Венеция. Под кожей города любви - Бидиша (книга бесплатный формат .txt, .fb2) 📗
Мы бредем не спеша и наконец добираемся до остановки вапоретто на Сан-Дзаккариа, недалеко от Рива дельи Скьявоне. Мне удается отличиться, первой обнаружив остановку нужного нам маршрута. Прибывает вапоретто, я запрыгиваю в него, но Тициана отстает — дожидается Сальваторе и Катерину. Турникет со стуком захлопывается, я остаюсь на борту, она — на берегу.
— Подождите! Она с нами! — кричит Тициана кондуктору, низкорослой стриженой женщине с грубыми манерами (похоже, это тюремщица, а на вапоретто она подрабатывает в свободное время).
— Поздно! — торжествующе орет кондукторша, и катер трогается.
Она не собирается выпустить меня! Я остаюсь одна, в растрепанных чувствах, не зная, как поступить. Я даже не успела спросить, где надо выходить.
На катере довольно много народу. Звоню Тициане. Она велит выйти на следующей остановке, перейти на сторону Дзаттере и там пересесть на другой вапоретто, до Джудекки. Мы несемся по черной глади к противоположному берегу. Мерцают золотые огни, небо темно-синего цвета. Я вижу круглую обсерваторию — на самом деле это купол церкви Санта-Мария дела Салюте. Понемногу продвигаюсь вглубь вапоретто и тут замечаю, что кондукторша начала проверять билеты. Она подходит все ближе, ближе, я все отодвигаюсь. На мое счастье, двое молодых японцев допустили ошибку: у парня билет правильный, а у девушки билет хоть и есть, но не тот. По выражению ее лица совершенно очевидно: она не собиралась проехать зайцем да и вообще не понимает, что сделала не так, но у кондукторши праздник, словно та выиграла в лотерею.
— Нет? У вас только такой билет? Отлично, — говорит она по-английски. — Тридцать пять евро. Можете заплатить сейчас?
Я в шоке. Я вообще не знаю, где и как покупают билет на вапоретто. Следующей четвертовать будут меня.
Возношу молитву, тихо надеясь, что сработают многочисленные подношения в виде свечей, поставленных мною во Фрари. Срабатывает! Кондукторша присматривает следующую жертву, но тут вапоретто прибывает на остановку, и ей приходится прервать охоту: нужно открыть вход и зазвать на борт новых пассажиров.
Катер стукается бортом о причал, входные воротца открыты, и я, независимо и безразлично глядя перед собой, выхожу на берег. На берегу я перебираюсь на другую сторону, где уже покачивается на воде номер 82. Поднимаюсь на борт. К счастью, здесь кондукторша без палаческих замашек. Она всю дорогу болтает с рулевым, облокотившись о перила и глядя вперед. Выхожу на Джудекке (индустриально, роскошно, очень денежно) и сразу замечаю Тициану, Катерину и Сальваторе. Они озираются, ищут меня. Только тут до нас доходит, что мы приплыли на одном катере.
— Мою змею не потеряла? — спрашивает Катерина.
— Нет, вот она, в сумке. — Достаю змею и отдаю владелице.
Мы идем к большому пакгаузу, в котором организована вечеринка.
— Я люблю всех животных, и я строгая вегетарианка, — говорит Катерина по-английски, поигрывая змеей, которую вытащила из пакета.
— Мне тоже нравятся некоторые животные, — отвечаю я.
— А я не делаю различий, мне нравятся все. В детстве я брала с собой в кровать всех своих питомцев. Мне нравится ощущать их мох… э… мех на своей коже.
А, понятно, подтвердилось! В ней и впрямь кроется зверек! Я поздравляю свою интуицию.
— Ты смотрела фильм «Махабхарата»? — обращается она ко мне.
— Нет. Но я о нем, конечно, слышала.
— Он идет пять часов, чудный фильм, мы его смотрели в открытом кинотеатре, и когда фильм закончился, уже вставало солнце. Помнишь, Сальваторе?
— Помню, — бурчит Сальваторе (он идет по другую сторону от нее). Сальваторе разговаривает! Он скользит рядом с нами, словно машина боевого охранения.
— У этого человека, героя фильма, было столько испытаний, и в конце ему говорят: «Молодец, ты справился. Теперь ты будешь взят на небо. Но только при одном условии. Ты должен оставить здесь своего пса». А он говорит: «Что? Расстаться с псом? Это невозможно! Я лучше буду несчастен здесь, на земле, с моим псом, чем беззаботно жить на небесах, но без него». — К этому моменту Катерина уже почти рыдает. — И конец просто изумительный. Бог — это пес. Понимаешь, после всего этого мы узнаем, что этот пес и есть Бог. Так прекрасно! Это один из моих самых любимых фильмов. Ты должна его посмотреть. Помнишь, как называется? — «Махабхарата».
Входим в пакгауз: просторное галерейное пространство с белыми стенами, хорошо одетая публика, диджей, бесплатный бар с винами и ледяным просекко, сад — небольшие деренца, белые чугунные скамейки и низкие столики в глубине. Понятия не имею, кто устроил прием и по какому случаю. Тициана с места в карьер начинает болтать сразу с миллионом человек. Я слоняюсь, чувствуя, что плохо одета (это объективная истина, и это бросается в глаза: в этом зале я одета хуже всех). Рассматривая произведения искусства (выпуклый холст! вогнутый холст! горка ржавых гвоздей!), неторопливо продвигаясь к столу с яствами: вкуснейшие пикантные штучки — от миниатюрных пирожных с кремом и шоколадной пудрой до невесомых слоеных пирожков. Задаюсь целью перепробовать всё, попутно беру два бокала просекко и один отношу Тициане, которая знакомит меня с высоким приветливым дядькой; на нем шикарные очки в тяжелой оправе и что-то темное, тоже шикарное. У меня как назло в этот момент полный рот. Извиняясь, я округляю глаза и развожу руками.
— Ешьте, ешьте, — разрешает он смеясь. — Мы вернемся к разговору, когда вы закончите.
Наконец справляюсь с пирожком. Тициана снова представляет меня и объясняет, чем я занимаюсь в Венеции.
— Я проехал по тому же маршруту, — обращается ко мне дядька на итальянском, — из Лондона в Венецию. А в Лондоне я прожил десять лет.
— Вам там не понравилось?
— Хм, Лондон… Слишком многолюдно, нет стиля, все поставлено на коммерческие рельсы. Через десять лет я сказал «баста» и переехал сюда.
— И не трудно вам было сменить такой большой город на… такой маленький?
— Это Венеция-то маленькая? Рано или поздно все приезжают сюда, в Венецию…
В разговор вступают другие люди, и я отхожу. Тициана идет за мной.
— Он очень интересный человек, — говорит она.
— По-моему, симпатичный.
— Он испанец, жил в Мадриде, потом в Лондоне, а теперь вот Венеция. Был еще и Нью-Йорк. Это очень известный пианист.
— Да? — говорю я, не в силах представить, что такой человек, беззаботный, праздный, может играть на пианино.
Возвращаюсь, хм, к столу с пирожными/пирожками и обнаруживаю Шармейн, американскую красавицу.
— Привет! — радуюсь я ей. — Еда здесь очень вкусная!
— Это — вкусная еда? — ехидно замечает она.
— Конечно. Для вечеринки. А чем плохо? Приятно, что о нас позаботились, наняли людей, а те все приготовили.
— Хорошо проводишь время?
— Ага, мы только что были в «Harry’s Bar», пили «Беллини» — очень неплохо. Я развлеклась, разглядывая богатеньких.
— Эх, лапуля, — ей явно жаль меня, — нашла богачей.
— Ты бы видела их украшения!
— Поверь мне, это все, что у них имеется. Я бываю там чуть ли не каждый вечер и знаю, о ком ты говоришь. Это просто американцы, которые все свои денежки носят на себе. Они вроде говорят: «Смотри, какой я крутой, чего у меня только нет», — а я думаю: «Нет, рыбка моя, ничего у тебя нет, разве что лендровер и дом в Техасе». Насквозь их вижу. Вот я сейчас говорила с настоящим, только что. Испанский принц!
— Испанский принц?
— Вот именно! У него штук шесть палаццо в Венеции, один другого лучше. Славный парень, бывший пианист.
— Ах, ты о нем, — догадываюсь я. — Я тоже только что с ним говорила. Он классный.
— Вот-вот, и ему совершенно не нужно выряжаться, производить впечатление, верно?
— Да…
Я бреду прочь, немного на взводе. Слова Шармейн почему-то выбили меня из колеи. Я вспомнила об американских туристах, чей разговор подслушала на днях у магазина керамики на Калле дель Кристо. Мужчина средних лет с изумлением заметил своей жене, пока мы все двигались по улочке, зажатые, как сельди в бочке: «Смотри, эта улица по ширине — точь-в-точь как коридоры у нас в доме!»
