Первый художник: Повесть из времен каменного века (В дали времен. Том V ) - Пахомов Дмитрий Александрович
Однако ему постоянно приходилось отказываться от своего занятия и идти помогать то тому, то другому. Клык ценил его ловкость и уменье и не давал ему сидеть без дела: то он должен был плести корзины, то острыми раковинами скоблить внутреннюю сторону шкур, то отыскивать по берегам большие куски кремня, из которого опытные мастера делали топоры, ножи, наконечники для копий и проч.
Несмотря на то, что Кремень часто отрывался от своего горшка, он в конце концов кончил его и любовался пестрыми узорами. Оставалось обжечь его. Глина совершенно высохла, и однажды, когда все заснули, Кремень сунул свое произведение в костер и обложил раскаленными углями. Он боялся, что сухая глина совсем рассыплется в огне, и был очень удивлен и обрадован, когда вышло наоборот и горшок не только нигде не дал ни одной трещины, но сделался прочным как камень, и даже звенел, когда по нему ударяли твердым предметом.
Вытащив рано утром из костра свой горшочек и увидев, как он удачно вышел, Кремень надел его на палку и выбежал из пещеры. Положив его на траву, он отдался восторгу: хохотал, прыгал, визжал и вообще выражал свое удовольствие всеми способами, какие у него были в распоряжении, затем присел к роднику и старательно смыл с горшка копоть и золу.
Между тем, чутко спавший Клык услышал веселые крики Кремня и, обозленный, выскочил из пещеры, чтобы наказать дерзкого нарушителя спокойствия. Быстрыми шагами он подошел к Кремню, и его сильная рука схватила курчавые волосы мальчугана.
— А, звереныш! что ты кричишь?
Кремень жалобно застонал и выпустил из рук горшок, звонко ударившийся о камень и покатившийся по траве. Глаза Клыка уставились на красивый горшок, и рука мало-помалу разжалась. Широко открытыми от удивления глазами он смотрел на невиданные украшения и не мог понять, откуда они явились.
— Где ты взял этот горшок? — спросил он, схватив его и не сводя глаз с рядов зубчиков, черточек и точек.
— Это я сделал, сам! Никому не говорил, взял глину и сделал! — захлебываясь, говорил Кремень; он уже забыл встряску, заданную вождем, и был вполне удовлетворен произведенным на Клыка впечатлением.
— И это сам? — спросил последний, указывая на узоры.
— Да, это я, я много-много делал на коре, на камнях, на песке, даже на костях, только на костях долго, трудно!
Клык, пораженный, переводил взгляды с Кремня на узоры и обратно, не находя слов.
— А на ручке топора можешь?
— На всем могу, все могу! — не задумываясь, отвечал Кремень, вдруг выросший в своих собственных глазах.
— Хорошо, сделай мне ручку топора.
— Большого, вождь, боевого?
— Да, а если не сделаешь, если ты мне врал и нашел этот горшок, то я тебя убью.
— Нет, Клык, я не обманываю, это я сам сделал. Я взял палочку и делал на глине так, потом так, потом снова так, а потом такие черточки!
И Кремень наскоро нацарапал на песке тот же узор.
— Умная голова, хорошо думаешь! — воскликнул одобрительно Клык. — Ничего не работай, делай мне ручку для топора.
— О, как я рад! я хорошо сделаю, вождь будет доволен, очень доволен! — радовался юный художник, готовый немедленно приняться за работу.
В его голове уже вихрем закружились точки, черточки, зубцы, кружки, замысловато переплетаясь между собою; мысленно он видел уже ручку громадного топора, всю покрытую самыми причудливыми узорами. Ему вспомнились все те узоры, которые он постоянно выцарапывал на чем только мог, и в предстоящей работе он хотел повторить в улучшенном виде все, что делал раньше.
Между тем, население пещеры проснулось и с удивлением обступило вождя и Кремня. Восторженные и веселые крики огласили воздух. Наивные дикари искренно радовались и удивлялись, видя на горшке непонятно как явившийся рисунок. Несмотря на объяснения вождя и Кремня, многие не поверили, что это сделал мальчик, и считали это чудом. Даже когда Кремень взял один из свежих горшков и на глазах всех начал выцарапывать узоры, то и тогда многие не могли все-таки сообразить, как это так: он царапает по глине, а получается что-то очень красивое и привлекательное. Наивные и глупые головы многих не могли переварить непонятной вещи, и дикари только хохотали, как исступленные, и с удивлением, а отчасти и с суеверным страхом следили за ловкими пальцами Кремня.
Кремень был героем дня; сделанный им горшок переходил из рук в руки, возбуждая в дикарях все тот же восторг, до тех пор, пока он не попал в неуклюжие руки Медвежьего Зуба, который уронил его и разбил на мелкие куски.
Трудно было решить, что было сильнее: огорчение неловкого великана, разбившего драгоценную вещь, или гнев Клыка, чуть не убившего в припадке гнева своего приятеля. Только заявление Кремня, что он сделает еще много таких горшков, несколько успокоило расходившегося вождя.
Весь день вокруг Кремня толпились его соплеменники, внимательно следя за работой мальчика и радостно приветствуя каждую полосу узоров. Как только несколько горшков было покрыто рисунками, их поставили в огонь, но увы, они, как это и раньше бывало, почти совсем рассыпались.
Между тем, старик внимательно рассматривал осколки разбитого Медвежьим Зубом горшка и удивлялся их крепости сравнительно с осколками только что обожженных.
— Кремень, — спросил наконец он, — где ты брал глину? Эта глина крепкая, а наша совсем мягкая.
— Нет, дед, эта наша глина, только я положил горшок в огонь, когда он совсем высох и стал твердым; я думал, что он совсем рассыплется, а он стал очень крепким.
— Надо испробовать, — задумчиво произнес старик.
Проба превзошла все ожидания. Оказалось, что высушенная глиняная посуда обжигалась великолепно и приобретала несокрушимую крепость. Таким образом, благодаря случайности, племя сделало громадное приобретение: преимущество новой посуды состояло в том, что ее можно было ставить прямо на огонь и кипятить в ней воду; раньше же приходилось кипятить, бросая в воду раскаленные камни, что было и хлопотливо, да и мясо, сваренное в такой воде, выходило грязное, с копотью и пеплом. На последнее, положим, раньше никто не обращал внимания, но теперь, применив новый способ варки, все оценили его по достоинству.
Между тем Кремень усердно трудился над украшением ручки топора. Несмотря на всю свою самонадеянность, он приступил к своей работе со страхом. Да еще бы: в его полное распоряжение был отдан лучший топор лучшего воина: до этого топора, как до святыни, никто, кроме владельца, не смел притрагиваться.
А топор был действительно удивительный! Много лет Клык выращивал свое оружие, именно не сделал, а вырастил. Еще за много лет до переселения, когда Клык жил, со своим главным племенем, далеко от теперешней пещеры, он нашел отличный, большой кусок кремня темной окраски. Несколько сильных и уверенных ударов другим кремнем откололи куски, и оставшаяся часть приняла грубую форму топора. Затем несколько месяцев Клык усердно трудился, отбивая кусочек за кусочком, пока не получил более правильной формы. Но больше всего времени пошло на выдалбливание бороздки, которую должна охватить рукоятка.
Когда наконец эта кропотливая работа была кончена, Клык выбрал в лесу, в укромном уголке небольшой, в руку толщиной дубок, расщепил его в одном месте и в расщеп вставил приготовленный топор так, что половинки деревца плотно сдавили бороздку. Остальное он предоставил природе: деревце продолжало расти, расщеп стал заплывать, охватывая камень все крепче и крепче, а лет через пять Клык, срубив дерево, получил великолепный топор с длинной рукояткой и лезвием, составлявшим с нею одно целое.
Это-то драгоценное оружие и попало в руки юного художника, с благоговением смотревшего на гладкую, отполированную от постоянного употребления рукоятку, которую ему надо было украсить всевозможными узорами.
Сильное волнение охватывало мальчика, — он боялся испортить дорогую вещь и, вместе с тем, смутно чувствовал, что сумеет выполнить свою работу. Его сильно смущала форма рукоятки. До сих пор он всегда выбирал для своих узоров большие плоскости: береговой песок, плоские камни, кору на толстых стволах и т. п., и там он свободно царапал все, что угодно, не задаваясь вопросом, выйдет ли хорошо или дурно. Если выходило плохо, он начинал на новом месте, стараясь как можно точнее, передать то, что задумал. Ему не приходилось считаться с формой предмета, на котором он изображал рисунки: было бы достаточно гладкое и большое пространство, и ему больше ничего не было нужно.