Вексель Билибина - Волков Герман Григорьевич (бесплатная регистрация книга .txt) 📗
— Поднимусь вон на ту сопочку, — указал Раковский на самый высокий голец, возвышавшийся справа над устьем Утинки.
— А медведь? — спросил Саша.
Сергей Дмитриевич усмехнулся, но зауер все-таки взял и лоток прихватил. Без него он шагу не ступал.
С вершины гольца, на сколько глаз хватало, открывался вид неописуемый. Колыма во всей своей полноводной красе блистала расплавленным серебром на западе и красноватой медью на востоке. Широкая долина Утиной уходила на юг и пряталась за такой же высокой, как этот голец, сопкой, но с плоской вершиной. Долина чуть подернута утренней дымкой, но сквозь нее видны ложбинки и падающие в речку ключи. Сопку с плоской вершиной Раковский назвал Столовой, а голец, с которого не без восхищения обозревал окрестности, — Золотым Рогом. И не без предчувствия — как будто заранее знал, что долина Утиной одарит его, как из рога изобилия.
На другой день он взял с собой двух рабочих и отправился вверх по Утиной. Через каждые полкилометра брали пробы, промывали. Ключиков справа и слева падало немало. Каждый из них Сергей Дмитриевич крестил и непременно — звучно: один — Каскадом, другой — Дарьялом, третий просто — Красивым. Лишь приток, на котором прихватили их сильные заморозки, обозвал Холодным, да тот, где опять повстречали медведя, — Медвежьим.
Но когда Раковский промыл лоточек-другой на ключе Холодный, то так возликовал, что хоть переименовывай! В первом лотке — десять граммов золота, во втором — чуть поменьше!.. Какие уж тут заморозки… Брал пробы через сто шагов, а то и чаще. За день промыл полтораста лотков, и в каждом — золотило. В этот же день Сергей Дмитриевич наметил по узкой долинке Холодного, поросшей ерником и лиственничником, шурфовочную линию для будущей разведки, рабочие сделали пяток неглубоких копуш — пески начинались под кочками.
Довольные и радостные вернулись на стан, разбитый в устье Холодного. Инструкция выполнена. Утинка надежд Билибина и предчувствий Раковского не обманула: золото найдено. Можно возвращаться на базу и плыть по Колыме дальше. К тому же продукты были на исходе, а до базы дня два ходу.
Но Сергей Дмитриевич на рассвете другого дня решил идти по Утинке вверх. Рабочие были недовольны, ворчали потихоньку, особенно Слепцов-Спецов — не хотелось топать с тощими желудками…
Выше Холодного Утинка то ли разветвлялась, то ли падал в нее еще один приток. Раковский не стал давать ему никакого названия и пошел по левому истоку. Долинка была маристая, топкая. Пробы не очень радовали: знаки да редкие мелкие золотинки. Но Сергей весь день упорно шлепал вперед и завел свой отряд в такую марь, что долго не могли найти сухого места для ночлега.
Поднялись на вторую терраску. Стали раскладывать костер, натягивать палатку, готовить скудный ужин из трех пойманных хариусов. Но Сергею Дмитриевичу не сиделось.
— Пойду умоюсь, — сказал он и опять взял лоток.
Умывался он очень долго. Лунеко и Саша Слепцов-Спецов своих хариусов съели, рыбину Раковского поставили в котелке на угли, чтоб не остыла, и полезли в палатку спать…
Тут вдруг и раздалось:
— Ребята, сюда!
Голос был взволнованным.
Саша сразу за свою двустволку:
— Медведи… Говорил я ему: «Без ружья не ходи!»
Схватил берданку и Лунеко. Бросились вниз. Бежали, а Саша все ворчал: «Говорил ему!..», хотя раньше ничего такого не говорил. Скатились с обеих террасок. Саша вскинул двустволку и чуть не выстрелил в… Сергея Дмитриевича.
Раковский сидел на корточках за кустом. В сумерках белой ночи в черной кожанке походил он на кургузого медвежонка, но Саше померещился большой медведицей.
— Слепцов! Ослеп, что ли? — крикнул Миша.
Сергей Дмитриевич поднялся им навстречу и протянул ладони, усыпанные крупными, хорошо окатанными, похожими на фасоль, самородками:
— Собирай, ребята, грибы.
По берегу, меж ребер щетинистого сланца, мерцали и желтели чуть прикрытые водой золотинки, точь-в-точь как молоденькие крепенькие грибки. Нагибайся и подбирай.
А они, Миша и Саша, словно остолбенели и не могли нагнуться. Такого золота, чтоб лежало прямо на земле у самых ног, они не только никогда не видали, но и не слыхали о таком…
Сергеи Дмитриевич попытался вывести их из столбняка спокойной, даже с усмешкой речью, но, все время срываясь на перехватывающий дух шепот, стал рассказывать…
— Хотел умыться вон на той косе… Но прежде нагреб небольшой лоточек песочку, начал промывать — и вдруг сразу две золотины, одна с горошину, другая чуть поменьше, со спичечную головку. Набрал лоток чуть повыше, и опять золотинки. Еще выше… Так и шел. Умываться — не умывался, а десяток лотков промыл, и все не пустые. Ну, думаю, вот здесь в заводи умоюсь и пойду на стан. Нагнулся. Что за чертовщина? Вода гладкая, не рябит, лицо как в зеркале отражается, а не узнаю. У меня и в детстве веснушек не было, а тут не поймешь: то ли веснушки, то ли в глазах желтые мушки. Почерпнул ладонью, покрутил, как лотком, и на ладони — веснушки, но тяжеленькие. Огляделся окрест, а рядом вот эта гребенка. Много раз слышал и от умных людей, даже сам Юрий Александрович говорил, что гребенки такие, по-ученому — сланцевые щетки, бывают хорошими природными бутарами. Но сам ни разу не встречал и не верил. Дай, думаю, посмотрю, чем черт не шутит. Никто меня не видит, смеяться никто не будет, как я своим длинным носом землю нюхаю. Подошел поближе, наклонился и глазам не верю. Будто кто-то взял огромную перечницу и щедро посыпал перцем. Собирай, ребята, что покрупнее… Грибки собирай…
— А во что собирать-то? — первым пришел в себя Лунеко.
Сергей Дмитриевич похлопал по карманам, вынул жестяную коробку с белозубым негром на крышке, высыпал из нее зубной порошок:
— Вот — лукошко!
— Сергей Дмитриевич, я слетаю на стан, принесу вам хариуса, а то ведь совсем вы голодный, — и Лунеко убежал.
Сергей Дмитриевич снова присел на корточки, а Саша все еще стоял, не двигаясь. Раковский глянул на него снизу вверх и не узнал. Его бледное и без того продолговатое лицо еще больше вытянулось, нижняя челюсть отвалилась и дрожала.
— Ни в жисть такого не видел… Слухай, Сергей Дмитриевич, что делать-то будем…
— Как что? Разведку поставим. Прииск откроем.
— Значит, начальнику скажешь, всем скажешь?
— Ну, всем говорить не буду, а Юрию Александровичу непременно.
— А ты не говори. Никому не говори! Будем знать только ты, да я, да Мишка, если язык за зубами держать будет! Осенью экспедиция уберется, а мы останемся. На всю жисть заработаем. Дело говорю. Слухай меня!
Сергей Дмитриевич не узнавал своего рабочего: он и говорил-то как-то неграмотно, а ведь сын телеграфиста, факториями заведовал. Раковский выпрямился:
— Слухай, жисть! Слепцов-Спецов! Спятил? Иди палатку сворачивай, без тебя соберем. И считай, что ты мне ничего не говорил, а я тебя не слухал. Иди. И медведей не бойся.
Саша с трудом оторвал ноги и поплелся на стан.
Вернулся с хариусом Лунеко:
— Вы что тут, повздорили?
— Да, немножко. Он предлагал назвать этот ключ Золотым или Богатым, а я — против. Какое сегодня число, Миша?
— Двенадцатое июня.
— Двенадцатого июня в прошлом году мы вышли из бухты Золотой Рог. Юбилей! Началась наша колымская эпопея! И назовем этот ключ Юбилейным. Согласен?
— Подходяще!
— Ну, а теперь собирай грибы на ключе Юбилейном.
И они вдвоем стали собирать. Извлекали, выколупывали из щетки тонкими прутиками только самые крупные самородки. Проерзали рядом всю ночь, благо она была светлая, Наполнили коробку вровень с краями, лишь бы можно было закрыть.
Сергей Дмитриевич плотно зажал крышку с улыбающимся во весь рот белозубым негром, взвесил коробку на ладони:
— Тяжеленькая. Килограмма на два. Теперь потопаем на базу и поплывем дальше.
— Сергей Дмитриевич, а вы на базе-то Чистякову и Серову не показывайте.
— Почему? — опять насторожился Раковский.
— Ну, не сразу показывайте. Они спросят: «С чем пришли?» А мы: «Хорошо покормите — покажем».
