Путешествие мясника - Пауэлл Джули (е книги TXT) 📗

— Помоги мне составить меню. Я хотела приготовить клюквенный пирог, как на тот День благодарения в Виргинии, помнишь? «Марта». Но никак не могу найти рецепт.

— Ну хорошо, я сейчас вернусь. Проверю, как там Эрик с Робертом.

— Иди. — Когда я прохожу мимо мамы, она поводит носом. — Гм, ты и в самом деле пахнешь, как кусок мяса.

— Да, мне все говорят.

Эрик, закутанный в куртку, сидит на крыльце в плетеном кресле и в тусклом желтом свете, падающем из окна кухни, читает детектив Дэшила Хэммета. Роберт лежит на полу, пристроив здоровенную голову между лап, и выглядит, как всегда, меланхолично. В виде приветствия он поднимает на меня глаза и три раза стукает хвостом о пол.

— Привет, малыш. Как вы здесь?

— Нормально, — отвечает Эрик.

Я треплю его волосы, а он трется виском о мое бедро.

— Принести тебе выпить?

— Принести.

— Вина? Водки с тоником? «Уэллер»?

«Уэллер» — это любимый папин виски. Когда он едет на север, то всегда захватывает его с собой, потому что здесь такого не достать.

— «Уэллер», пожалуй.

— Угу, я сейчас.

Я возвращаюсь со щедрой порцией виски в красном пластиковом стаканчике.

— Послушай, это не дело: не можем же мы все праздники по очереди сидеть здесь на холоде с собакой.

— В дом Роберта пускать не разрешили. А одного его в Рождество я не оставлю.

— Он не знает, что сейчас Рождество. Я думаю, надо наплевать на запрет и пустить его в дом.

— А потом у твоей мамы будут неприятности с хозяйкой.

— Но он же не станет там гадить или грызть мебель.

— А шерсть?

Эрик наклоняется, чтобы почесать подставленное Робертом пузо. Он делает это гораздо охотнее, чем я, он вообще куда более нежный родитель — и на ладони у него действительно остается клок собачьей шерсти. Я вздыхаю. Думаю, вы уже успели понять, что я довольно послушная девочка, но рядом с Эриком иногда кажусь себе этаким хулиганом типа Джонни Роттена.

На минуту я с головой погружаюсь в воспоминания, а выныриваю оттуда опустошенной и больной. Эрик выпрямляется и стряхивает с коленей собачью шерсть.

— Ну, значит, надо что-то придумать, — раздраженно говорю я. — Не можем же мы постоянно тут торчать.

— Хорошо, хорошо. — Конечно, он чувствует эту злость в моем голосе и знает, как быстро меняется у меня настроение. Когда-то он был снисходителен ко мне и называл «капризной красавицей». Сейчас снисходительности поубавилось, что вполне естественно. — Может, устроим его на площадке перед лестницей в подвал? А дверь заслоним стулом.

— Хорошо. Да, так и сделаем.

Я сама себя ненавижу, когда срываюсь на Эрика, даже если он этого заслуживает, и уж особенно — если нет. И дело не только в том, что я веду себя некрасиво. Просто точно так же иногда поступает моя мать, и мне неприятно узнавать в своем голосе ее интонации. И, опять же, дело не в том, что в таких ситуациях я всегда жалела отца и вставала на его сторону, хотя именно так оно и было. Хуже всего, что во время таких срывов я особенно ясно чувствую в себе нашу семейную, хорошо мне знакомую, глубокую и щемящую неудовлетворенность.

Поэтому я резко меняю тон и говорю уже виновато:

— Очень хорошая идея.

— Джули? — зовет меня мама. — Ты идешь? Мне уже нужна твоя помощь.

— Да, мама, иду. Мы тут решили, что Роб может посидеть на площадке. Как ты думаешь?

Мы ведем Пса Роберта на площадку, и он покорно плетется за нами, хотя вид у него недовольный, как бывает всегда, если в его жизни случаются неожиданные перемены. Мама успела достать из духовки кукурузный хлеб, убавить огонь и положить туда цыплят. Уже почти девять. Я сажусь за стол напротив нее, и мы обсуждаем, сумеем ли мы на этой маленькой чужой кухне испечь традиционный яблочный пирог с масляной корочкой и что лучше приготовить на гарнир: зеленые бобы с луком-шалотом или брюссельскую капусту с орехами-пекан и чесноком. Только теперь я чувствую, как устала за день. Ноги гудят, спина разламывается. Я беру ручку, чтобы на обороте конверта написать список покупок, но она вдруг выпадает у меня из пальцев, а я хватаюсь за запястье, в котором, кажется, что-то лопнуло.

— Ох, блин!

— Да что с тобой?

— Черт, как больно!

Я трясу рукой и пытаюсь пошевелить пальцами. Ощущение такое, будто между их кончиками и локтем туго натянуты вибрирующие фортепианные струны.

— Похоже, моя рука решила, что с нее хватит.

— Дай-ка я посмотрю.

Я протягиваю маме обе руки, она берет их в ладони и пристально рассматривает. Изящными мои руки никак не назовешь. Левое запястье намного толще правого и заметно бледнее. Когда мама нажимает на то место, где бьется пульс, средний и указательный пальцы судорожно дергаются в сторону ладони. Я моргаю от боли.

— Милая, да у тебя запястный синдром.

Я пожимаю плечами:

— Ну и как же теперь быть?

— Во-первых, разумеется, надо срочно прекратить делать то, что ты сейчас делаешь. Но, как я понимаю, это невозможно.

— Невозможно.

Мама встает, идет к холодильнику и насыпает в пластиковый пакет кубики льда. (У нашей семьи, где бы мы ни оказались, всегда имеются большие запасы льда. Мы включаем лед в список первоочередных покупок наряду с апельсиновым соком, смесью разных орехов и широким ассортиментом алкоголя: «Уэллер» или, на худой конец, «Джек Дэниэлс» для папы, джин «Танквери» для мамы, водка или красное вино для нас с Эриком.)

— Ну тогда хотя бы прикладывай лед. Ты ведь знаешь, у меня дело кончилось операцией. Это не шутки.

— Знаю, знаю.

Даже за обедом я прижимаю к запястью кубики льда. Маму приводят в восторг цыплята. Они и правда очень хороши и восхитительно пахнут: Хуан натирает их смесью трав, состав которой держит в тайне. Надо будет непременно вызнать у него.

После обеда родители, брат и Эрик рассаживаются на полу вокруг низкого столика и сосредоточенно рассматривают две тысячи пятьсот крошечных фрагментов паззла. В этом году им досталась открытка с полинезийским пейзажем: вроде бы все просто, но со всеми этими бесконечными оттенками воды и тенями от пальм придется повозиться. Я никогда не разделяла неумеренной семейной любви к паззлам, а кроме того, каждый раз, когда я пытаюсь поднять со стола крошечный кусочек картона, запястье сводит болью, отдающей в локоть. Поэтому я удаляюсь на диван и лежу там с книжкой и уже пятым за вечер бокалом вина до тех пор, пока глаза не начинают слипаться. Я вздрагиваю и просыпаюсь, только когда чувствую, как бокал начинает опасно крениться у меня в руках. Это сигнал: пора спать. Я допиваю вино, отношу бокал в раковину и при этом больно стукаюсь бедром о кухонный стол.