Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" (полная версия книги txt) 📗
вдребезги вслед за ним.
Будь у меня топор, я бы управилась быстрее, и теперь я даже завидую
Джоанне, которая всюду таскала его с собой. Но в то же время я понимаю,
зачем она делала это – так быстрее расправиться с тем, что тебе так
ненавистно.
Крик. Я вновь почувствовала пульсацию в руках, но теперь разжимать и сжимать пальцы мне намного сложнее, чем прежде. Моя пытка становится невыносимой. Я похожа на загнанного зверя, но бегу я не от убийц, а от себя самой. Койн – она далеко, а я здесь. Управиться с собой куда проще.
За разнесенным шкафом следуют полки. И мне даже жаль, что в Капитолии абсолютно все делается из звенящего стекла – слишком больно и тяжело терпеть эти колющие раны и порезы. Кровь стекает по плечам – еще одно
ранение. Может, стоит считать их?
Я опускаюсь на пол и замечаю, что в комнате не осталось ни одного
«живого» предмета. Все перевернуто вверх дном, искалечено и изранено.
Это то, что творится у меня внутри. Пускай Койн устроит в этой комнате
день открытых дверей – вроде музея свободного посещения. «Здесь провела последние дни своей жизни символ восстания и девушка, давшая надежду, – Сойка-пересмешница». Все будут знать, что я - сумасшедшая девушка, выжившая из ума психопатка, сделавшая себе карьеру на одной только броши.
– Господи, Китнисс…
Я слышу чужие голоса. Это страшно, но уже не странно. Желудок скрутило втугой узел, я ведь потеряла слишком много крови. И откуда ей взяться в
моем организме в таком количестве? Я смотрю на свои худые ноги, которые прикрывались одними порванными штанами бордового костюма. Это сложно назвать штанами – лоскутки, вот это слово.
– Китнисс! Ты слышишь меня?
Зачем мне слышать тебя? Кем бы ты ни был, ты всего лишь плод моего
нездорового воображения.
– Тик-так, тик-так, – шепчу я.
Я не узнаю собственного голоса. Он - словно наждачная бумага, и я
улыбаюсь этим мыслям. Сумасшедшая, как Энни или Вайресс. Но разве это
важно?
Ничто теперь не важно. Не поднимая головы, заношу над рукой кусок
стекла. Вспоминаю, как сама едва не прикончила таким Пита. Пит. Как мне будет тебя не хватать там… Там, где мой утенок. Я буду скучать по тебе, а ведь ты так и не узнал о моих истинных чувствах. Мне грустно и в то же время - легко.
Рука не дрогнула, и я с умиротворением закрываю глаза.
Начало конца. Моего конца.
…что-то пошло не так? В чернеющей пелене забытия я вижу испуганное,
затравленное, но знакомое лицо…
– Пит?
========== Глава 15 : «Эффект Китнисс» ==========
Все происходит быстрее, чем я того ожидала. Мертвым кольцом пальцев он обхватывает мое запястье так, что я не могу пошевелить рукой. Чувствую, как конечность начинает неметь, в слабой попытке одергиваю руку – бесполезно. Поднять глаза и уверить своего напарника в том, что со мной все в полном порядке, выше моих сил. Но я даже благодарна ему: покалывающая боль, которая пульсирует в руке, отрезвляет.
И я чувствую злость, которая закипает внутри. Злость на саму себя, за слабость собственного характера, за беспочвенную истерику, которая походила на сумасшествие, за весь этот погром, который я устроила в своей комнате. Это дежавю: все это я переживала в день казни Сноу. В день Осознания Своих Потерь. Но разве Прим хотела бы этого? Разве ей не больно видеть теперь все это? Смотреть на то, как ее старшая сестра, которую она ставила себе в пример, медленно сходит с ума?
Я смотрю на Пита. Непроницаемое, безжизненное выражение лица задело меня больше, чем если бы он набросился на меня с поучительными моралями. Он молчит, молчу и я. О чем нам говорить? Разве все не было высказано еще в поезде? Рука начинает покрываться сетью фиолетовых прожилок: я ее практически не чувствую. Наконец, железная хватка Пита ослабевает, и, тяжело вздохнув, он поднимается на ноги. Это движение заставляет подняться и меня, но получается это крайне неуклюже – ватные ноги противятся мне.
– Ты можешь идти?
Я односложно киваю головой. Но когда чувствую судорогу, расходящуюся от бедра к колену, отрицательно мотаю ею из стороны в сторону.
Пит оглядывается на меня и внимательно осматривает мои ноги. От этого мое лицо заливается краской и мне кажется, будто я пьяна. Он оскаливается, и, отвернувшись, помогает добраться до ванной. Я слабо соображаю, зачем он делает это, но когда напарник усаживает меня на край ванной кабинки, сквозь лоскуты багровой ткани еще недавно строгого костюма я замечаю изрезанные, кровоточащие раны. Адреналин отступил – я чувствую боль. Она начинается от шеи и тянется по всему телу легкими, а в некоторых местах и надрывными, одиночными пульсирующими или многочисленными покалываниями. Словно я – одна сплошная натянутая струна, и любое мало-мальски ощутимое движение отзывается во мне судорогами и нестерпимыми муками.
Я не вижу лица Пита, но думаю, он чувствует приблизительно то же, что и я, когда мне довелось видеть его гниющую ногу на арене 74-х Игр. Состояние страха перекликалось тогда с отвращением, но меня мало заботили мои собственные чувства; я не думала о себе, ведь счет жизни моего напарника шел на минуты.
– Ужасно, да? – спрашиваю я, и слежу за реакцией своего напарника.
Он вскидывает на меня беглый взгляд и слабо улыбается. Видимо, понял, что я просто издеваюсь над ним, подражая разговору из прошлого. Так было с Финником, так стало с Питом и так будет всегда. Мое прошлое слишком глубоко засело внутри меня, становясь чуть более, чем просто частью моей жизни. Мое прошлое – есть я настоящая.
– Не особенно, – Пит открывает воду и регулирует потоки горячей и холодной воды. – Тебе нужно к врачу.
– Чтобы слух о том, что Сойка-пересмешница выжила из ума, потряс весь Панем?
Он ничего не отвечает, продолжая разглядывать мои израненные конечности. Ему слишком тяжело: переродок, хоть и присмиревший, все еще находился внутри него, а значит, такой расклад был зверю только на руку. Пит последний раз оглядывает мои ладони и ноги, и, тяжело вздохнув, добавляет:
– Попытайся раздеться так, чтобы не повредить раны еще больше.
Раздеться? Тепло расходится по всему телу, и я понимаю, что начинаю безвозвратно краснеть. Стараюсь не смотреть на Пита, пока он выходит из ванной, разглядывая исхудавшие и израненные пальцы рук.
– Прикроешься полотенцем и постучишься, как будешь готова. Иначе мне не обработать раны. И, пожалуйста, – он тут же становится серьезным, – не делай больше глупостей.
Пит выходит, прикрывая за собой дверь. Последняя фраза окончательно вернула меня к реальности. Злость обуревает меня, и я понимаю, какой была дурой, когда разгромила свою ни в чем неповинную комнату. Ведь Койн жаждала подобной реакции: кто из повстанцев поверит обезумевшей от горя девушке? Кто поверит в искренность ее помыслов и чувств? С помутневшим рассудком я бы сделалась слишком легкой мишенью для Койн; а значит, эта победа была бы одержана Президентом без боя.
Штаны еще не прилипли к коже, а благодаря Питу, который вовремя успел смочить самые кровоточащие раны, соскальзывают с меня быстрее, чем я думала. Ноги выглядят действительно ужасно; я не замечаю ни одного живого или не исполосованного порезами клочка кожи. Она все такая же беззащитная, нежная, восстановленная заботливыми руками врачей Капитолия. Где-то заметны расходящиеся швы ткани; где-то я чувствовала присутствие инородных тел, которые мешали мне нормально двигаться, отдаваясь страшной болью на каждое мое ничтожное движение; где-то запекшаяся кровь стягивала ткань и вызывала неприятный зуд.
Мое тело стало неуклюжим за эти несколько месяцев, которые я провела наедине со своими убитыми чувствами, потому, наверное, болевой порог вырос во множество раз. Хватаюсь за полотенце и накидываю на себя, оставляя оголенными лишь искромсанные ноги. Тут же замечаю на снежном покрое полотенца красные пятна. Разве кровь могла так быстро проступить?
Нет. Это ладони. Руки. Даже плечи. Все истерзано ранами. Как я могла не замечать этой жуткой боли, которую чувствовала сейчас? Возможно, потому, что душевная боль превосходила боль физическую, застилая рассудок одной лишь ненавистью.
