В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя) - Обручев Владимир Афанасьевич
После трех недель пребывания в Дунь-хуане я убедился, что больше ничего мы достигнуть не можем. Нужно было быть знатоком литературы и истории Индии, Тибета и вообще Внутренней Азии и ее народностей, чтобы судить правильно о значении этих храмов Тысячи будд, изображений в них и предлагаемых рукописей. Я мог только догадываться, что разнообразные по языку, возрасту и качеству рукописи должны представлять большую ценность, если только они не являлись подделкой, которой занимались ламы храмов для продажи паломникам под видом старинных. Но подделывать рукописи санскритские, уйгурские, браминские и даже китайские было, конечно, не легко, и разнообразие по языку, бумаге и общему виду предлагаемых рукописей устраняло подозрение в этом. Мелкие фигурки божеств из глины, металла и камня ламы, конечно, изготовляли для продажи богомольцам, но этого они и не скрывали, и я брал эти изделия просто, чтобы не обидеть лам. То же можно было сказать и относительно картинок по шелку и на бумаге, казавшихся мне современными. В общем мы расстались с старшим ламой вполне дружелюбно, и он приглашал нас приехать еще раз через год, обещая достать для нас рукописи из самых древних камер.
Октябрь близился к концу, когда мы распростились с ламами пещер и пустились в обратный путь. Лобсын использовал наше пребывание здесь, чтобы подробно расспросить у некоторых лам, бывавших в Лхасе, условия паломничества, снаряжения, самого пути по Тибету и Цайдаму, а также пребывания в Лхасе, тамошней жизни и нравах святого города. Старший лама побывал в Лхасе лет 20 назад, но оживлял свои воспоминания ежегодно беседами с паломниками, возвращавшимися оттуда. Лобсын, беседуя с ним, укреплялся в мысли, что лет через пять-десять он должен побывать в Лхасе и поклониться далай-ламе. На обратном пути, который мы совершали с небольшими вьюками, т. е. без больших хлопот по развьючке и вьючке, я часто слышал, как Лобсын просвещал наших мальчиков в отношении буддизма и знакомил их с его принципами. Мои не слишком почтительные замечания в отношении перевоплощения душ, всепрощения, созерцательной и в сущности самоудовлетворенной и малодеятельной жизни буддийского духовенства он скромно оспаривал, но чаще уклонялся от обсуждения, повторяя слова буддийской молитвы «ом-мани-пад-ме-хум».
От пещер мы направились не в город Дунь-хуан, а прямо на северо-запад к броду через реку Сулэхэ, так как я опасался, что китайские власти, конечно знавшие о нашем пребывании у пещер и торговле с ламами, захотят проверить, что мы увозим оттуда и могут наложить запрет на вывоз старых рукописей, задержать нас под предлогом просмотра этих рукописей, а может быть просто, чтобы получить с нас мзду за пропуск покупок.
Мы пошли по равнине с пустырями, зарослями чия, камышей, рощами тограков и тамарисков, разветвлениями реки Данхэ и через Ши-цу-эр и какие-то развалины старинных городов, представлявших башни из сырцового кирпича, ограды, стены фанз различной величины. Возможно, что раскопки в иных местах дали бы что-нибудь интересное, но я боялся задержаться здесь в районе властей Дунь-хуана по изложенной выше причине. День отъезда мы скрывали от лам и населения пещерного города и, простившись только с старшим ламой, вечером снялись со стоянки ранним утром и пошли не по большой дороге в город, а прямо к броду через реку Сулэхэ.
Этот брод не представил затруднений, так как летнее таяние ледников в Алтын-таге и Нань-шане уже прекратилось и ежесуточной прибыли воды в реке не было, ее можно было переходить в любое время дня и ночи там, где она разливалась несколькими рукавами, тогда как по дороге в Дунь-хуан нам пришлось бы ждать спада воды ранним утром. От брода мы пошли по большой дороге через Хамийскую пустыню в горные гряды Курук-таг и Чол-таг, как описано выше.
Характер местности, очень однообразный по своим то скалистым, то округленным, сглаженным грядам, плоским широким понижениям, щебневым полям и глинистым такырным площадкам в понижениях, временно затопляемых водою, представлял мало интереса. Ученый геолог может быть нашел бы много разнообразных горных пород и минералов, обнаружил бы среди них особенно интересные. Но для меня все они представляли то, что мы, необразованные мальчишки долины реки Бухтармы на Алтае когда-то называли «собакитами» и «швыркитами», соответственно главному назначению этих камней для нас. Облик местности в виде общего поднятия от реки Сулэхэ к северу, к грядам Курук-тага и Чол-тага, разделенным понижением, и затем общего понижения на север к г. Хами уже описан выше.
У брода через реку Курук-гол, текущую из Карлык-тага, мы свернули с большой дороги, идущей дальше к Хами, так как посещать этот город не было надобности. Пополнить нашу провизию после длинного пути через пустыню хлебом, мясом, дынями, виноградом мы смогли уже в селении на упомянутой речке и направились теперь почти на запад, приближаясь к большому тракту из Хами в Люкчун и Турфан. Мы могли бы пойти и несколько более короткой дорогой, по которой в сентябре из Люкчуна пришел с нашим караваном Лобсын. Но в селении Елмек, где от этой дороги отделялась та, по которой нам нужно было выйти на большой тракт, нам сказали, что уже начался период очень сильных ветров в Долине бесов, и сообщение по дороге через Кара-тюбе, Опур и Сарыкамыш дней на 10-15 прекратилось. Поэтому мы повернули на северо-запад и у селения Тогуча вышли на тракт, по которому и следовали в Люкчун и Турфан.
Этот тракт идет от Хами, постепенно приближаясь к подножию Тянь-шаня, который на протяжении почти 300 верст между меридианами Хами и Чиктыма значительно понижен и не несет вечноснеговых вершин. Дорога неровная, пересекает многочисленные понижения, лога и овраги, идущие из Тянь-шаня на юг; по ним расположены казенные станции, небольшие постоялые дворы, селения таранчей, отдельные фанзы, поля, рощи. В одном месте, за ключами Джигды возле тракта, находятся копи, в которых почти у самой поверхности земли добывают каменный уголь хорошего на вид качества, вывозимый в Хами и по всему тракту в Сачжеу для отопления станций, где и мы три раза пользовались им.
За этой копью на пути к станции Лодун ветер, усилившийся до степени бури, заставил нас остановиться раньше времени, так как порывы ветра, направленные прямо навстречу, останавливали даже груженых верблюдов. На станции Лодун пришлось с большим трудом разбить палатку, которая выдержала уже не мало ветров во время наших путешествий. Но здесь к вечеру буря усилилась до того, что разорвала палатку по ее швам и нам пришлось укрыться на постоялом дворе и платить за воду для чая и супа и за корм для животных.
На следующий день, несмотря на сильный встречный ветер, мы все-таки пошли дальше, но дошли только до станции Чоглу-чай, где опять пришлось укрыться на постоялом дворе, так как в поле невозможно было развести огонь и вскипятить чай — ветер задувал пламя, а чайник раскачивало так, что вода выплескивалась. Здесь нам рассказали, что лет 20 назад на эту станцию в начале бури прибыл обоз из 15 китайских телег, т. е. двухколесных и очень высоких. Их предупредили, что надвигается очень сильная буря и лучше переждать ее на станции. Но возчики очень торопились, заявили, что в телегах буря им не страшна, и уехали. На следующую станцию они не прибыли, очевидно, буря подхватила высокие и не очень тяжелые телеги и унесла их, людей и животных.
Станция расположена в устье ущелья, в самом начале небольшого кряжа голых скалистых гор, который тянется на юго-запад, отгораживая с юга обширную впадину, вытянутую вдоль главной цепи Тянь-шаня. Вокруг станции нет никакого подножного корма, и нам пришлось купить для лошадей и верблюдов по довольно высокой цене соломы и несколько снопов сухой люцерны. За станцией дорога пошла подлинной впадине Дуниен-чже вдоль Тянь-шаня; она представляла обширный солончак с рощами тополей, тамариска, разных кустов и чия и отдельными холмами сыпучего песка. Но тополи в этой впадине вымирают, очевидно, от засоления почвы, так как стока воды из нее нет и почва все больше насыщается солью; а разолистный тополь (тограк) не выдерживает сильного засоления, хотя и растет на солончаках. По сторонам дороги видны были мертвые деревья, иные еще с тонкими молодыми ветвями, а другие в виде пней разной высоты и толщины, с спирально закрученной древесиной и остатками толстых сучьев, очевидно засохших уже давно. Лобсын удивлялся тому, кто так небрежно рубил эти деревья: одни под самой кроной, другие на половине высоты, оставляя так много дров на корню в этой безлесной стране, и мне пришлось объяснить ему, что такое засоление почвы в впадине, лишенной стока вод. Но все-таки было странно, почему эти сухие стволы так близко от станции Чоглу-чай, конечно нуждавшейся в дровах, не срублены. Очевидно, они так были пропитаны солью, постепенно губившей их, что очень плохо горели.
