В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя) - Обручев Владимир Афанасьевич
В половине августа мы выступили в обычном составе — я, Лобсын и оба мальчика, которым было уже по шестнадцати лет; они стали уже хорошими помощниками нам не только в отношении сбора топлива, ухода за костром и чайником и пастьбы животных, но и при вьючке и других работах. Мы шли ночными переходами, чтобы не утомлять верблюдов.
В конце августа мы выступили из Урумчи по знакомой и уже дважды пройденной дороге в Турфан. В Турфане я нашел хороший выбор китайских шелков и закупил их в количестве, достаточном для загрузки половины верблюдов, но не полностью. Отсюда начиналась незнакомая нам дорога, а следовательно, и мое описание ее.
В Турфане, на северной окраине глубокой впадины между Тянь-шанем и Чол-тагом, большая дорога из Восточного Китая в Синь-цзянь делится на две ветви: правая идет в гг. Урумчи, Чугучак и в Кульджу, левая — в Токсун, Карашар и Кашгар. Правая была нам хорошо известна, по левой нам предстояло итти впервые. Но нас интересовали не Карашар и Кашгар, расположенные на северной окраине пустыни Такла-макан, а гг. Черчен, Ния, Керия, Яркенд на южной окраине той же пустыни, и я старался узнать, нет ли прямой дороги туда из Турфана или Токсуна. Оказалось, что большая дорога идет на запад в города Карашар и Курля вблизи большого озера Баграч-куль, откуда можно проехать вниз по реке Тариму к озеру Лоб-нор и вверх по реке Черчен в Нию и Керию. Но при этом пришлось бы сделать большую петлю на запад, лишних дней 10 пути. А по карте, которую я скопировал у консула, было ясно, что из Токсуна можно итти прямо на юг, к нижнему Тариму, срезая эту петлю. По расспросам в Турфане я не мог узнать, ездят ли этим прямым путем вообще. Нам, привыкшим в своих путешествиях с товарами ко всяким дорогам через пустыни, достаточно было знать, есть ли на этом прямом пути подножный корм и вода, как велики безводные переходы, нет ли высоких и трудных перевалов, чтобы рискнуть пройти. Об этом можно было узнать в Токсуне.
От Турфана до Токсуна около 60 верст, и дорога идет по северо-западной окраине Люкчунской впадины. Справа возвышаются плоские холмы и увалы красноватого цвета со скудной растительностью пустыни, а слева расстилается окраина этой впадины с поселками, садами и полями таранчей на кярызах и ручейках, выбегающих из окраинных высот. Они тянутся узкой лентой вдоль подножия этих высот, а немного далее на юго-восток уступают место заброшенным площадям полей, поросшим уже полынью и колючкой и доказывавшим, что прежде воды для орошения хватало на большую площадь. А еще дальше в этом направлении видны совершенно голые бурые кочки с белыми налетами солей, напоминающие грубо вспаханное поле и уходящие до горизонта. Это пропитанные солями и гипсом сухие отложения дна Люкчунской впадины, среди которых на юго-востоке синела поверхность соляного озера Боджанте.
За пикетом Дадун поселки и поля попадались чаще, так как сюда заходили арыки и разветвления реки, текущей со стороны кряжа Даванчин, который мы пересекли с немцами на пути из Урумчи в Турфан. Он тянется дальше на юго-запад, отделяя впадину Люкчуна от впадины Урумчи и протягивается от вечноснеговой группы Богдо-улы в Тянь-шань к высотам Кара-узень, также увенчанным снегами на юго-западе. В начале этих полей и садов Токсунского оазиса мы ночевали у края сжатого поля кукурузы, оставшиеся стебли которой дали нам материал для костра, но корм для животных пришлось купить в поселке. На следующий день мы уже к полудню пришли в Токсун и остановились в предместье на постоялом дворе, который нам рекомендовали еще в Турфане.
В Токсуне мы с удовольствием узнали, что прямой путь на юг к Лоб-нору и Тариму вполне доступен, что на нем имеются селения, вода, даже речки, а первые два перехода совпадают с трактом в Карашар. Надо только запастись сухарями, чтобы иметь запас на случай ночлегов вдали от селений. Ради этого мы остались лишний день в городе.
Первые два дня мы шли по тракту с пикетами. Сначала дорога поднималась по каменистой подгорной равнине северного склона хребта Чол-таг, затем миновала тесное и угрюмое ущелье, где она извивалась между отвесными скалами, в которых каждый стук копыт наших лошадей вызывал громкое эхо. На первом пикете среди скал можно было купить дрова и фураж, хотя очень дорого, но мы имели запас того и другого и ночевали, миновав пикет в верховьях ущелья у ключа. На следующий день дорога вышла из скал, поднялась на плоский гребень хребта за пикетом Ага-булак и спустилась к пикету Узьме-дянь; на всем этом протяжении растительность была очень скудная — мы перевалили через Чол-таг; здесь тракт ушел на запад, а мы продолжали спускаться по пологому холмистому склону на юг, в пустынную долину, отделяющую Чол-таг от хребта Караксыл, более низкого. В долине — следы высохшего озера, песчаные холмы с тамариском, солончаки, заросли камыша, солянок, саксаула. Ночлег был у колодца Шор-булак, где в зарослях моя охота оказалась очень успешной — я подстрелил дзерена, а Очир, наловчившийся в стрельбе из лука, добыл зайца, пока я ходил по зарослям в поисках дичи.
Недалеко от ночлега, вдоль северного подножия Караксыла, тянулась длинная гряда мелкого песка, в 30- 40 сажен высоты, накопившегося вокруг каменных и глинобитных стен какого-то укрепления, хорошо сохранившихся. Но в долине не видно было жилья, и не у кого было спросить, каких времен эти постройки. Впрочем, степень их сохранности позволяла думать, что им не более сотни-другой лет, а следовательно, интересных для нас кладов они не содержат.
Горы Караксыл мы обогнули с запада и шли дальше на юг по бесплодной долине целый переход до хребта Игерчи-таг. Спустившись с него, прошли через заросли камыша, тамариска с отдельными деревьями тополя вдоль небольшого ручья. В зарослях, судя по многочисленным следам, водятся кабаны. На берегу ручья мы с удивлением заметили большую печь, в которой прежде что-то обжигали; судя по куче шлака поблизости, это, вероятно, была свинцовая руда, но остатков жилья по соседству не было; вероятно, рудокопы жили в палатке. Дальше мы встретили группу горок и возле них источник, орошающий площадь длиной около 5 верст. Здесь мы встретили семью монголов-торгоутов и остановились на ночлег по соседству, так как у них можно было достать молоко. Лобсын, конечно, разговорился с ними, узнав, что они того же племени, что и он. Они, по его словам, когда-то отбились от орд Чингиз-хана и остались кочевать в Курук-таге, промышляя диких верблюдов. Лобсын узнал от них, что вблизи одного из источников этой долины, называемой Тунгуз-лык, имеются стены старинного укрепления и возле них древние могилы. Я на всякий случай записал эти сведения.
С юга долина Тунгуз-лык ограничена плоским хребтом Курук-таг, на котором возвышается группа высоких гор. По словам торгоутов, у подножия этой группы имеются источники и пастбища, а при них зимовки торгоутов. Склоны этой группы гор будто бы так круты, что даже звери не могут взбираться на них. В горах этих часто слышны раскаты грома, пальба из пушек, звон колоколов, музыка, пение. Эти горы считаются буддистами священными. Какой-то святой поднялся когда-то на вершину, недоступную для людей, устроил на ней обо, помолился и исчез. Группа называется Сайхан-ула. По словам других, святой остался в горах и по временам совершает молитвы, вызывая те звуки, которые слышатся людям. Эти рассказы после моего посещения Долины бесов, находящейся в тех же горах далее на восток, заставляют думать, что в этой высокой, скалистой и труднодоступной группе сильные ветры и бури, очевидно, и создают эти различные звуки, замеченные людьми. Я записал эти сведения в дополнение к другим, которые собираю о страшных ветрах Ибэ.
Встреченные нами торгоуты кочевали в долине вдоль северного подножия Курук-тага, занимаясь преимущественно охотой; добытые шкуры они сбывали в Токсуне и о дальнейшей дороге к Тариму ничего определенного не знали; они посоветовали нам итти на юго-восток, через старый рудник в поселок Кызыл-сенир, где найдется проводник до Лоб-нора. Мы так и сделали; первый переход привел нас к старому руднику Кант-булак в северных предгорьях Куруг-тага. Здесь мы нашли только семью сторожа, который сообщил нам, что в руднике работает несколько человек в зимнее время, свободное от полевых работ; рабочие дунгане приходят осенью из Токсуна и добывают свинцовую руду, которую весной плавят под надзором китайского чиновника, приезжающего из Урумчи, куда он и увозит выплавленный свинец. Но рудник, по словам сторожа, очень старый, и некоторые шахты имеют более 100 сажен глубины.
