия, а этого не было у Верхнего Назарета и других возникших таким же образом городов Израиля.
Бывает, что город основывают из стратегических соображений. Так возникли Санкт-Петербург, Кесария, Александрия, великие порты. Но у Верхнего Назарета подобного потенциала не было – как и у Афулы, Бейт-Шеана, Мигдал-ха-Эмека, Шломи, Маалота. Все эти города были застроены без всякой связи с местностью однотипными домами и заселены новыми иммигрантами, в случае Верхнего Назарета – в основном румынскими евреями. Верхний Назарет – чистый, аккуратный городок, с высокой занятостью населения, где много заводов. Он мог бы стоять в любой точке земного шара. Именно так он и выглядит. Непонятно, зачем он нужен.
Я люблю города. Города – нехорошие люди, города – стервы, но без стервоз скучно. В городах куют полезные гвозди и ставят «Махабхарату». С Богом можно общаться и без города, но искусству нужен город. Мир без Парижа, Лондона, Токио был бы другим, не таким интересным. Но обычный современный город отнюдь не Париж. Его населяет толпа, которая не ходит в театры и не создает культуры. В Верхнем Назарете нет и не будет театра, не напишут в нем книг. Дело не в размере. В средневековом Ковентри, маленьком городке, ставились мистерии, сегодня там заполняют отчеты. В Средние века окрестности Ковентри были отдельной страной, как удел графа Маэда на берегу холодного Японского моря. В более тесно связанном мире становится меньше столиц, и нет особой надобности в этих городах. Мир не заметил бы исчезновения Верхнего Назарета – даже в округе этого бы не заметили.
Глядя на два Назарета, снова можно вспомнить загадку недавнего прошлого Палестины: была ли эта страна дикой пустыней до прихода сионистов? Сегодняшние евреи из Америки и России, приезжающие в Святую землю, с удовольствием смотрят на чистенькие улицы и зеленые газоны Верхнего Назарета, похожие и знакомые, и фыркают при виде восточной грязи Назарета. Палестина XVIII–XIX веков еще менее напоминала Верхний Назарет, который, возможно, больше соответствует еврейским представлениям об эстетике.
Верхний Назарет основан во имя изменения демографического баланса в Нижней Галилее, и его рост стимулирован скорее административными мерами, чем естественным стремлением людей в нем поселиться. Но Назарет растет, как и все города, за счет крестьян, уходящих в город. Из тех же демографических соображений израильтяне не разрешают арабам Назарета свободно строиться: земли города были конфискованы для строительства Верхнего Назарета. И хотя практикуемая израильтянами дискриминация отвратительна, эта политика все же имеет положительный аспект: она приостанавливает бегство крестьян из сел в город и откладывает возникновение разбухшего от бараков, трущобных бидонвилей, шантитаунов, «нахаловок» города, каких так много в третьем мире.
