Путешествие в Египет - Дюма Александр (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗
Пока король Людовик защищал воинов ордена тамплиеров и ордена святого Иоанна, в большой опасности оказался его брат граф де Пуатье, командовавший левым флангом. Как мы говорили, он один был конным среди своих пехотинцев; и теперь с ним случилось то же, что и с графом Анжуйским. Неверные пошли в наступление - пехота против пехоты, извергая пред собой греческий огонь; сарацинским всадникам оставалось лишь ворваться в ряды обезумевших солдат, нанося им смертельные удары. Граф Анжуйский бросился на врага и успел убить двух или трех сарацин, но вскоре был связан и захвачен; его уже тащили за пределы лагеря, когда сопровождавшие войско пажи, слуги, мясники, маркитантки, любившие графа за добродушный нрав, пришли в сильное волнение и схватились за оружие. В ход пошло все: топоры и охотничьи копья, большие и малые ножи; это войско, на которое никто не рассчитывал, вихрем налетело на сарацин, перерезая сухожилия лошадям, убивая падавших наземь всадников и вступая врукопашную с пехотинцами; они бились так яростно, испуская столь громкие крики, что неверные, оглушенные этим шумом и испуганные таким неистовством, обратились в бегство, оставив графа, брошенного своими рыцарями, но спасенного простолюдинами.
Еще более решительный отпор получили сарацины со стороны трех последних отрядов. Один, как было сказано, находился под началом мессира Жосерана де Брансона, господина и командира, это был достойный рыцарь, он приходился Жуаивилю дядей, за свою жизнь он принял участие в тридцати шести битвах и сражениях и почти во всех одержал победу.
Однажды, в страстную пятницу, будучи в войске своего кузена графа де Макона, он явился к Жуанвилю и к одному из его братьев и сказал им:
- Племянники мои, мне нужна ваша помощь, чтобы уничтожить германцев, которые нападают на монастырь Макона и грабят его.
Жуанвиль и его брат тотчас же откликнулись на этот зов и под предводительством дяди вошли в полном вооружении в церковь, что, наверное, господь простил им, ибо они поступили так во имя правого дела; они принялись колоть и рубить мечами германцев и изгнали их из храма божьего. Затем мессир Жосеран спешился и во всем вооружении, преклонив колени пред алтарем, воскликнул:
- Великий боже Иисус Христос, молю тебя, господи, ежели ты пожелаешь воздать мне, позволь умереть во славу твою.
Мессир де Брансон возложил па себя крест одним из первых, а в сражениях во вторник и в среду дрался, как лев; из всего отряда только под ним самим и под его сыном уцелели лошади. Когда он увидел, что сарацины теснят его людей, он сделал вид, будто спасается через брешь во флангах, а сам вместе с сыном поскакал во весь опор в обход и оказался в тылу у неверных; тем пришлось обернуться, а крестоносцы за это время успели перевести дух и перестроиться. И наконец, господь даровал ему милость, о которой он молил: в одной из дерзких атак он был выбит из седла и умерщвлен, ибо не желал сдаваться в плен. Тогда командование маленьким отрядом принял на себя его сын, и они отступили к берегу канала. Находившийся в лагере герцога Бургундского на противоположном берегу мессир Анри де Кон привел к Эль-Ашмуну своих лучников, и те всякий раз, когда турки шли в атаку, осыпали их через канал столь обильным градом стрел и дротиков, что из двадцати рыцарей, входящих в свиту Жосерана, погибло только двенадцать, а остальные спаслись. За отрядом мессира Жосерана, как мы помним, шли отряды монсеньора Гильома Фландрского и Жуанвиля - самый сильный и самый слабый во всем войске, они стояли рядом, и один отряд защищал другой. Граф и его фламандцы были преисполнены боевого пыла, лишь накануне перейдя реку, па лихих конях и хорошо вооруженные, они поджидали неверных, отважно шедших на них; но едва те приблизились к крестоносцам, как Жуанвнль и его рыцари, раненные и изувеченные, не сумевшие даже без посторонней помощи облачиться в доспехи, схватили луки и стрелы и стали из последних сил поддерживать лучников и арбалетчиков, расставленных таким образом, чтобы ударить туркам во фланг, и скоро смешали их ряды; граф Гильом воспользовался этой сумятицей и ударил по ним. Турки не смогли вынести удара прославленных всадников на тяжелых скакунах фламандской породы, похожих на сказочных богатырских коней. Они обратились в бегство, а крестоносцы преследовали их за пределами лагеря. Спастись сумели лишь всадники-арабы на своих быстроногих скакунах, а все пехотинцы из войска неверных были убиты и изрублены на куски; воины графа, где среди первых находился мессир Готье де ля Орг, вернулись, нагруженные всевозможными щитами.
Бой уже кипел по всей линии, и длился он с полудня до семи часов вечера. К этому времени сарацины, теснимые крестоносцами, благодаря прозорливости Людовика, по-прежнему возглавлявшего сражение и спешившего на помощь слабым, стали отступать. Христиане изгнали их за пределы поля брани; но на сей раз, то ли наученные опытом, то ли разбитые усталостью, остановились у его границы. На целое лье в длину и на пятьсот шагов в ширину земля была покрыта убитыми, где на одного христианина приходилось трое неверных.
Людовик, видя, что сражение завершилось блестящей победой его оружия, так же как перед боем, созвал к своему королевскому шатру баронов и поздравил с победой:
- Сеньоры и други мои, отныне вы узрели и поняли, какую благодать ниспослал нам господь, ибо в прошлый вторник, день заговений, мы с божьей помощью безжалостно изгнали врага из его укреплений, где мы и находимся сейчас, а нынче мы пешие и почти безоружные взяли верх над их конницей и пехотой во всеоружии, да к тому же не в одном, а сразу в двух боях.
А позже король послал во Францию, ждавшую от него лишь одного - чистосердечия, следующее послание, простое и возвышенное, как и его душа: "В первую пятницу великого поста, когда все вражьи силы ринулись в наступление, господь не оставил французов, неверные были отринуты и понесли большие потери".
Однако, несмотря на двойную победу и снизошедшую с неба благодать, Людовик уже понимал, что кампания проиграна: армия лишилась почти всех лошадей, не меньше трети всадников были ранены, а остальные чуть живы от усталости; кроме того, с каждым днем возрастало вражеское войско. Уже не приходилось помышлять о походе на Каир, а некоторые даже поговаривали, правда с опаской, что оставаться здесь дольше уже невозможно и лучше вернуться в Дамьетту; но возвращение в Дамьетту было равносильно бегству. А могли ли французские рыцари, воины Христовы, спасаться бегством от поверженного врага? Поэтому такой совет был неприемлем. Еще сильнее укрепили лагерь, чтобы обезопасить себя от всех неожиданностей со стороны сарацин, и приготовились к новому нападению.
Но напрасно: сарацины затаились и не подавали признаков жизни. Они тоже выжидали, и их расчет оправдался.
Неделю или десять дней спустя после поражения тела, брошенные в канал Ашмун, начали всплывать па поверхность. Течение несло их к морю, но вскоре они натолкнулись на мост через канал, сделанный крестоносцами, а поскольку вода стояла высоко, то не могли проплыть между опорами, и трупов скопилось так много, что не стало видно воды. Тогда король отрядил сотню работников, чтобы отделить христиан от неверных. Первых сносили в большие ямы - общие могилы, а трупы нехристей длинными баграми заталкивали под воду, пока их не подхватывало течение и не проносило между опорами моста, а оттуда - в море. На берегу собрались отцы, искавшие сыновей, братья, искавшие братьев, друзья, искавшие друзей. И пока продолжались эти захоронения, Дегвиль, камергер графа Артуа, ни на миг не покидал берега, все надеясь найти принца. Но все усилия верного слуги оказались напрасными, и тело мученика Мапсуры так и не было обнаружено.
Но, как мы уже упоминали, шла третья неделя великого поста, и даже на войне рыцари точно следовали предписаниям церкви, говели и постились в назначенные дни, как если бы находились в своих городах или у себя в замках. Поскольку еды почти не было, им приходилось довольствоваться разновидностью рыбы, которую ловили прямо в канале Ашмун; рыба же эта, хищная и прожорливая, питалась лишь трупами, и, когда трупы всплывали, можно было воочию наблюдать, как на них набрасываются целые стаи этих тварей. То ли от отвращения, то ли из-за того, что этот страшный корм и впрямь сделал рыб негодными в пищу, но скоро в войске началась цинга. Те, кто ел рыбу, а таких было большинство, заболели. Десны распухали так, что не видно было зубов; и тогда армейским цирюльникам, одновременно исполнявшим обязанности лекарей, приходилось совершать одно из самых болезненных хирургических вмешательств - бритвами срезать эти гниющие наросты. И как говорит Жуанвиль на своем образном языке: "Слышались лишь крики и стоны, словно вся армия состояла из женщин, мучившихся родами".
