Ужин для огня. Путешествие с переводом - Стесин Александр Михайлович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
Тем временем начинало смеркаться, пора было подумать о ночлеге. Эщет спросила молодого попрошайку, уже с полчаса вертевшегося около нее, не разрешат ли ей переночевать в церкви. Парень покачал головой. «Но здесь неподалеку есть приют,?– сказал он, подумав,?– я вас отведу. Я сам там часто ночую». По дороге в ночлежку она дала ему несколько монет, и он купил ей на них свежей инджеры.
На следуюшее утро парень предложил ей вместе вернуться на паперть. В конце концов, ей имеет смысл подзаработать еще денег, прежде чем она пойдет искать своего сына. Ведь у нее теперь нет ни обуви, ни нового платья. Как она покажется сыну на глаза в таких лохмотьях? «Да и вообще, будь у меня ваш талант, я бы никогда и не подумал возвращаться в деревню». Он был прав: там?– чума и голод, а здесь?– доходное дело. И к встрече с сыном надо бы получше подготовиться. А то Бог его знает, где оно, это автобусное депо, и хранится ли там до сих пор ее узел.
В тот день она была еще удачливей, чем в предыдущий, деньги сами шли к ней. Но на третий день она объявила своему попутчику, что не хочет больше клянчить милостыню. Она собрала достаточно денег, чтобы встретиться с сыном. Что же касается ее юного друга, то она советует ему подыскать себе более достойное занятие: такому доброму и смышленому мальчику, как он, негоже побираться. Эщет благодарит его за помощь (говоря это, она протянула ему монету) и будет рада, если он навестит ее в деревне, в доме под большой смоковницей. Но парень только покачал головой и, вернув ей монету, сказал, что не нуждается в подачках. Он просто хотел помочь ей, и уж если на то пошло, сам собирался предложить ей заняться поисками сына. Более того, он хотел сказать, что готов сопровождать ее?– ведь она совсем не знает города и, если пойдет искать сына одна, наверняка заблудится. Честно говоря, он до сих пор не может поверить, что ее сын сам не приехал к ней в деревню; что ей пришлось тащиться за тридевять земель, а он не удосужился даже встретить ее на станции.
– Но ведь он не знал, что я приеду,?– защищалась Эщет.
– Все равно. Вы говорите, он у вас большой человек, образованный. Может, он вас стыдится?
Эщет выпятила нижнюю губу, давая понять, что не собирается удостаивать ответом такой бестактный вопрос, но про себя подумала, что Абералинь и впрямь устыдился бы, если б узнал, что его мать побирается.
Парень сдержал свое слово и через несколько дней, после утреннего сбора на паперти, повел Эщет в центр города, где, по его словам, у нее было больше всего шансов найти сына. Он даже подсказывал ей, к кому из прохожих ей стоит обратиться с расспросами. Пару раз случайным прохожим оказывался один и тот же долговязый тип, только, если в первый раз он носил бороду и был одет в потрепанный плащ, то во второй раз он был уже без бороды и в куртке. И подслеповатая Эщет его не узнала. Она рассказывала ему о единственном сыне, который учился в Америке, работает учителем в унберсите и повязывает цветную тряпку. Но долговязый тип только смеялся: «Ну ты даешь, старая! Да в этом городе тысяча таких грамотеев! Ты можешь хоть десять лет искать своего Абералиня, все равно никогда не найдешь!» Другие прохожие были настроены еще менее оптимистично. Большинство из них не давали ей даже договорить и вместо ответа совали милостыню.
После пяти дней бесплодных поисков молодой попутчик предложил Эщет перебраться в другой район. Здесь они уже примелькались, и с каждым днем им все меньше везет в плане выручки. Да и сына ее здесь, как видно, никто не знает. Кроме того, заметил он, ей стоит сменить легенду: поиски поисками, но если долдонить каждому встречному одно и то же, людей это начнет раздражать.
На следующий день они уже работали в другой части города, и Эщет представлялась странницей, которую ограбили по пути из дальнего монастыря. Новая легенда действовала безотказно. Эщет быстро овладевала основами ремесла. Правда, время от времени прохожие узнавали ее и интересовались, как продвигаются поиски сына. Тогда она краснела, не знала что ответить, испытывала угрызения совести и обещала себе навсегда покончить с бродяжничеством. Но ее напарник вовремя подсуетился, нашел ей исповедника (все тот же долговязый тип?– в новом наряде), тот обещал помолиться за нее, и на душе у старухи полегчало.
Через некоторое время Эщет сама почувствовала, что пора менять пластинку. На сей раз она решила прикинуться слепой. Эту роль она играла так убедительно, что даже ее подручный, уж на что ушлый малый, признался, что никогда в жизни не видел ничего подобного. Это талант, настоящий талант. «Что талант??– вздыхала Эщет.?– Разве есть на свете такой талант, который мог бы вернуть человеку зрение?» Прохожие опускали монеты в тряпичную мошну, болтавшуюся у нее на груди. Когда же ее спрашивали о стоявшем рядом тощем юнце, она отвечала: «Это мой верный помощник и поводырь, мой единственный сын Абералинь».
ЛЕВ ИЗ КОЛЕНА ИУДЫ
У входа в гараж их встречал старик, откликавшийся только на стук?– казалось, никаких других звуков для него не существовало. Это был дворецкий. Впустив посетителей, он указывал на драндулет, служивший скорее мебелью, чем средством передвижения. «Вон там… да, да… вот туда, пожалуйста…» С трудом протиснувшись между драндулетом и стеной, они нащупывали потайную дверцу.
Никто из прислуги не знал ничего определенного о посетителях; не знали даже, что речь шла именно о посетителях?– во множественном числе. Ходили слухи, что у хозяина есть любовница, которая навещает его втихую, пользуясь какой-то потайной дверью в гараже. В том, что финансовое положение хозяина позволяет ему содержать не одну, а целый штат любовниц, никто не сомневался. Если бы он захотел, наверняка мог бы выбрать себе любую, даже девственницу. Но почему все это держится в секрете? Вот вопрос, который не давал им покоя. Одно время они пытались выведать подробности у дворецкого, да только старик раз за разом включал одну и ту же пластинку?– какие-то скучные байки о своих былых похождениях; в конце концов на него махнули рукой. Но это было давно, а теперь, когда старого слугу разбил паралич (следствие болезни, которую он подцепил еще в годы военной службы), с ним и вовсе никто не хотел разговаривать. Да и сам он потерял интерес ко всему вокруг; лишь изредка, как бы по инерции, ворчал, что его напрасно списывают со счетов, ведь он еще жив и, между прочим, моложе хозяина на целых пять лет. Но этим жалобам никто не придавал значения, включая его самого. Единственным, что все еще могло вывести его из оцепенения, был стук в дверь. Тайные посетители всегда стучали по четыре раза, и прислуга повадилась подшучивать над прикованным к постели стариком, четырежды стучась в дверь его комнаты.
Что же касается хозяина, то он, как известно, терпеть не мог стукачей и охотно наказывал тех, кто совал нос не в свое дело. «Двадцать ударов плетью!»?– произносил он с торжественностью верховного судьи. И тот, кому было поручено привести приговор в исполнение, начинал отсчитывать вслух: «Раз… два… три…» «Четыре… Пять… шесть…»?– тихо вторил ему парализованный старик за стеной, жадно вслушиваясь в свист хлыста из бычьей кожи. В эти минуты ком подступал к горлу дворецкого: ему было нестерпимо жаль своей ушедшей молодости. Он отдал бы все, чтобы только снова очутиться в соседней комнате, где один слуга, потея, лупит другого, пока хозяин наблюдает, откинувшись в кресле со стаканом виски, и задумчиво кивает в такт ударам. Чтобы только снова оказаться в роли… нет, не истязающего, а именно истязаемого. Ведь он помнил, как эти побои сближали провинившегося слугу с хозяином, ибо они служили своего рода катарсисом для обоих. Бывало даже так, что он нарочно совершал какой-нибудь проступок и принимал наказание ради этого сближения, ради катарсиса. Ради тех щедрых подарков, которые он получал от хозяина после каждого избиения: новый костюм, монета с изображением Марии Терезы, даже небольшой участок земли. Но чаще всего хозяин угощал его лакомым куском сырого мяса. Из всех подарков мясо было самым желанным.
