Венеция. Под кожей города любви - Бидиша (книга бесплатный формат .txt, .fb2) 📗
«Metropole», по словам Стефании, — отель для богатых американцев, но при нем есть клуб, существующий под покровительством богатых венецианцев. Мы пересекаем холодный как лед вестибюль, восхищаясь декором, — темное дерево и розовый мрамор. По вестибюлю навстречу нам шествует разодетая в пух и прах пожилая дама; метрдотель, официанты, младшие официанты, помощники официантов, каждая регистраторша у стойки, каждая горничная, носильщики — все обращают на нее внимание и желают ей доброго вечера. Не иначе, особо важная персона, владелица платиновой карты.
Проходим в ресторан на открытой веранде — он утопает в белом жасмине, белых лилиях и гардениях, сияют белые свечи, горит золото. С другой стороны — сад с мощеными дорожками, круглыми каменными скамейками и белым восьмиугольным шатром. Оркестр играет джаз (цивилизованный джаз, не эксцентричный), подают шипучее просекко [5] в высоких стаканах. Передо мной толпа изысканно одетых, деликатных людей среднего возраста. Мужчины все как один загорелые брюнеты; на них тончайшие сорочки, коричневые кожаные сандалии и точно такие же, в тон, брючные ремни, льняные костюмы (как вариант — легкие твидовые брюки или шорты). Умеренная желто-коричневая гамма настолько хороша, что у меня сохнет во рту и хочется пить. Женщины невероятно эффектны. Они не просто шикарны, они природные красавицы, все до единой, и все ведут беседы между собой, щебечут сердечно и доверительно.
На коктейле, кроме мужчин, женщин и детей, присутствуют собаки. Мимо нас, преисполненный чувства собственного достоинства, проплывает степенный далматинец.
— У Бьянки собака такой же породы, — говорит мне Мара. — Он в очень плохой форме. Такой жирный, что думали, он беременный, но это не так. Сейчас он очень большой, похож на корову.
— Мара огорчается, ей не везет с мужчинами, — неожиданно подает реплику Стефи.
— Да, у меня проблемы с Дарио, — спокойно реагирует Мара.
— Будь сильной, — советую я.
— Но это так трудно, — говорит Мара. — Найти подходящего парня — все равно что найти подходящие джинсы. Приходится примерить сто двадцать семь пар, пока подберешь, что надо.
— Мы, женщины, не должны превращаться в гостиницу с постелью и завтраком, — отрезает Стеф.
Предыдущий бойфренд Мары, рассказывает мне подруга, был известный историк, умный, глубокий, высокообразованный человек, которому безумно нравилось высказывать свое мнение по разным поводам в газетах (когда его об этом просили). Он ввел Мару в мир званых обедов, познакомил ее с другими умными мужчинами, которым нравилось собираться и вести разговоры о правосудии, равенстве, о демократических свободах и тому подобном. Надо признать, демагогами они были отменными. Мара встречались с ним полгода, на протяжении которых он а) изменял ей и б) пользовался ею как приходящей няней, прося (и часто) посидеть с его сыном.
— А вот подходящего мужчину для тебя, — говорит мне Стеф, — трудновато найти. Думаю, идеальным был бы очень старый, очень богатый…
— Ой, и чтобы он был импотентом, пожалуйста!
Стеф пропускает мою реплику мимо ушей:
— …но добрый. Чтобы он давал денег на твои проекты, много денег. И чтобы быстро умер.
— Ну, тогда счастье будет мне гарантировано, — торжественно заключаю я.
От этой захватывающей темы нас отвлекает появление Тицианы.
— Благодарю за чудесный вечер, — произношу я по-итальянски. — Я только сегодня это выучила.
Тициана приседает от неожиданности:
— Ты сказала это совсем без акцента!
— Да, я теперь настоящая венецианская девчонка, — улыбаюсь я.
Стефания натыкается в толпе гостей на старого друга (мужского пола). Он передвигается на костылях.
— Что с твоей ногой? — интересуется она.
— Сломал ее о скрижаль Моисея! — шутит он.
— А как твоя большая любовь? Что с ней?
— А, да, большая любовь… Большая любовь длилась год, а теперь всё. — Он смеется и грустно пожимает плечами, прежде чем отойти.
— Видела? — тут же оборачивается ко мне Стеф. — Он хороший парень.
— И чего ты хочешь от меня? Чтобы я брала его голыми руками, пока он слаб, хромает и подавлен?
Под конец всех приглашают на концерт экспериментальной музыки в здании «Telecom Italia», бывшем монастыре. Мы гуськом входим в четырехугольный внутренний двор-клуатр и восхищенно оглядываемся, осматривая песочно-желтые стены в три этажа высотой, с арками. В проемах арок мерцают лимонно-желтые свечи. Всего здесь двести или триста человек; кто садится, кто опирается о колонну, кто охлаждает пятки, прижимая их к мрамору. Музыка представляет собой запись голоса какого-то парня — он вроде бы едет в поезде и бормочет что-то себе под нос под перестук колес. Одновременно с этим к микрофонам подходят четыре грузных дядьки из приюта для престарелых буддистов (по крайней мере, так они выглядят) в мешковине-бусах-египетских крестах-сандалиях. Они пилят кусок струны скрипичным смычком, сначала осторожно, потом изо всех сил мнут кусок фольги, сыплют на жестяной поднос чечевицу или фасоль — и так далее в том же духе. Оглядываюсь на слушателей. Многие позевывают, но удивительно — никто не смеется. Ко мне наклоняется Мара.
— Это экспериментальная музыка, — признает она. — Но разговорная часть, на мой взгляд, очень интересная и очень забавная.
— Я давно хотела это увидеть, — строго говорит Стефания после концерта, будто отчитывая меня. — Композитор очень известный. Он уже старый человек, а не просто мальчишка, который шумит без всякого смысла. Он создал что-то по-настоящему интересное и, мне кажется, важное.
Наша культурная программа этим не исчерпывается — Стеф припасла билеты на современный балет. Представление дают в Арсенале — окруженном водой, безлюдном и пустынном. Это единственное место в Венеции, где ощущается простор: старая крепость, мощенные светлым камнем широкие дорожки, массивные стрельчатые мосты. Место проведения спектакля — Кордери дель Арсенале — часть старого кораблестроительного комплекса, где когда-то плели корабельные канаты. Среди высоких темных колонн бродят потные венецианцы в нарядной одежде.
Посмотрим, что же собой представляет культурная публика Венеции… Здесь только взрослые, и, удивительно, все не умеют себя вести. Сидят с самодовольным видом, кашляют, топают ногами, болтают без умолку, то и дело оглядываются, без всякого стеснения встают, снова садятся, не прерывая разговора. Возвышения для сцены нет, обширная площадка просто выгорожена черными матами. По площадке с отрешенным видом бродит женщина — бледная, вся в черном, она вышагивает из конца в конец довольно долго. Фигура ее — как единый кусок черной веревки. Зрителей это зрелище не впечатляет. Наблюдая за женщиной, они начинают болтать, как школьники на уроке:
— Ой, мне страшно.
— Она идет сначала так, а потом вот так.
— Где другие артисты? Танцевать-то будут?
— О нет, опять? Только не это!
— А мне кажется, я улавливаю в этом рисунок.
— Не могу понять, что вообще делают эти люди. Кажется, это часть танца… ах, нет, они ищут свои места.
— Мамочка, а куда мы пойдем ужинать?
На пути домой я вижу свой самый любимый венецианский мост — между Рива ди Ка ди Дио и Рива Сан-Бьяджо. Мне он представляется сделанным из сахара: белоснежный, совершенно плоский, этот неправдоподобный мост словно спустился сюда из космоса. Инопланетный объект — а за ним ничего, кроме моря, которое в этот вечер, в половине десятого, кобальтово-синее, точно пейзаж, написанный маслом. А небо того же тона, самую чуточку светлее, встречается с ним, образуя протяженную, едва различимую линию.
У моста Риальто Стефания предлагает зайти в остерию. Мы садимся за столик на берегу Большого канала — в этом месте нет ни перил, ни ограды. Я замечаю, что на меня смотрит женщина. Взгляд спокойный, неназойливый. Ей лет пятьдесят с небольшим, выглядит она замечательно. Свежее бледное лицо без макияжа, короткие светлые волосы; на ней отглаженная мужская рубаха в голубую и белую полоску, холщовые брюки и сандалии на веревочной подошве. Она сидит у самого входа, держа в руке стаканчик красного вина. Я физически ощущаю, как от нее веет прохладой и почти крахмальной чистотой.
