Сияющее Эльдорадо - Хаксли Элизабет (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗
Этот эпизод стал легендой Брокен-Хилла. В первый раз мне рассказывали, что пассажиры поезда были не участниками пикника, а патриотами-добровольцами. Гурки будто бы застрелили машиниста и пустили поезд под откос. На помощь прибыли войска, участники сражения проявили чудеса героизма, а после сражения поезд взорвался. На самом деле все происходило не так драматично, но история стала от этого не менее странной. Что нашло на турок? Никто никогда не узнает. Впрочем, известно, что Мулла Абдулла забивал верблюдов и незадолго до случившегося был привлечен к суду за охоту в запретной зоне. Он не смог уплатить штраф, и перед ним встала угроза потери заработка.
Событие это увековечено в работах патриарха Брокен-Хилла Сэмюэля Бирна, который начал рисовать, когда ему было уже за семьдесят. Его картины написаны чистыми, яркими красками. Каждая картина — абсолютно точная копия определенного места, события и времени. На стенах опрятного бунгало картины висят одна рядом с другой, рама к раме, сверкая красками. Вот изображение Брокен-Хилла. Каждый дом выписан отдельно, со всеми деталями, вплоть до цвета дверей и сороки в саду, словно на эскизе проектировщика. А здесь территория шахты, каждый грузовик, каждая доска объявлений, каждый забой — все на своем месте. Есть картина и с пасторальным сюжетом, где изображена масса кроликов; их тысячи и каждый выписан отдельно.
Сэм Бирн обладает исключительным терпением, у него острый глаз и живое чувство юмора.
— Все должно абсолютно точно соответствовать действительности, — сказала его жена.
Художник — бывший шахтер, ему восемьдесят два года. За несколько дней до нашей встречи он проехал тридцать миль на велосипеде, чтобы написать картину, захватившую его воображение. Ночевал в сарае и на следующий день вернулся домой, привязав картину к велосипеду; потом он подарил ее своему другу. Сэм Бирн не пишет за деньги. Австралийцам льстит, что среди них есть настоящий художник-примитивист, а сейчас появились и другие. Среди них особенно заметен Генри Бастин, тоже бывший шахтер, работавший в Южной Австралии на опаловых разработках.
В Брокен-Хилле собралась группа художников, которые, поднимаясь на поверхность из подземных туннелей, сбрасывают сапоги и шахтерские каски и спешат домой к мольбертам, стоящим посреди детских игрушек и прислоненным к стиральным машинам. Рисуют они старательно и много.
Почему же именно в Брокен-Хилле, а не где-нибудь в другом месте так много художников, причем настолько талантливых, что у троих прошли персональные выставки в Аделаиде и Мельбурне?
— Во многом это объясняется нашей изолированностью. Даже сейчас Брокен-Хилл — это замкнутый мир, поэтому мода не порабощает нас. Мы можем рисовать то, что видим сами, а не то, что видят другие, то есть не копируем чей-либо стиль, что сейчас так распространено, — таково было мнение одного из моих собеседников.
Другая причина заключается в том, что в Брокен-Хилле живет Мей Хардинг. Она преподает живопись в небольшом муниципальном музее. В то же время она и сама хорошая художница, а кроме того, ботаник-энтузиаст, помощник всем, кто нуждается в помощи, человек, вызывающий к жизни новое. Именно она пробудила интерес к живописи у шахтеров, вселила в них уверенность и убедила в том, что это — занятие достойное мужчины и одновременно увлекательное.
Пожалуй, наибольшей известностью среди художников Брокен-Хилла пользуется Про Харт, которого мы застали в садовом домике за работой над несколькими картинами сразу. Каждую из них подпирала спинка стула. Работая, он сновал от одной картины к другой и в то же время энергично поддерживал с нами беседу. «Про», как он объяснил, является сокращением слова «профессор». Так прозвали его друзья. Харт работал над серией картин (австралийцы весьма увлекаются такими сериями), на которую его вдохновила одна из баллад «Банджо» Патерсона. Вечером ему предстояло выйти в ночную смену и вести под землей локомотив. На лужайке стоял телескоп, направленный на Луну, а в углу сарайчика лежали какие-то необычные предметы.
— Автоматы, — объяснил Харт. — Я сам делаю их. Если бы я не рисовал, то что-нибудь изобретал. Я сделал несколько картин вот этими автоматами — стрелял из них по куску фанеры.
Про Харт — плотный, широкоплечий, с простыми чертами лица, разговорчивый и очень дружелюбный человек. Едва ли можно было отыскать в его облике что-либо более несоответствующее общепринятому у нас образу художника. Его картины пронизаны радостью, поражают смелостью и богатством воображения, они поэтичны и имеют хороший спрос.
Мы побывали в гостях у множества художников. Могло показаться даже, что с наступлением вечера половина жителей Брокен-Хилла берется за кисть. Нас сопровождал Ле Виллис. Он тоже показал нам несколько своих картин — немного, потому что, так же как у Про Харта, они продаются прежде, чем просохнет краска. В это время у Ле Виллиса как раз был агент по продаже картин из Сиднея, который ходил по комнатам, сараям и гаражам, служащим Виллису мастерскими. Ле Виллис, так же как и Про Харт, любит возиться с механизмами, когда не рисует. Он был гонщиком-любителем, пока не попал в автомобильную катастрофу на своем самодельном карте.
— Вот тогда я и занялся живописью. Мне это действительно нравится.
Встретились мы и с Фредом Прэттом, ветераном первой мировой войны. Он живет в небольшой комнате, и все его имущество — это, пожалуй, краски и кисти. В молодости в фургоне, запряженном лошадью, он ездил из одного городка в другой и рисовал всех, кто соглашался ему позировать, за плату, равную стоимости обеда. Фред рассказывал нам, что, когда нужно было ехать в гору, он становился перед лошадью и пятился назад, заманивая ее пряником; когда же лошадь останавливалась, он подбегал к фургону сзади и подкладывал под колесо камень. Сейчас картины Прэтта никто не покупает, но он продолжает писать полотна о днях своей молодости с прежней любовью и старанием.
Было уже далеко за полночь, когда мы вернулись к Мей Хардинг и зашли на кухню выпить кофе. Ее гостиная была завалена книгами, незаконченными рисунками растений, а спальня — набросками пейзажей и портретов, написанных маслом. Для собственных занятий живописью у нее остается мало времени. Зато уж эта-то женщина в Брокен-Хилле никогда не скучает!
К тому времени, когда мы улеглись спать, наши художники работали в ночную смену глубоко под землей, снова превратившись в шахтеров, как в той сказке, где кучер превращается в мышь. Ни один из них не выражал желания променять свою работу шахтера на жизнь свободного художника в Нью-Йорке, Париже или даже Сиднее и Мельбурне. По крайней мере эта группа художников показалась мне вполне удовлетворенной своей жизнью. Их не одолевают сомнения, не порабощают модные течения. Они мыслят здраво, а наши неторопливые беседы об искусстве поддерживались исключительно чаем или кофе. В Брокен-Хилле знают дело, но не оставляют места для эксперимента. Наряду с этим люди получают здесь удовольствие от живописи, относятся с уважением и любовью к тому, что видят вокруг себя.
Кенгуру
В районе Теро-Крик почти двести миль к северу от Брокен-Хилла в прошлом году число осадков равнялось четырем дюймам; за год до этого — пяти. Засуха продолжается, жара свирепствует. С воздуха бесконечные равнины похожи на твердое красное песчаное дно глиняной печи для обжига кирпичей. То здесь, то там мигает квадратный коричневый глаз — водяная клякса глинобитного резервуара с запасами воды.
Пейзаж этот достоин кисти художника-абстракциониста — сплошные пятна и завихрения; смотришь вниз и видишь лишь какой-то остов без тканевого покрова. Резкие линии сухих, выжженных бурями оврагов напоминают взлохмаченные длинные пряди волос. Цвета тонкие, сдержанные; преобладают телесно-розовый и пятнистый, бледно-зеленый цвет созревающего сыра с его мельчайшими рябинками. Не видно никаких признаков жизни, только местами группа зданий — невыносимо одинокая, открытая ветрам крошечная капля на гладком шаре. И ни одного дерева вокруг. Крыша одной из ферм была окрашена в ярко-голубой цвет, а над другой фермой совсем не было крыши: вокруг валялись листы гофрированного железа, сорванные ураганом.
