Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya" (полная версия книги txt) 📗
Слова отдаются в душе болью, но осознание того, что он прав, приходит быстрее слез. Я не посмею заплакать, я не имею на это права.
– Сойка-пересмешница должна быть сильной, – неожиданно говорит он.
Его лицо озаряет вымученная победная улыбка, которую он отыграл у переродка, ненавидящего меня и глумящегося внутри него.
Он прощается и возвращается в апартаменты Хеймитча. Теперь я понимаю, почему он не может вернуться в свой дом. Там слишком много меня, семьи, воспоминаний, которые бы вызвали у него новый приступ. Он держался молодцом, но не мог скрыть того, как тяжело ему это дается.
Пит Мелларк, парень-табу, открылся мне со старой его доброй проницательностью. И теперь после слов «табу» в его кличке мне хочется поставить знак вопроса.
========== Глава 3 : Звонок ==========
Наверное, с выводами я все-таки поспешила. Едва переступив порог собственного дома, я чувствую, какой тяжестью от него веет. Расческа Прим, забытые во время бомбардировки ленты, сломанный отцовский лук, мамины порченые травы, кусок иссиня-черного угля, подаренный Гейлом, будто кричали о моем полном одиночестве. А теперь ко всему комплекту вещей-воспоминаний добавилась еще и брошь сойки.
Я просто её ненавидела. Сколько людей погибло за эту несчастную безделушку? Сколько может погибнуть теперь? Мне не верится, что именно я была Сойкой-пересмешницей. Кажется, это было столетие назад, в другой, не особо удавшейся жизни, которую мне разрешили переиграть.
Сейчас в дверь постучится Гейл, кинется ко мне, по-братски потреплет мои волосы и станет восхищать своими чудаковатыми историями о шахтах Двенадцатого. Вечером с работы вернется отец, и мы наверняка отправимся в лес. Мама тихо войдет за полночь. Поцелует меня и Прим и будет долго сидеть у наших постелей, согревая холодные от кошмаров руки сестры.
Я так ярко представляю образы, что начинаю в них верить. Но сердце недовольно ухает вниз, когда вместо моих родных за дверью бушует осенний ливень.
Ни Прим. Ни отца. Ни Гейла. Ни мамы.
В доме Хеймитча горит свет. Внизу мерцает экран переключающегося телевизора, наверху мелькает отблеск беспокойной тени. Пит не может заснуть, да и вряд ли хочет. Он тревожно мечется по комнате и изредка очертание его фигуры виднеется в окне.
Слишком хорошо я знала прошлого Пита Мелларка. Он не заснет до рассвета. Потом, когда лучи станут пробиваться сквозь горизонт, окрашивая небо в его любимый оранжевый оттенок, уступит самому себе и, ворочаясь в простынях, наконец-то отдастся на съедение кошмарам.
Звонок телефона заполняет всю гостиную. Кто мог звонить мне? К телефону я не подходила почти месяц, вряд ли кто-то понадеялся на удачу, чтобы наконец-то достучаться до меня.
– Алло?
– Китнисс? Наконец-то! – голос Плутарха радостно звенит в трубке аппарата. – Я уже и не надеялся на то, что ты подойдешь к телефону. Как ты, дорогая?
С трудом проглотив «дорогую», отвечаю:
– Нормально.
– Ты все-таки встала с постели? Сальная Сей творит чудеса!
Прим творит чудеса. Оковы сняты, Плутарх, но тебе об этом знать необязательно.
– Все возможно, – как можно рассеяннее отвечаю я. – Как дела в Капитолии?
– О, Койн трудится в поте лица. Многие беженцы теперь подрабатывают персоналом – пытаются избежать участи в Играх… Ты же слышала о них?
– Мельком.
– Тогда должна знать, что они начнутся ровно через две недели.
И зачем мне все это выслушивать? Будто он не знает, что особой радости при словах «Голодные Игры» я не испытываю.
– Но я звоню не поэтому вопросу, Китнисс.
– По какому же?
– Видишь ли, Игры проводятся в Капитолии на старой арене…
К чему он клонит?
– Старая арена – старые привычки. А по правилам у каждой пары трибутов должен быть свой ментор, Китнисс.
– Кроме Хеймитча, никого больше не осталось и мы подумали…
Нет. Этого. Не. Может. Быть.
– Китнисс, мы предлагаем тебе стать ментором 76-х Голодных Игр.
***
Отправить детей на смертную бойню? Устроить кровавое месиво и помочь им продержаться дольше остальных? Научить выживать и убивать детей, которые никогда не брали в руки оружия? Сделать из них первоклассных убийц вроде Мирты и Катона?
Чтобы они пережили все страхи и ужасы арены? Чтобы их жизненный путь был изуродован существованием посреди собственных страхов?
– Это необязательно, Китнисс. Я думаю, Койн сможет найти и других…
Несомненно. Она найдет подобие себя для созданий, которые не виноваты в ошибках своих предшественников. И тогда это будет скотобойня. Она ждет. Она жаждет этого. Койн не остановится. Она ничем не отличается от Сноу, которого я приговорила к смерти.
– Игр не предотвратить?
Молчание Плутарха отдается во мне страшной пульсацией сердца в грудной клетке. Мне кажется, свой ужас и отвращение я выдаю этим прерывистым стуком.
– Китнисс, это не в моей компетенции, неужели ты передумала касательно Игр?
Его слова хлестнули меня. Конечно, «ты передумала». Я подписалась под смертельной гильотиной.
– Нет, не передумала.
– Отлично. Подумай по поводу того, что я сказал. Вы с Питом, – он сделал паузу, как и Койн, проверяя влияние своих слов, – приглашены на открытие Игр. Я понимаю, как это тяжело, Китнисс…
Он продолжал говорить, но я уже не слушала. Игры. Капитолий. Пережить заново эти чертовы часы в месте, где покоится последнее воспоминание обо мне нормальной. Обо мне до Игр.
Тяжело? Это невыносимо. Это вскрывать скальпелем покрытые сукровицей раны. Срывать её, превращать розовую зажившую кожу в кровавое месиво из кусков моего скальпа, живого мяса и крови. Я не готова. Слишком рано.
Разве это правильно? Разве не этого ждет Койн? Моего поражения.
Трубка выпадает из похолодевших рук, но это непримечательно для меня. В глазах заплясал дикий вихрь из вещей, находящихся в доме: расческа, ленты, уголь, травы, лук. Обратно прямиком в ад. Туда, откуда не выбираются.
Даже после свержения Сноу Капитолий не оставил меня в покое. Он никогда не оставит. Осознание того, что я во власти столицы; того, что я среди миллиарда людей одна; того, что я неизменная машина-убийца, сделало свое дело.
Ноги непроизвольно подгибаются, и я уже вдыхаю слабый древесный аромат пола. От него веет холодом и безразличием – ему тоже плевать на меня. Я чувствую, как внутри меня зарождается истерика. Она крадется к глазам холодными, солеными каплями, к горлу подбирается громкими, срывающимися криками, а на руках оставляет красные полосы свежей алой жидкости. Как напоминание о встречи пальцев с шершавым паркетом.
Пока я еще могу соображать, я пытаюсь доползти до двери – позвать на помощь. Сальная Сей или Хеймитч, не имеет значения, главное, чтобы со мной кто-то остался. Налил чаю, погладил по волосам, соврал о том, что все будет хорошо. Я не различу лжи и правды, пока в глазах не останется слез.
Дверь со скрипом поддается, и я из последних сил открываю ее. Дождь и прерывистый ветер толкают меня в грудь. Я могла бы упасть, если бы и так не покоилась на полу. Гроза диким срывающимся криком раздается над головой. Молнии очерчивают небо одна за другой. Дождь превратился в непосредственный стенной ливень. Но это не имеет значения.
Пускай кто-то увидит калеку. Пожалеет. Посочувствует. Мне ведь больше ничего не надо?
Как назло, на улице не было ни единой души – люди вымерли, а это место стало живым кладбищем усопших. Слабый огонек, плясавший в окнах, потух, вечерняя гроза стала ночной. Сквозь непроходимую стену ливня я замечаю, что также тихо и в доме напротив – Хеймитч и Пит спали. Сальная Сей не придет в такую бурю. А остальные жители Деревни Победителей оставались за четырьмя стенами, отгораживаясь от меня и дождя.
Может быть, я умру от переохлаждения, но это все же лучше, чем от смертельной раны на арене на радость остальным трибутам и Капитолию.
Глаза выжигает боль, и я чувствую прилипшую к телу ситцевую майку. Возможно, скидывать ветровку было слишком опрометчиво, но и это уходит на задний план.
