Ужин для огня. Путешествие с переводом - Стесин Александр Михайлович (лучшие книги онлайн .txt) 📗

– Может, поищем какую-нибудь кофейню??– предложил Прашант.

– Где же мы ее найдем в такое время?

– А вон там что?

И впрямь: одинокий огонек для тех, кто ищет пристанища в африканской ночи. Либо публичный дом, либо кофейня.

?– Сэлям!?– поприветствовал нас ушастый молодой человек, показывая в улыбке щербатый рот,?– Энглизоч? Фырэнзаоч? Джерманоч? 38 Ю а уэлкам!

– Амсэгенало. Вы не могли бы нам помочь? Мы тут немножко заблудились и никак не можем вспомнить название нашей гостиницы. Она должна быть где-то совсем рядом.

– Гостиница? Есть, да. Рядом, но вам один трудно. Я мог проводить, но я сейчас не мог уходить. Через полчаса жду хозяин. Вы мог ждать полчаса, пить кофе?

Изнутри кофейня мало отличалась от обычной хижины: приземистый бамбуковый столик, рассохшееся бревно вместо скамейки, на полу?– джутовая циновка, на стенах?– глиняная утварь, тазики для мытья ног и посуды; воздух пропитан дымом эвкалиптовых дров, запахом мокрой шерсти. Ушастый юноша принес нам кофе и, отойдя на несколько шагов, стал наблюдать за нами с видом человека, ищущего случая, чтобы сказать что-то важное. Наконец собрался с духом:

– Меня зовут Алему.

– Очень приятно, Алему. Спасибо за кофе.

– Алему. А вас как?

Мы представились.

– Я знаю много история Бахр-Дар. Хочешь, вам рассказал?

– Расскажи, конечно. Присаживайся.

Присаживаться Алему не стал; наоборот, принял торжественную позу чтеца-декламатора, закатил глаза. «Пой мне, о муза…» В течение следующих двух часов мы услышали две истории. Первая была историей Бахр-Дара и его окрестностей?– от царя Гороха до средневекового царя-крестоносца Амдэ-Цыйона I и далее: предания об отцах-пустынниках, богословские диспуты между монахами толка тоуахдо и тыграйской сектой кыбат; нагорный дворец-темница Амба-Гышен, куда эфиопские правители ссылали своих родственников, чтобы исключить возможность дворцового переворота 39; реформы поэта-императора Наода, каравшего смертной казнью за наушничество и доносы, а также запретившего профилактическую ссылку возможных претендентов на престол (после смерти Наода «княжеская тюрьма» снова открыла свои двери для царской фамилии); тридцатилетняя война с кровожадным имамом Ахмедом Гранем, сожжение монастыря Дэбрэ-Либанос и мытарства императора-изгнанника Либнэ-Дынгыля. Когда мы дошли до тридцатилетней войны, выяснилось, что Алему помнит все даты сражений, численность войск с каждой стороны, «лошадиные» имена всех расов, деджазмачей и фитаурари 40. В какой-то момент мне стало казаться, что я присутствую при рецитации новой «Илиады»?– с той разницей, что наш бард вынужден обходиться без лиры и переводить свой эпос на ломаный английский.

Вторая история была биографией самого Алему; ее нам поведал хозяин кофейни по дороге в гостиницу (официанта-сказителя оставили сторожить лавку). Отец Алему был военным при режиме Менгисту. Мать ушла к другому мужчине, когда ребенок был еще в люльке. Бывший офицер Дерга держал сына в ежовых рукавицах, часто поколачивая, чтобы воспитать в нем стойкость духа и приучить к армейской дисциплине. В школе над Алему издевались, друзей не было. В восьмом или девятом классе появилась подруга, которая почему-то сразу не понравилась отцу. Вышла ссора, родитель, как всегда, дал волю рукам, но на этот раз Алему ответил и, высказав накипевшее, хлопнул дверью. С неделю он ночевал где-то на окраине города; наконец, не выдержал, вернулся домой и обнаружил, что входная дверь запечатана. От соседей Алему узнал, что через два дня после его ухода отец покончил с собой.

– …Теперь этот бедолага живет у моей сестры, она ему приходится троюродной теткой. Вообще-то наш Алему?– со странностями, но сестра терпит. Вот и меня заставила взять его на работу. Хотя пользы от него не слишком много.

– А вы знаете о его увлечении историей? Он нам рассказывал про Амдэ-Цыйона и про Ахмеда Граня, очень хорошо рассказывал.

– Лучше бы научился работать как следует. Он мне со своим Амдэ-Цыйоном уже половину посуды перебил.

– Тяжело ему, наверное…

– Знаете, у нас на это обычно говорят, что тяжелы три вещи: праведность, табот 41 и покойник.

За вычетом электричества, которое здесь, как и везде в Африке, подается с перебоями, и горячей воды, которой практически не бывает, в гостинице с непроизносимым названием было все, о чем только может мечтать человек в этой части света. Исправный санузел, чистое постельное белье. На шатком столике?– записка от администрации, уведомляющая дорогих гостей, что в этом номере нет ни мышей, ни тараканов, ни даже клопов (поживем?– увидим!). Прашант плюхнулся на соседнюю койку и разразился блаженным храпом. Помнится, когда мы собирались в поездку, он уверял меня, что никогда не храпит; я ему и тогда не поверил. На грани засыпания разрозненные дневные впечатления оформились в жутковатую видеоинсталляцию вроде тех, которые делает аддис-абебская художница Салем Мекурия. Игра воображения, никак не переходящая в полноценный сон. Душещипательные истории Робо и Алему смешались с другими, услышанными во время недавнего посещения монастыря Азуа-Мариам.

Этот монастырь находится на одном из бесчисленных островов священного озера Тана, где пять столетий назад принял смерть супостат эфиопов Ахмед Грань. По правилам жанра здесь должна следовать фраза вроде «мало что изменилось с тех пор», что, разумеется, не вполне соответствует действительности. Изменилось почти все, но и в наши дни главный водный транспорт?– остроносая папирусная лодка, разрезающая отражения нильских акаций вдоль линии берега. Седобородый лодочник бормочет под нос, время от времени резюмируя пять минут амхарской скороговорки двумя-тремя бессвязными фразами по-английски: «Геенна в брюхе Земли. Небо и озеро. Если солнце встает надо озером, греет землю. Грешникам негде скрыться. Палит их весь день, всю ночь. Садится, чтобы не перегореть. Снова встает, видишь, вон там…»

Местный гид, вызвавшийся показать «самый древний из сохранившихся монастырей Бахр-Дара», довез нас до острова и препоручил своему помощнику. Через непроходимые заросли мы вышли к монастырскому скиту, где нас уже ждал помощник помощника. У того, разумеется, был свой помощник и так далее. Это была целая гильдия экскурсоводов, работающая по принципу матрешки. Позже нам объяснили, что каждый из «помощников» является экспертом в том-то и том-то; так, наш лесной проводник, кажется, считался знатоком эндемичной флоры. Время от времени он кивал на какое-нибудь большое дерево и восклицал, как будто обращаясь к дереву по имени: тыда! бесанна! ванза! Дерево отзывалось сердитыми криками желтых попугаев.

Макушка острова была очищена от растительности, как монашеская тонзура. Там и находились монастырский скит и сам монастырь, окруженные изгородью энсеты. Энсета, или абиссинский банан, растет по всей Эфиопии. Съедобных плодов, т.е. бананов как таковых, это дерево не дает, однако играет важную роль в сельском хозяйстве, особенно у народности гураге, проживающей в юго-западной части страны. При упоминании гураге любой эфиоп автоматически произносит два слова: «бизнес» и «энсета». Бизнесмены-гураге умудрились найти две дюжины применений бесплодному абиссинскому банану и разработали сложную технологию его культивирования: чтобы получить несколько пригодных к употреблению растений, нужно обработать около сотни саженцев на разных стадиях роста. Из лубяных волокон энсеты плетут корзины и циновки, отвар из листьев используется в качестве лекарства, корневища служат стройматериалом, а из черенков, закапываемых в землю на несколько месяцев, добывают ценный продукт питания?– что-то вроде творожной массы, из которой можно готовить разные условно съедобные блюда.

Монастырский скит представлял собой несколько хлипких построек из хвороста, тростника и глины. На рогоже, расстеленной у входа в жилище, лежали ломтики сушеной инджеры, листья крушины и зёрна пророщенного ячменя для приготовления домашнего пива. На энсетовых веревках сушилось белье, выстиранное в застойных лужах. Указав на одну из тростниковых хижин, помощник № 3 объяснил, что это?– студенческое общежитие. Оказалось, что в каждой хижине размером с одноместную туристическую палатку живут пять или шесть послушников монастыря. Из недр «общежития» доносилось многоголосое бормотание: это послушники в дэбэлах 42 зубрили священное писание на литургическом языке геэз. На первых порах от семинаристов, изучающих геэз, не требуется знание грамматики или словаря; литургию зубрят «вслепую». Считается, что сам звук языка уже является достаточным для того, чтобы ученик проникся духом религии. Текст священного писания превращается в мантру. А бумага, испещренная сокровенными письменами,?– в предмет почитания. Поэтому, хотя большинство прихожан не обучены грамоте, многие хранят дома Библию и перелистывают ее от случая к случаю. Известна даже история деревенского лекаря, который добивался исцеления больных путем кормления Библией: для скорейшего выздоровления пациенту полагалось съесть несколько страниц натощак.