В южных морях - Стивенсон Роберт Льюис (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .TXT) 📗
Допустим, у нас были днем дела с его величеством, мы шли по песку мимо карликовых пальм, обменивались «Конамаори» с дежурными старухами и входили на огражденную территорию. Перед нами блестела широкая пустынная полоса коралла, все попрятались кто куда от жары. Я ходил взад-вперед по этому лабиринту в поисках короля и смог обнаружить лишь одно живое существо, когда заглянул под крышу одного из маниапов и увидел сильное тело одной из жен, распростертое на полу, голую, беззвучно спящую Амазонку. Если еще шел час «утренних газет», поиски оказывались легче, с полдюжины подобострастных пронырливых ищеек сидели на земле в узкой тени дома и обращали к королю ряд алчных лиц. Тембинок находился внутри, плетенные из пальмовых листьев стены были подняты, комнату продувал ветер, он выслушивал их донесения. Как и журналисты в Англии, когда дневные новости бывают скудными, шпики прибегали к вымыслу; я знаю случай, когда один из них за неимением никаких сведений передал королю воображаемый разговор двух собак. Король иногда соизволит смеяться, иногда расспрашивать их или шутить с ними, голос его пронзительно раздается из дома. Рядом с королем может сидеть его предполагаемый наследник Пол, племянник и приемный сын, совершенно голый, образец детской красоты. Там непременно будет фаворитка и, возможно, еще две бодрствующие жены; еще четверо лежат навзничь под циновками, погруженные в сон. Или мы приходили попозже, в более укромный час, и находили Тембинока уединившимся в доме с фавориткой, глиняной плевательницей, свинцовой чернильницей и гроссбухом. В нем он, лежа на животе, изо дня в день пишет небогатую событиями историю своего правления; во время этого занятия он выказывает легкое раздражение тем, что ему мешают, чему я вполне способен посочувствовать. Царственный летописец однажды прочел мне одну страницу, переводя по ходу чтения, но тот отрывок был генеалогическим, и автор был весьма неуверен в своей версии. Признаюсь, развлечение это было не из лучших. Прозой король не ограничивается, в часы досуга иногда берется за лиру и считается первым бардом в королевстве, где он, кроме того, единственный общественный деятель, главный архитектор и единственный торговец. Компетентность его, однако, не распространяется на музыку; и написанные стихи учит наизусть какой-нибудь профессиональный музыкант, потом кладет их на музыку и руководит хором. На вопрос, о чем его песни, Тембинок ответил: «О любви, деревьях и море. Там не все правда и не все ложь». С узкой точки зрения лирики (за исключением того, что он забыл о звездах и цветах) лучше сказать трудно. Эти разнообразные занятия свидетельствуют о необычайной живости ума у туземного владыки. Двор этого дворца в полдень вспоминается с благоговением, визитер карабкается туда по осыпающимся камням, в великолепном кошмаре света и зноя, но ветер избавляет двор от мух и москитов, а с заходом солнца он становится райским. Лучше всего он вспоминается мне в безлунной ночи. Воздух казался ванной из парного молока. В небе сияли бесчисленные звезды, лагуна была словно бы вымощена ими. Кучки жен, сидевших компаниями на корточках, негромко болтали. Тембинок снимал свой пиджак и сидел обнаженный, безмолвный, возможно, обдумывая песни; фаворитка сидела рядом, тоже безмолвная. Тем временем во дворе зажигали фонари и ставили на земле в ряд шесть или восемь квадратных ярдов фонарей; это зрелище наводило на странные мысли о численности «моей семьи»: такое зрелище можно увидеть в сумерках в углу какого-нибудь большого вокзала в Англии. Вскоре женщины расходились по всем углам, освещая последние труды дня и путь друг другу к ночлегу. Кое-кто оставался посреди двора для игры в карты, я видел, как их тасуют и сдают, как Тембинок выбирает одну из двух сдач, и королевы проигрывают свой табак. Потом эти тоже расходились, исчезали, и место их занимал большой костер, ночное освещение дворца. Когда он догорал, у ворот вспыхивали костры поменьше. За ними присматривали старухи, невидимые, неусыпные, не всегда неслышимые. Если в ночные часы кто-то приближался, вдоль всего частокола сдержанно поднималась тревога; каждая из часовых подавала камешком сигнал соседке; стук падающих камней замирал; и стражницы Тембинока сидели на своих местах, безмолвные, как и раньше.
Глава четвертая
КОРОЛЬ АПЕМАМЫ. ГОРОД ЭКВАТОР И ДВОРЕЦ
Для обслуживания нас были назначены пять человек. Дядюшка Паркер, приносивший нам пальмовый сок и зеленые орехи, был пожилым, почти стариком, с живостью, ловкостью и манерами десятилетнего мальчишки. Лицо его было страдальческим, шутовским, дьявольским, кожа плотно облегала тугие мышцы, как парус на гайдропе, улыбался он всеми мышцами лица. Орехи его требовалось считать каждый день, иначе бы он обманывал нас в количестве, их нужно было ежедневно осматривать, иначе бы многие оказались неочищенными, заставить его добросовестно выполнять свои обязанности могло бы разве что королевское имя. По окончании трудов он получал трубку, спички, табак и усаживался на пол маниапа покурить. Казалось, он не менял позы, и однако ежедневно, когда приходило время возврата вещей, прессованный табак исчезал, он приноровился прятать его в крыше, откуда с улыбкой доставал на другое утро. Хотя этот фокус проделывался регулярно под взглядами трех-четырех пар глаз, мы не могли поймать его с поличным. И хотя мы искали после его ухода, найти табак не могли. Вот такими были развлечения почти шестидесятилетнего дядюшки Паркера. Но он понес наказание по заслугам: миссис Стивенсон захотелось написать его портрет, и страдания натурщика были неописуемы.
Из дворца приходили три девицы стирать и мыть вместе с А Фу посуду. Они были самого низкого положения, прихлебательницами, которых держали для утехи шкиперов, возможно, плебейского происхождения, возможно, уроженками других островов, не блиставшими ни внешностью, ни манерами, но по-своему славными. Одну мы прозвали Беспризорницей, потому что копию ее можно найти в трущобах любого большого города: такое же худощавое, темноглазое, алчное, вульгарное лицо, тот же внезапный хриплый гогот, то же нахальное и вместе с тем опасливое, словно с оглядкой на полицейского, поведение — только полицейским здесь был король с винтовкой вместо дубинки. Сомневаюсь, чтобы где-то за пределами этих островов могли бы встретить подобие Толстушки, слоноподобной девицы, она, должно быть, весила столько же стоунов, сколько ей было лет, могла дать хорошее представление о лейб-гвардейце, обладала детским лицом и тратила немалую физическую силу почти исключительно на игры. Но все трое обладали веселым духом. Наша стирка проходила в какой-то шумной игре; девицы гонялись друг за другом, плескались, бросались чем попало, боролись, катаясь по песку, постоянно вскрикивали и хохотали, как веселящиеся дети. И в самом деле, какими бы странными ни были их обязанности в том суровом учреждении, разве они не вырвались на время из самой большой и самой строгой женской школы в Южных морях?
Пятым нашим слугой был сам королевский повар. С поразительно красивыми телом и лицом, ленивый, как раб, и наглый, как слуга мясника. Он спал и курил у нас во всевозможных грациозных позах, но отнюдь не помогал А Фу и даже старался приглядываться к его работе. О нем можно сказать, что он пришел учиться, а остался учить. На полпути от колодца он обнаружил мою жену, поливающую лук, поменялся с ней ведрами, оставил ей пустое, а с полным вернулся на кухню. В другом случае ему дали блюдо клецок для короля, сказали, что их нужно есть горячими и чтобы он нес блюдо как можно быстрее. Этот негодник отправился со скоростью около мили в час, задрав голову и выворачивая носки. При виде этого терпение мое после месячных испытаний лопнуло. Я догнал повара, схватил за широкие плечи и, толкая его перед собой, побежал вместе с ним вниз по склону холма и по аплодирующей деревне к Дому Совета, где король вел тогда шумное собрание. Повар имел наглость сделать вид, что я повредил ему внутренности, и выразить серьезные опасения за свою жизнь.
