По следам «таинственных путешествий» - Алексеев Дмитрий Анатольевич (онлайн книга без TXT) 📗
Ровно рокочет мотор. Подрагивают на своих местах стрелки немногочисленных приборов. Видимость прекрасная. Внизу — хаос впадин и холмов, буераков и лощин. Позади небо густо-синее, а впереди оно голубеет, подсвечивается желтовато-оранжевыми полосами. Там — невидимое пока солнце.
А вот наконец и Амгуэма! Ниточкой вьется между сопок, убегая вдаль. «Сначала держи курс на реку, — наставлял Буторина перед полетом опытный Богданов. — Дойдешь до того места, где она поворачивает на запад, и лети прямо на юг, через хребет. Выйдешь точно на залив Креста».
Погода стала портиться как-то незаметно. На какое-то мгновение Буторину пришла в голову мысль: а не лучше ли вернуться в Ванкарем? Но там уже будет ночь. А посадка на ванкаремские заструги — верный способ разбить машину.
Между тем облака начали прижимать самолет к земле. Очертания предметов внизу утратили свою четкость. А Амгуэма по-прежнему уходила в светлеющую даль и вроде бы не собиралась сворачивать.
Как-то внезапно исчез и белый просвет впереди. Буторин резко сбросил высоту, но видимость не улучшилась. Тогда он развернул машину к югу и дал полный газ.
Что-то неожиданно ударило по правой лыжне, самолет резко клюнул носом, послышался треск пропеллера, и мотор смолк. Буторин инстинктивно взял ручку на себя, но машина уже скрежетала днищем фюзеляжа по камням. В кабину хлынул фонтан снега. Завалившись на левое крыло, самолет замер. Стало сразу очень тихо, только шуршали катившиеся по склону камешки. Из задней кабины донесся стон механика Богдашевского...
Прежде чем поведать о том, что же произошло потом, авторы позволяют себе привести мнение известного полярного летчика М. Н. Каминского, который был председателем комиссии по выявлению обстоятельств аварии Н-43. «Я проделал эксперимент, — отметил в своих записках Михаил Николаевич, — чтобы самому понять, что видел и чувствовал Буторин, приближаясь к своему трагическому концу. В ясный летний день на высоте 1000 метров я летел из Ванкарема по его маршруту. Я уже знал, где надо отойти от реки и пересечь хребет, чтобы выйти на залив Креста, и тем не менее моя психика сопротивлялась этому знанию.
Там, где в действительности надо было оставить реку и идти через горы, на некотором отдалении стояла стена. Ее средний уровень был около 1500 метров, а некоторые вершины достигали 1800 метров. С высоты казалось, что это не узкая горная гряда, а начало горной страны.
Все во мне сопротивлялось необходимости форсировать эту стену, в то время как несколько дальше к западу выделились сглаженные очертания приятных для глаза и легких для перелета гор. А долина реки имела такую форму, что ее поворот на 70° от компасного курса почти не ощущался. При облачности, дымке, если не выдерживать строго компасный курс, обязательно уйдешь дальше точки поворота. Этот психологический эффект я зафиксировал в себе при полете в самых благоприятных условиях, в светлое летнее время, зная маршрут.
Буторин летал по незнакомому маршруту и в сумеречное зимнее время. У меня не осталось сомнений, что он попал под влияние того эффекта, прошел дальше, чем нужно, на 60 километров. А погода над хребтом в день его полета действительно была облачной...»
Итак, попав под облака, Буторин шел, глядя не на компас, а только на просвет, где была видимость. Шел, пока не попал в тупик. Имея на высотомере чуть больше 300 метров, он задел крылом земную твердь и потерпел аварию. Буторин и Волобуев отделались ушибами. Механику Богдашевскому не повезло: он сломал ногу.
В заливе Креста Н-43 ждали несколько дней. Была сперва надежда, что самолет сел на вынужденную и вот-вот прилетит. А тем временем из разных концов Чукотки стали поступать противоречивые сообщения о пропавших пилотах.
Так, в Амбарчике, в 1100 километрах к западу от Ванкарема, в ночь на 19 декабря слышали звук пролетавшего самолета. Чукчи мыса Сердце-Камень якобы видели ракеты со стороны моря в ту же ночь. Звук самолета слышали и в заливе Лаврентия, и даже в бухте Угольной, что лежит южнее Анадыря. Район поисков был огромен. Во все стороны были разосланы собачьи упряжки. Дали знать об аварии самолета всем кочующим оленеводам. В поисках с воздуха участвовал, к сожалению, всего один самолет. Да и погода оставляла желать лучшего. Проходили недели, месяцы, но все усилия были безрезультатны...
А тем временем три пилота ожидали помощи. Они разбили палатку, которую обогревали паяльной лампой. В баках самолета еще оставалось много бензина. Неприкосновенный запас можно было растянуть на целый месяц.
В конце декабря они услышали шум мотора поискового самолета и разожгли костер. Но пилот уже повернул обратно. Было еще много ясных дней, когда им чудился звук аэроплана. Так, от надежды к отчаянию, пролетел месяц. Продуктов оставалось совсем немного. Наконец, 15 января Волобуев принял решение вместе с Буториным отправиться вниз по реке искать людей. Об этом он написал в записке, найденной потом в палатке. Волобуев и Буторин ушли, и пурга замела их следы...
Долго, мучительно долго ждал их Богдашевский, записывая обмороженными пальцами в свой дневник краткие мысли. «Как тяжело умирать молодым, полным энергии и сил», — писал двадцатичетырехлетний Богдашевский. И дальше: «Осталось два кубика бульона магги. Видимо, завтра конец. А как хочется жить! Сколько пользы я мог бы принести моей Родине!»
13 февраля Богдашевский сделал последнюю запись в своем дневнике. Буторин и Волобуев, которых он так ждал, не вернулись. Как далеко смогли уйти ослабевшие пилоты пешком, по глубокому снегу, при 40-градусном морозе? Замерзли они на льду Амгуэмы или разбили свой последний лагерь на берегу? Это пока остается загадкой. Но мы верим, что наверняка приоткроет Чукотка завесу этой тайны, и люди прочтут последние страницы дневника отважных летчиков, не побоявшихся бросить вызов суровому безмолвию.
Невозвратимое мгновение
Такие драматически напряженные, такие знаменательные мгновения, когда поворот событий, от которого зависит не только настоящее, но и будущее, совершается в один день, в один час или даже в одну минуту, — редки в жизни человека и редки в ходе истории.
«Гинденбург» ждали в Лейкхерсте с раннего утра. Прибытие самого большого в мире дирижабля на эту американскую дирижабельную станцию откладывалось с часу на час из-за плохой погоды. Журналисты, фоторепортеры и кинооператоры уныло слонялись по комнате для представителей прессы. Все изрядно устали. Полеты и приземления дирижаблей стали уже обычным делом и не вызывали особого энтузиазма у публики и читателей.
Радиокомментатор Гарри Моррисон мрачно томился в своей кабинке и, посматривая на моросящий за окнами дождь, размышлял, как исполнить указание своего шефа: поэффектнее рассказать о завершении первого в нынешнем 1937 году трансатлантического перелета. Ничего сенсационного не предвиделось. В этот раз на борту «Гинденбурга» не было знаменитостей. Не то что год назад.
...К концу 1935 года дирижабль-ветеран «Граф Цеппелин» совершил более пятисот полетов, из них около ста — над океаном. Без единой аварии. В марте того же года официально была открыта линия «Цеппелин». При умном руководстве инженера Гуго Эккенера транспортные достоинства дирижаблей стали известны всему миру. «Безопасность дирижаблей, — утверждал он, — в их разумной эксплуатации». Но уже тогда Эккенер пришел к выводу, что возможности «Графа Цеппелина» практически исчерпаны.
Решено было построить воздушный корабль с лучшими техническими характеристиками, комфортабельный и безопасный. Довести его крейсерскую скорость до .135 километров в час и заменить водород на инертный гелий. Но этот газ, как известно, имеет меньшую подъемную силу, чем легковоспламеняющийся водород, и поэтому пришлось увеличить объем будущего дирижабля до фантастической цифры — 200 000 кубических метров.