По следам «таинственных путешествий» - Алексеев Дмитрий Анатольевич (онлайн книга без TXT) 📗

Но вот Леночка в сотый раз, наверное, застыла перед витриной с датским фарфором, штурман и механик пустились в пространные объяснения. Ерминия же потихоньку отстала и вздохнула с облегчением...

Пересечение полярного круга отметили традиционными веселыми шутками. В подзорную трубу положили обломок спички и Леночке совершенно серьезно объяснили, что это и есть полярный круг. Она верила и не верила. Но, как всегда, заливисто смеялась. А механик в своих неуклюжих каламбурах, которые всем порядком надоели, кажется превзошел самого себя. Его отличное настроение объяснялось тем, что приближались к Тронхейму. Там у него семья. И к тому же надвигалось еще одно приятное событие — крестины его дочери.

Георгия Львовича и Ерминию механик пригласил на семейное торжество. Отказываться было неудобно. Отмечали в гостинице, владелицей которой была жена механика. Слушали шведские и норвежские песни. Дивились обычаям — выпивали без закуски, а к полуночи подали сухие бутерброды.

В Тронхейме время провели великолепно. На моторной лодке сплавали на другой берег фьорда и в березовом лесу— настоящем русском — набрали корзину белых грибов. Погода стояла отличная. Воды фьорда, спокойные и в ветреные дни, были зеркальны, отражая горы, скалы, лес и по-северному бледно-голубое небо.

А в день отплытия случилась неприятность. Утром на судно не явился механик. Не было его и к вечеру. Обеспокоенный Брусилов послал нарочного. Тот вернулся с обескураживающей вестью. Механик плыть дальше отказался: мол, ненадежная экспедиция, заработка не будет.

Впрочем, толку от механика было немного. С машиной справились мотористы, и вскоре, попыхивая дымком, шхуна оставила Тронхейм. А едва вышли в море, как паруса наполнил попутный ветер.

Обошли мыс Нордкап. Море стало суровее, берега неприветливее. Качку Ерминия переносила великолепно, как настоящий моряк, команда ее полюбила, в общем на судне она пришлась ко двору. Доверяли ей и стоять за штурвалом. Георгий Львович с циркулем в руках склонялся над картой. До Александровска оставалось немного. Там, верно, уже ждут Андреев, гидролог Севастьянов и доктор. А Мима с Леночкой сойдут. Правда, сначала предполагалось, что их путешествие окончится в Архангельске, но туда «Святая Анна» уже не поспевала. Много времени потеряли в Петербурге, Копенгагене, Тронхейме. И лето нынче необыкновенно прохладное, казалось, уходило быстрее обычного. Как встретят льды в Карском море?

В те времена Кольский залив не был столь оживленным, как сегодня. Один за другим подходят громадины теплоходы к пирсу, и никто, кроме двух портовых матросов, принимающих швартовы, их и не встречает. Кругом лес мачт, портовых кранов, шныряют автопогрузчики. Порт перерабатывает миллионы тонн грузов, и, подумаешь, велико событие — пришел очередной корабль!

А тогда было иначе. Приход судна — событие для всего города. Тем более — «Святой Анны». Ведь о ней газеты подробно рассказывают уже половину лета.

Слышались негромкие четкие команды. Взвился с бака пеньковый канат, ловко брошенный одним из гарпунеров, и несколько добровольцев на причале быстро замотали его восьмеркой за чугунный кнехт. Подали кормовую чалку.

В Александровске как снег на голову посыпались неприятности. «...Коля (Андреев. — Примеч. авт.) не приехал, — пишет в письме матери Брусилов, — из-за него не приехали Севастьянов (гидролог. — Примеч. авт.) и доктор. Нас осталось: я, Альбанов (штурман) и два гарпунера из командующего состава. Младший штурман заболел, и его надо оставить в Александровске по совету врача...» И вот в этот критический для экспедиции момент, когда, казалось, буквально все было против Брусилова, Ерминия, которой только что исполнился 21 год, поразила всех. Внезапно заявила Брусилову, что пойдет дальше, и тот не смог устоять перед ее решимостью. Но все же настоял, чтобы она телеграфировала отцу.

В далекий Нахичевань-на-Дону [35] полетела телеграмма: «...трех участников лишились. Могу быть полезной. Хочу идти на мосток. Умоляю пустить. Теплые вещи будут. Целую. Пишу. Отвечай скорей».

Семья генерала А. Е. Жданко была, судя по письмам Ерминии К отцу и мачехе, дружной. Дети отличались сердечностью, добротой. Характерен один эпизод: когда в 1917 году А. Е. Жданко — тогда уже генерал-лейтенант, командир корпуса — умер после тяжелой болезни, Совет солдатских депутатов постановил назначить вдове пенсию.

«...Я верю, — пишет Ерминия в своем предпоследнем письме, — что вы меня не осудите за то, что поступила, как мне подсказывала совесть. Поверьте, ради одной любви к приключениям я бы не решилась вас огорчить. Объяснить вам мне будет довольно трудно, нужно быть здесь, чтобы понять... Юрий Львович такой хороший человек, каких я редко встречала, но подводят его все самым бессовестным образом, хотя он со своей стороны делает все, что может. Самое наше опоздание произошло из-за того, что дядя, который дал денег на экспедицию, несмотря на данное обещание, не мог их вовремя собрать, так что из-за этого одного чуть все дело не погибло. Между тем, когда об экспедиции знает чуть ли не вся Россия, нельзя же допустить, чтобы ничего не вышло. Довольно уже того, что экспедиция Седова, по всем вероятиям, кончится печально... Все это на меня произвело такое удручающее впечатление, что я решила сделать, что могу, и вообще чувствовала, что если я сбегу, как и все, то никогда себе этого не прощу... Пока прощайте, мои милые, дорогие. Ведь я не виновата, что родилась с такими мальчишескими наклонностями и беспокойным характером, правда?..»

В Александровске загуляла команда, как перед большим несчастьем. На переход до Владивостока нанялся разный люд. Многие и не моряки, и не промысловики. Так — в надежде заработать. И сейчас, когда часть из набранных людей решила остаться, провожая их, напились все.

А надо грузить уголь, дополнительную провизию, одежду. И Брусилов скомандовал отойти от пирса, встать на рейде.

Но вот уже все хлопоты позади. Написаны письма, отправлены телеграммы. Последней шлюпкой уплыли на берег заплаканная Леночка и Бауман.

Андреев со спутниками так и не появился. Ерминия Александровна получила от папы телеграфное «добро», хотя и с припиской, что затеи он не одобряет, и уже чувствовала себя полноправным членом экипажа.

Наконец заработала машина, поплыли назад высокие берега. После полудня вышли в море и подняли паруса. Три дня спустя Ерминия Александровна написала свое последнее письмо, которое дошло до Большой земли: «1-ое сентября. Дорогие мои, милые папочка и мамочка!

Вот уже приближаемся к Вайгачу. Грустно думать мне, что вы до сих пор еще не могли получить моего письма из Александровска и, наверное, всячески осуждаете и браните вашу Миму, а я так и не узнаю, поняли, простили ли вы меня. Ведь вы же понимали меня, когда я хотела ехать на войну, а ведь тогда рассталась бы тоже надолго, только риску было бы больше. Пока все идет у нас хорошо. Последний день в Александровске был очень скверный, масса была неприятностей. Леночка ходила вся в слезах, т.к. расставалась с нами, я носилась по «городу», накупая всякую всячину на дорогу. Леночка долго стояла на берегу, мы кричали «ура!». Первый день нас сильно качало, да еще при противном ветре, ползли страшно медленно, зато теперь идем великолепно под всеми парусами, и завтра должны пройти Югорский Шар. Там находится телеграфная экспедиция, которой и сдадим письма. Первый день так качало, что ничего нельзя было делать, потом я устраивала аптечку. Мне отвели под нее пустую каюту, и устроилась я совсем удобно. Больные у меня есть, но, к счастью, пока приходится только бинтовать пальцы, давать хину и пр. Затем мы составили список всей имеющейся провизии. Вообще, дело для меня находится, и я тому очень рада. Пока холод не дает себя чувствовать. Где именно будем зимовать, пока неизвестно — зависит от того, куда удастся проскочить. Интересного предстоит, по-видимому, масса. В мое ведение поступает фотографический аппарат. Если будет малейшая возможность, то пришлю откуда-нибудь письмо — говорят, встречаются селенья, из которых можно передать письмо. Но вы все-таки не особенно ждите.