Этна и вулканологи - Тазиев Гарун (книги .txt) 📗
Мой новый приятель протягивает бутылку вина, старинную двухлитровку, которую выдувают ручным способом. Я делаю большой глоток, чтобы уважить собеседника. Бутылку он допьет за оставшийся час, нарезая крупными ломтями хлеб и беря его осторожно двумя пальцами; ножом он вытаскивал из банки маленькие кусочки тунца и отправлял их в рот.
– Сейчас уже ничего, со снежным котом жить можно, – говорит он. – А недели три назад было плохо. Слишком холодно. Понимаете? А теперь ничего.
«Снежный кот» – это гусеничный плуг. Но при чем тут кот?…
Это буквальный перевод названия американской машины на гусеничном ходу, построенной в свое время для полярных экспедиций.
Кстати, раз уж речь зашла об этимологии, каково происхождение слова «вулкан»? Все словари, в том числе академический Литтре, полагают что оно происходит от Вулкана, бога подземного огня. Так вот, похоже, это ошибка. Во всяком случае один профессор-филолог сейчас утверждает, что в классической латыни данный термин не встречается. Он появляется лишь в конце XV – начале XVI века в отчетах иберийских мореплавателей. «Волкан» или «болкан» (в испанском «б» и «в» часто произносятся одинаково и взаимозаменяются), он же «булкан» или «букан» – так называли рокочущие горы…
Мой друг полез назад на своего гусеничного кота, взревевшего, словно настоящий букан, а я зашагал к широкой седловине, разделяющей крутые склоны северной Этны. Посреди этой впадины пролегает скалистый хребет, почти целиком погребенный под напластованиями пепла. Место называется Пицци Денери, и именно его мы облюбовали для постройки обсерватории.
Седловина расположена сравнительно далеко от вершинных кратеров, но они хорошо видны. С другой стороны она надежно защищена от потоков лавы, изливающихся, как правило, в другом направлении, а риск неожиданного извержения невелик. Более того, хребет проходит как раз над теми трещинами, что погубили в 1928 году город Маскали и угрожали повторить это в мае – июне 1971-го.
Обсерваторию необходимо строить на возвышении, дабы она избежала печальной судьбы своей предшественницы, неразумно возведенной на ровном, даже слегка вогнутом месте. К сожалению, с этой стороны Этны возле вершины нет паразитных конусов. Единственный выступ – Пицци Денери.
На пустынных просторах северной и западной Этны вообще нет ни одной саттелитной горы. Только на востоке я увидел вдали два конуса-близнеца. Мне давно хотелось их осмотреть, но даже сегодня это не удастся сделать. Их склоны чрезвычайно круты для базальтовых вулканов; скорее, подобная форма заставляет думать о паразитных конусах-хорнито, но высота их не может не интриговать.
Конусы зовутся Фрателли Пии, то есть «любящие братья». Мне так и не удалось установить, отличаются ли они чем-нибудь от двухсот паразитных конусов, рассеянных по склонам Этны. Может, в самом деле они являются свидетелем извержения, описанного безымянным поэтом, современником Вергилия. Как гласит легенда, они и есть те самые братья, которых Юпитер в награду превратил в две приметные горы…
«Давным-давно случилось так, что пещеры Этны изрыгнули огонь, – писал поэт, – и гора вся обратилась в пламя, а ее котлы неистово клокотали. Громадные жгучие волны понеслись вниз. Загорелись поля, жнивье, и вместе с урожаем горели землепашцы, пылали леса и холмы; огонь хватал все впереди себя. Каждый брал добро, которое мог унести, и бежал прочь. А тех, кто мешкал, огонь пожирал… Когда раздался треск в соседнем доме, Амфион и его брат Анафий заметили, что их отец и мать, увы, не в силах от старости спастись бегством и пали на пороге. Братья подняли их на плечи и заторопились сквозь пламя. И пламя застыдилось и не тронуло этих любящих юношей, а пропустило их и угасало там, куда они ставили ногу. Справа и слева бушевал всепожирающий огонь, но оба брата благополучно прошли сквозь него и донесли до безопасного места свои драгоценные ноши. Живые и невредимые, они удалились всей семьей.
Столь благочестивые юноши провели потом свою жизнь в спокойствии и добре, а у Плутона их ждало уготованное место. Поэты воспевали их…» Два тысячелетия лавы обходят эти две особняком стоящие горы, словно желая сохранить память о Фрателли Пии – любящих братьях. К сожалению, они слишком далеки от северо-восточной бокки и центрального кратера, чтобы строить на них научный наблюдательный пункт. Да и не будет ли это святотатством?
Одиночество
Программа выполнена, товарищи спустились к морю, к теплу, где их ждет лето и праздник: свежевыловленная рыба и фиолетовое вино. А я остаюсь в одиночестве. Не упомню даже, впервые за сколько лет один, действительно один на всей верхушке горы. Почти не верится, настолько я отвык от подобных даров.
Закладываю в рюкзак фонарик, противогаз, пуховую куртку, молоток, компас, увесистый батон хлеба: к этой прогулке, которую сотни туристов совершают ежедневно, надобно относиться серьезно, в особенности если остаешься совершенно один. Неважно, что эти места известны как свои пять пальцев. Даже в разгар лета, как повсюду в горах, погода может перемениться в любую секунду – разразится гроза, задует буря. И одиночество сразу станет опасным. Два года назад, меньше даже, я заблудился в тумане в каких-нибудь десяти минутах ходьбы от нашей обсерватории. Я знал на этой дороге каждую выбоину, но все вдруг стало неузнаваемым в крохотной, полупрозрачной сфере, где я очутился; туман накрыл меня словно сачком.
Тумана здесь следует опасаться больше всего: склоны на Этне не очень обрывисты, так что заметить направление среди одинаковых всхолмлений, нагромождений cheires и бугорков очень трудно. А стоит заторопиться выйти из тумана и отклониться от узкой единственно легкой тропы Пьяно дель Лаго – после 1971 года она сузилась до нескольких метров, – как попадешь во враждебную пустыню, отделяющую вершину от обитаемого пояса. Пустыня эта тянется на пятнадцать километров, но каких километров!
Я знаю троих людей, с которыми приключилась такая беда. Их застал в кратере густой туман, они начали выбираться, и трое суток без еды и питья (как все наивные туристы, они не захватили ничего с собой) добирались до сосновой рощицы над Бронте, на западном склоне горы. Это был первый ориентир, первое зеленое пятно за три дня скитаний. Наверное, они бы так и остались в этой рощице, измученные до крайности, сбив в кровь ноги и порвав в клочья обувь. Последние остатки сил ушли на то, чтобы доползти до этого соснячка – единственного проблеска жизни, нежданно явившегося им в мире мрачных скал и лавового хаоса. Они бы наверняка погибли там, как погибло немало туристов, заблудившихся на Этне (которая убивает людей и таким способом), если бы не чудо. В рощице случайно оказались в тот день дровосеки; у них было вино, был хлеб, они привели с собой двух мулов, на которых и погрузили неосторожных визитеров…
Теперь я поднимаюсь к кратеру змеящейся по западному склону тропой. Солнце почти касается горизонта. Только что пронеслась короткая гроза, и в слое градин, покрывших темный пепел, проглядывает синь неба. Наверху оно переходит в прозрачно-зеленый – турмалинового оттенка – свод, собирающийся в золотую корону вокруг кровавого шара солнца. На востоке синева уже сгущается перед ранними на высоте сумерками – такого цвета бывает венчик горечавки. Последние облака недавней грозы расходятся громадными крыльями, подкрашенные снизу в золотистую охру и медь. Мир чуть покачивается, нежно кружа голову. Ночная полусфера медленно поворачивается на своих смазанных петлях, и громадный рубин солнца вытягивается вниз, к горизонту. За спиной на уже иссиня-темном небосводе проглядывают первые звезды, а впереди солнце превращается постепенно в расплавленную медь, размывается и исчезает, оставив на память изумрудную корону… Впрочем, какие драгоценности сравнятся с этой роскошью природы!
Центральный кратер я пересек в бледном сумеречном свете, когда все становится пугающим, а сознание того, что я на много верст один-одинешенек, еще более усугубляло окружающий мрак. Все обесцветилось, а белесые дымы, выходившие из бокки Нуова, затуманивали и без того нечеткие контуры. Я шел по краю широкого колодца, стараясь высмотреть где-нибудь в щели остатки расплавленной лавы. Напрасно. Несмотря на тьму, окутывающую мир, невозможно различить красноватый отсвет выходящих газов, доносилось лишь их приглушенное шипение.
