Траян. Золотой рассвет - Ишков Михаил Никитич (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Прошел месяц, другой, но дело Лонгов так и не стронулось с мертвой точки. Новый принцепс в ответ на запрос Ларция, ответил, что сейчас не время «сводить счеты и тем самым расшатывать устои государства». Затем провозгласил – «требование момента в том, что бы в Риме царило согласие и радость по случаю установления справедливости и торжества законов». «Мелкие дрязги, – добавил новый принцепс, – пора отставить в сторону». Этот ответ, по меньшей мере, странный, если не издевательский, вконец расстроил Ларция.
Он решил поговорить с Плинием. Судя по предыдущей встрече, Плиний много знал и был вхож в круг близких Нерве сенаторов.
Сначала старый друг отвечал скупо и осторожно. Намекнул, что дело Лонгов, к счастью, пока не привело к убийственному для их семьи результату. То есть, можешь и потерпеть… Другие пострадали куда чувствительнее, чем «ты, мой друг», и отдать долг этим убиенным, вернуть сосланных, вернуть честь лишенным ее, задача более насущная, чем помощь еще не успевшим пострадать и только ожидавшим своей участи согражданам, «как бы горько это не звучало для тебя».
Действительно, звучало горько, но еще горше стало на душе, когда Плиний признался – Нерва висит на волоске. Преторианцы уже в открытую грозят принцепсу смертью, требуют, чтобы тот немедленно выплатил им наградные, объявил Домициана «божественным» и сократил срок службы до десяти лет.
Ларций рот открыл от изумления.
— Как до десяти? С шестнадцати до десяти?
— Точно.
— Выходит, в армии будут служить двадцать, а в гвардии десять? Кто же тогда будет воевать? Чем нам закрыть границы?
— Об этом я должен спросить тебя, опытного префекта, но не спрошу, потому что ответ ясен. Попытки Нервы усидеть на двух стульях – и нашим, и вашим – провалилась. Старик одновременно возвращает из изгнания несчастных и прощает доносчиков. Он называет это политикой национального примирения. Но если бы это была политика! Это всего лишь попытка удержаться у власти – попытка беззубая, трусливая, гибельная для государства. Нерва никак не может совладать со страхом, который поселился в нем во времена Домициана. Денежные поступления из провинций резко сократились, а кое?кто из наместников словно забыл о существовании столицы. Видно, решили воспользоваться моментом. Выплату жалованья легионам в начале года мы еще выдюжим, после чего государственное казначейство можно будет закрывать. Денег в казне нет и не предвидится, так что подкупать солдатню будет нечем. Сенат назначил комиссию из пяти человек для подготовки рекомендаций по снижению общественных расходов. В воинских лагерях на Данувии неспокойно, там со дня на день может вспыхнуть мятеж. Большие сомнения вызывает верность наместника Сирии Красса Лицинциана, родственника Гая Кальпурния Красса. По его командой четыре легиона, судя по донесениям верных людей, он то и дело вспоминает, что является родственником Пизона, наследника Гальбы.
— Это тот, которого Гальба избрал себе в соправители, после чего Пизон не прожил и года?
— Рад, Ларций, что ты хорошо знаком с римской историей, потому что наступают времена, о которых не хочется вспоминать, тем более жить.
— Ты имеешь в виду гражданскую войну, которая случилась полвека назад?
— Да.
— Не понимаю, зачем ты мне это рассказываешь?
— Чтобы ты был готов ко всему.
— Неужели нет выхода?
— Опытные люди посоветовали Нерве взять себе соправителя. Они настаивают на кандидатуре Кальпурния Красса. Я решительно воспротивился. В этом случае гражданская война неизбежна, ведь все мы прекрасно знаем, что представляет из себя Красс. Напыщенный петух, который сначала делает, потом думает.
— Кого же ты предлагаешь?
— Наместника Верхней Германии Траяна. И не только я, но и Фронтин, и те, кто в настоящее время способны мужественно взглянуть правде в глаза. Нас много.
— Но он родом из провинции?
— Это хорошо или плохо, Ларций?
Лонг смутился.
— Не знаю… – наконец выговорил он.
— И я не знаю, а всех остальных претендентов знаю, и могу сказать, что каждый из них с легкостью проделает путь Домициана, а то и Калигулы. Поэтому я за Траяна. Удивительно, но бедствия порой благотворно действуют на смертных! Многие словно прозрели и начинают внимать доводам разума. Когда я спрашиваю достойных и уважаемых людей – какой принцепс нам нужен? – все едины в том, что пора рискнуть. Обратиться к свежей крови. Однако каждый старается выдвинуть свои условия, этих требований уже не сосчитать…
— Это естественно, Секунд.
— Хорошо, давай сыграем с тобой в ту же игру? Выдвигай требования, которым должен соответствовать будущий правитель.
— Во–первых, ему должна доверять армия.
— Согласен.
— Во–вторых, иметь опыт управления государством
— Нет возражений.
Ларция заинтересовался. Он продолжил уже с некоторым воодушевлением.
— Претендент должен быть достаточно молод, иметь голову на плечах, отличаться добродетелями. Быть щедрым, великодушным, дальновидным, не отличаться злопамятностью, уметь выслушивать других… Секунд, я могу перечислять до утра, только что толку от подобного реестра. Таких людей не бывает.
— Точно. Но из всякого правила есть исключения. Траян – одно из них. Он разумен, умерен, справедлив и мужествен.
— Я слышал о нем много хорошего, – согласился Ларций, – но что будут стоить эти достоинства, когда власть окажется в его руках?
— Ты прав, но как нам быть в тот момент, когда Риму грозит гражданская война, когда подняли голову даки. Об этом не сообщают в Городских ведомостях, но Децебал уже попросту оккупировал правый берег Данувия. Наш берег, Ларций! Его люди снуют по великой реке, обирают купцов, при каждом удобном случае беспрепятственно высаживаются на берег, грабят обе Мезии. В Риме положение не лучше. Ночью без вооруженной стражи лучше на улицу не выходить, а в некоторых кварталах и днем опасно появляться. У нас по–прежнему торжествуют регулы и сацердаты. Преторианцы смеют грозить правителю мечом. Не лучше ли хотя бы раз в жизни довериться разуму и предпочесть очевидные достоинства малоизвестного претендента мелким порокам известных? В конце концов, чем мы отличаемся от животных?
— Расчет верный, – кивнул Ларций, – но как много неизвестного остается за расчетом! Я готов рискнуть, иначе мне никогда не избавиться от Регула.
Ларций как в воду глядел. На следующий день в его доме появился вольноотпущенник Регула, длинный, мрачный, грубоватый, с лошадиным лицом Порфирий. Напомнил о завещании. В отличие от улыбчивого толстяка Павлина этот выражался прямо.
— Зря, Ларций, рассчитываешь на нового принцепса. Нерва стар и немощен, армия против него, так что давай раскошеливайся. Мой хозяин обвиняет твоих родителей не в оскорблении конкретного цезаря, а в пособничестве врагам отечества. Это обвинение еще никто и никогда не оставлял без внимания.
На этот раз Ларций обошелся без пощечин, однако затем до утра простоял у окна.
Какая надежда на Траяна? Кто он, Траян? Папаша звезд с неба не хватал, все что выслужил, заработал горбом и беспрекословным повиновением. Сынок весь в отца. Тоже звезд с неба не хватает, а если бы и хватал, в человеческих ли силах снять заклятье с Рима? Дано ли смертному навести порядок в этой клоаке, от которой отступились боги? Способен ли обычный, из плоти и крови, человек, помочь подданным, тоже скроенными из плоти и крови, хотя бы на мгновение почувствовать себя гражданами, нужными государству людьми?
Существует ли такой человек?!
Глава 4
Эдикт об усыновлении и возведение в соправители, императорский гонец вручил Марку Ульпию Траяну вечером, когда тот вернулся с охоты. Весь день травили медведя. Тот как раз собирался залечь на зиму, да не тут?то было. Траян разохотил его подраться. Медведь, правда, попался молодой, охотник из племени треверов объяснил, что зверю только три года. Еще ни веса, ни дикости набрать не успел.
Когда зверь встал на задние лапы и двинулся в сторону наместника – голова на четверть человеческого роста повыше Траяновой, – Марк выхватил нож, шагнул ближе. Мелькнула мысль, что мишка уже и не наберет ни того, ни другого. Теперь, выходит, лесной житель рычал не на простого вояку, пусть даже в ранге наместника, а поднял лапу на самого императора! Тут же родилась мгновенная фантазия – медведь подходит ближе, вдруг склоняется перед ним и ревет по–своему, по–звериному: «Аве, цезарь! Аве, великий!..»