Ужин для огня. Путешествие с переводом - Стесин Александр Михайлович (лучшие книги онлайн .txt) 📗

Когда она во второй раз прошлепала по поселку со своим «хворостом», один из карабинеров решил последовать за ней, чтобы узнать, в чем дело. Они добрели до нашей лавки, где отец скучал у окна: покупателей не было. Увидев странное зрелище, он выбежал навстречу карабинеру и Девке, которую до этого видел лишь мельком и сперва не узнал. Девка же, напротив, сразу узнала его и с гордостью заявила, что нашла хворост.

– Как ты сказала?

– Хворост.

– Хворост?!

– Госпожа послала меня за хворостом. Это вторая вязанка. И там еще много…

– Вон!?– взревел отец и изо всех сил толкнул Девку. Аккуратно уложенные кости рассыпались по земле.

Вон!.. Девка встала как вкопанная, глядя на него тупым непонимающим взглядом. Соседи уже показывали на них пальцами и покатывались со смеху. Отец влепил ей пару пощечин, Девка повалилась на землю, и, подстегиваемый всеобщим злорадством, он стал бить ее ногой по ребрам. Карабинер наблюдал издали с кривой ухмылкой?– смесь издевки и отвращения. Наконец он неспеша подошел к отцу, спокойным голосом приказал ему собрать разбросанные кости. Тот мигом прекратил побои, посмотрел на итальянца затравленным взглядом и повиновался. Девка кое-как встала на четвереньки и принялась помогать хозяину, но карабинер остановил ее. Нет-нет, отец сам справится. Когда все соберет и сложит, итальянец покажет ему, куда сносить мусор.

Потом он величественно гарцевал на своем жеребце по бесконечной пыльной дороге, а мы тащились за ним?– отец, Девка и я,?– и каждый из нас нес вязанку костей. В свои одиннадцать лет я уже успел насмотреться всякого: казни, истязания, выволакивание трупов на всеобщее обозрение посреди базарной площади, на которой располагалась и наша лавка. Я даже видел, как людей привязывали к двум лошадям и те неслись в разные стороны, разрывая тело на части. Я не знал, как мне реагировать, никто ничего не объяснял. Я просто шел за Девкой, девка?– за отцом, а отец?– за лошадью, и я никак не мог решить, нравится ли мне эта лошадь. Знал только, что за ней нелегко поспеть. Даже отец выбивался из сил. О Девке и говорить нечего, пот тек с нее ручьями. А освежающий ветер? Я видел, как листья деревьев шевелятся от его прикосновений, но этот ветер был нам не помощник. Он как будто вообще не дул, а только беззвучно теребил листву. Казалось, все вокруг дрожит каким-то робким дрожанием, и эта бесполезная дрожь передавалась нам. Поравнявшись с Девкой, я потихоньку вытянул кость из ее вязанки и бросил на землю. Потом?– другую, третью. Девка взглянула на меня с удивлением, но протестовать не стала.

В это время меня засек карабинер. Не знаю, что заставило его обернуться. Все распалось на кадры: вот он разворачивает лошадь, мчится на меня, и его скакун превращается в бесформенную груду, обволакиваемую пыльным вихрем; вот этот вихрь?– или это всадник??– выхватывает меня из-под копыт?– так же как в прошлый раз… Но тут лошадь остановилась, итальянец спешился, и я пришел в себя. Схватив меня за плечи, он посмотрел мне в лицо с неопределенным выражением, как будто принял меня за кого-то еще. Я думал, он скажет: «Извините, обознался». Но вместо этого он заорал, обращаясь ко мне и никому другому: «Ты куда это собрался?!» Я сказал, что просто иду за своим отцом. Такой ответ разозлил его еще больше. Задыхаясь от гнева, он стал топать ногой, как капризный ребенок. Все произошло внезапно, и так же внезапно, успокоившись, он прыгнул на лошадь и, еще раз поглядев на меня неопределенным взглядом, поскакал дальше. Мы поплелись следом. Когда же, пыхтя и потея, мы наконец дотащились до Булла-Мэду, карабинер приказал Девке с отцом отнести все кости туда, где взяли, а меня осторожно поднял и посадил перед собой на лошадь. «Тебе повезло»,?– бросил он отцу. И мы помчались обратно в поселок. Всю дорогу я слышал только, как он кричит: «Держись! Держись крепче!»

С того дня я забыл про ее слезящиеся глаза. Поначалу я даже не заметил, что перестал обращать на них внимание. Каждый вечер она мыла мне ноги и в конце процедуры прижималась щекой к моей голени. Когда нас посылали за хворостом, она собирала за двоих. Я же старался?– тайком от родителей?– отдавать ей все мясные кости, которые перепадали мне за ужином. Всякий раз, когда в поселке забивали овцу и готовили уот, я прятал лакомые кости в карман, а после, дождавшись удобного момента, относил их ей. Она обнимала меня, называла «моя надежда» и «моя судьба», и я чувствовал, так же как почувствовал истинное значение слова «йегемло», что эти слова не содержат того смысла, который она хотела бы в них вложить. Но зато каждое утро, просыпаясь, я слышал, как она бормочет что-то под нос и просеивает муку; слышал завывание ветра, отдаленные взрывы, ровный стрекот цикад, и вся пробудившаяся жизнь состояла из этих звуков.

В тот год сухой сезон выдался особенно жарким. Моя постель кишела клопами, вшами и прочей живностью; как только я ложился, они принимались поедать меня, и за несколько месяцев мне ни разу не удалось как следует выспаться. Единственным человеком, которому не докучали насекомые, была Девка. Я подозревал, что ее кусают не меньше других, но, как ни странно, на ее теле практически не было видно укусов, а главное, она спала как бревно. Я даже спросил у нее, как это ей удается. Вместо ответа она предложила, чтобы я спал у нее на груди. Не могу сказать, что мне понравилась эта идея, но все было лучше, чем мои еженощные мучения, и я перебрался к ней. Увы, насекомые быстро разнюхали о моем переезде и перекочевали вслед за мной.

Через некоторое время стало известно, что в соседней деревне, где жила семья моего дяди, свирепствует тиф. По дядиной просьбе родители приютили его сына, моего двоюродного брата. Однако вскоре до нас дошли слухи о том, что его мать больна, и, несмотря на все уговоры, брат решил вернуться домой, чтобы побыть с ней. Через три дня после его ухода мы узнали, что она умерла. Моя мать и Девка отправились на похороны. Отец не пошел с ними, так как после истории с костями находился под домашним арестом.

Прошло больше недели, а мать с Девкой все не возвращались. Мы посылали им записки, пытаясь выяснить, что случилось, но пути сообщения с тифозной деревней становились все менее надежными. Говорили, что мой брат тоже заболел тифом. А затем к нам прибыл курьер с известием о его смерти. Отец обратился к местным властям с просьбой о разрешении отлучиться из поселка, но ему отказали. Тем временем мы узнали кое-какие подробности. Выяснилось, что в округе объявлен карантин; старейшины запретили деревенским жителям входить в дядин дом. В течение нескольких дней моему брату передавали пищу через щелку в стене, а когда он умер, никто не отважился забрать его тело из зараженного дома. Кроме Девки. Говорили, что, узнав о его смерти, она потеряла рассудок, часами рыдала, называла умершего моим именем. Когда кто-то предложил вытянуть тело брата арканом, Девка не выдержала и вошла в дом.

Я вышел затемно. Тропинка петляла между насыпями латеритного грунта, терялась в зарослях, из которых, как мне казалось, в любой момент могло выпрыгнуть какое-нибудь чудовище. Но вот неподвижная гряда, затянувшая горизонт, начала рассеиваться. Облака поглощали друг друга, утопая в рассветном смешении красок. В поминутно раздававшихся взрывах динамита было что-то военно-праздничное, и я воображал, что эти облака?– разноцветное марево, которое держится в воздухе после салютного залпа.

По мере приближения к деревне мой слух все больше раздваивался, как бы разделяясь на прошлое и будущее. Из прошлого меня все еще окликал праздничный динамит, а из будущего уже доносились рассеянные металлические звуки церковного колокола. Спустившись с холма, я вышел к небольшому пруду, окаймленному деревьями бесанна и ванза. У пруда стоял старик в износившейся шамме и скоморошеских штанах. По существу, это были не штаны, а мешки, сотканные из одних заплат, да и сам он походил на старый пыльный мешок, из которого давно уже вытряхнули всю душу. Я остановился поодаль и стал ждать, пока он уйдет. Наполнив свой калебас 73, старик засеменил прочь, и я уж было подумал, что мне повезло. Но тут он обернулся. У него было плоское, отталкивающее лицо. Мне захотелось бежать со всех ног, но ноги не слушались. Я видел, как какая-то деревенская девчонка вприпрыжку сбежала с холма и подбежала к старику; как он порывался что-то сказать ей и, не справившись с приступом кашля, обдал ее отвратительными брызгами. При этом его тело тряслось и гремело, как погремушка, а девчонка продолжала стоять перед ним как ни в чем не бывало. Издали она была похожа на дерево с неряшливой кроной волос, раздуваемых ветром во все стороны. Почему-то она показалась мне бесстыжей.