Старый патагонский экспресс - Теру Пол (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
— Я видел Тикаль. Очень красиво. Вам следует его увидеть. Как долго вы путешествуете?
— Почти месяц.
— Пять месяцев я непрерывно в пути! Пять! Я выехал из Парижа в октябре. Я провел один месяц в Нью-Йорке.
— Путешествовали по Нью-Йорку?
Это его ошеломило.
— Я посещал разные места. Куда вы едете?
— В Боготу.
— Да, но потом?
— В Южную Америку.
— Патагония, — он водил пальцем по своей французской карте. — Я еду сюда, — и он ткнул в ярко-зеленое пятно на территории Бразилии. — Вниз по Амазонке, из Летиции. Я проведу на реке пятнадцать дней или немного больше, — и он поднял на меня взгляд. — В Аргентине плохое правительство.
— В Бразилии прекрасное правительство, — сказал я. — Вы сами спросите у тех индейцев, которые живут в Амазонии, они вам скажут.
Он потеребил бородку, явно заподозрив меня в издевательстве.
— Чили и Аргентина хуже. Поэтому я туда не поехал. А вы весь путь до Боготы проделаете на этом поезде?
— Да, верно.
— А я нет. Я сойду в Ла-Дораде. А там пересяду на автобус.
— Разве так быстрее?
— Нет, но вы экономите деньги — пять долларов или даже больше.
— У меня есть пять долларов, — сказал я.
Он закашлялся. Он вскочил, не в силах усидеть, и продолжал кашлять, каждый раз сгибаясь пополам. Я заметил:
— Вам бы надо полечиться. Дать вам аспирин?
— Нет, — возразил он. — Это ерунда.
Я вернулся к Босуэллу, потом подремал и посмотрел в окно. Пейзаж не менялся. Равнина была совершенно плоской и бесконечной, без каких-либо видимых границ, и плотная листва сливалась в сплошной полог. Но через какое-то время мы снова попали в саванну, и где-то на самом горизонте прорисовались едва различимые очертания гор, ближе к дороге паслись коровы и лошади, пускавшиеся в галоп при виде нашего состава. Пышные венчики на головах у журавлей развевались над метелками травы, как клочки рваной бумаги.
На одном полустанке был бар под вывеской «Голубой Дунай», написанной по-испански, совсем недалеко от Магдалены. Снаружи имелась коновязь и стояли три оседланных лошади; их хозяева сидели у окна и пили пиво. Это была вполне естественная для Дикого Запада картинка: хижины поселенцев, свинарники и щебет колибри. В поезде было не лучше. Пассажиры или спали, или молча сидели, изнуренные духотой. Половина из них были индейцы с плоскими лицами, в ярких шалях или фетровых шляпах.
После полудня на очередной остановке по поезду прошел слух, будто перед самой Боготой с рельсов сошел поезд якобы из-за оползня. Француз подтвердил это, но сказал, что ему все равно, ведь он сойдет в Ла-Дораде. Эти новости меня не удивили. В Барранкилье Дадли познакомил меня с американцем, занимающимся происшествиями на транспорте. Этот парень показал мне отчет по статистике аварий на перегоне между Санта-Марией и Боготой. У него были цифры только до 1972 года, но и они выглядели весьма откровенно: в 1970 году 7116 крушений, в 1971–5969, а в 1972–4368. Он добавил, что ситуация становится только хуже. И я выехал из Санта-Марты вполне готовый либо к крушению, либо к задержке по этой причине. (Говорили также, что на самом деле это бандиты останавливают поезда и грабят пассажиров, но колумбийцы отрицали это в один голос.)
— Вы считаете, это нас не задержит? — спросил я у кондуктора.
— Вечером мы будем в Боготе, — ответил он. — Это правда.
Вскоре показались горы, отроги Анд, а вместе с ними и бурые воды реки Магдалена, по которым сновали долбленые лодки. Рыболовы на берегу ловили рыбу какими-то приспособлениями, напоминавшими сачок для бабочек. Поначалу горы напоминали о себе отдельными возвышенностями и одинокими утесами, причем некоторые из них напоминали крепости из-за окружавших их неприступных построек. Но это была иллюзия — никаких построек здесь не было. Просто мои глаза, непривычные к такой высоте, подвели меня и придали незнакомым формам привычные черты. Поезд катил прямиком к этим голубым, серым, зеленым пикам. И то, что я поначалу принял за облака — синеватые полосы в небе, — тоже оказалось горами; да и все остальное, представавшее моему взору, казалось не более чем туманом, принявшим знакомые формы.
Поезд тем временем пополз наверх к настоящему туману и облакам. Только что мы ехали там, где было душно и сухо, в следующую минуту нас окатил проливной дождь. Мы буквально врезались в дождь и оказались в прохладней долине. Поля и сады радовали глаз сочной зеленью, и еще там были особняки, каких я никогда прежде не видел. Они лепились на склонах гор за непроницаемыми заборами и живыми изгородями, и одно название было громче другого: Севилья или Убежище. Я видел плавательные бассейны, ухоженные сады и лужайки, способные затмить самый яркий ковер. Одни были выстроены в виде замков с башенками, другие — как швейцарские шале, а как-то попался ни дать ни взять пряничный домик из сказки, из оранжевого кирпича, под остроконечной крышей. Индейцы и прочая беднота, путешествовавшие в экспрессе «Де-Соль», таращились на это великолепие с удивлением, граничащим с какой-то тревогой. Интересно, понимают ли они, что в каждом из этих огромных домов на склонах гор живет лишь по одной семье? Уж если для меня они кажутся невероятными, то что творится в голове у бедняка из деревни с берегов Магдалены?
Я спросил об этом у одного из пассажиров. Он не отрываясь смотрел в окно, хотя давно вымок под дождем. Несмотря на холод, он оставался в легкой рубашке с короткими рукавами.
— Кто живет в этих домах? — спросил я по-испански.
— Большие боссы.
Но это была Колумбия. И здесь не было ни одного болота без гор и ни одного дворца без окружающих его хижин. Хижины располагались ближе к железной дороге, и жители сновали по своим делам, сгорбившись под дождем. Становилось все прохладнее, но мы поднимались с такой скоростью, что моя рубашка все еще была влажной от пота, которым я обливался на равнине, и теперь озноб пронизывал меня до костей. Я накинул кожаную куртку и все равно дрожал.
И вот на очередном горном склоне наш поезд встал. Все в вагоне вскочили с места, как по команде. Возле платформы ждали автобусы. Не было сделано ни одного официального объявления об аварии или об оползне, но все все знали. И последние несколько миль мы проделали в стареньком автобусе, едва тащившемся по размытым дождем горным серпантинам. Впервые за всю мою поездку я всерьез опасался за свою жизнь. Мы приехали в поливаемый дождем город высоко в горах в кромешной темноте.
По большей части старинные здания в Боготе были выстроены в испанском стиле, но Анды наложили на них свой мрачный колорит. Даже в самый солнечный день три самых высоких сооружения — колокольни монастыря и собора и статуя Христа — оставались темными от влаги. Сам город располагался на гигантской гранитной полке. В полутора милях над уровнем моря сказывались все прелести высокогорья: почти все время, пока я там был, лил ледяной дождь, и эта знобкая сырость действовала очень удручающе. Мое настроение сделалось мрачнее тучи. От высоты кружилась голова и темнело в глазах. Я ковылял из одного конца города в другой, страдая от сердцебиения и одышки.
За много лет до того, как началась эпоха небоскребов, колокольни Боготы создали строгую красоту этого города. Это были прекрасные свидетельства золотого века испанской архитектуры. И поскольку здешний климат очень похож на северо-восток Испании, совсем нетрудно было представить, будто вы, как писал Босуэлл, «оказались в Саламанке». Связь Боготы с Испанией была тем прочнее, что на протяжении сотен лет было гораздо проще попасть в Испанию, спустившись по Магдалене до моря, чем в любую другую часть Колумбии. Вот почему и культурно, и географически Богота смотрела свысока на Южную Америку в целом и на свою страну в частности. Такой она осталась и в наши дни: надменный город с незыблемой классовой системой. Коровы мирно пасутся в городских парках, но это лишь видимость пасторального уклада, вместе с колокольнями соборов оттесненного на задний план уродливыми коробками офисных зданий.
