Строговы - Марков Георгий Мокеевич (бесплатные полные книги txt) 📗
„Барчуки! Вырядились! Взяли б меня в гимназию, я б вам показал, как надо учиться“, – мысленно говорил он.
Однажды, идя с работы, Максим по привычке остановился возле гимназии и стал смотреть в окно. Очкастый учитель делал какой-то опыт с помощью физических приборов. Максим так увлекся опытом, что и не заметил, как гимназисты других классов сразу после звонка высыпали на улицу.
– Эй, мазаный, ты чего тут зеваешь? – раздался над ухом Максима насмешливый пискливый голос.
– Занятно, вот и стою.
– Господа, ему занятно! Что ты понимаешь, мазюля?!
Гимназисты дружно захохотали, чувствуя свое превосходство над Максимом. Один из них решил потешить товарищей. Он подскочил к Максиму и плюнул ему в лицо.
– Пусть хоть слюнями умоется, мазаный! – кривляясь, крикнул гимназист.
Товарищи его захохотали еще громче и веселее. Максим рукавом холстинной верхницы стер с лица плевок и, схватив гимназиста за руку, спросил срывающимся от злости голосом:
– Ты за что в меня плюнул? За что?
Надеясь на помощь товарищей, гимназист закричал:
– Ну, ты не очень-то цапайся, замараешь еще!
Максим настойчивее повторил свой вопрос.
– Чего он, чумазый, вяжется! Плюнь ему в рожу еще, Гриня! Плюнь! – подзадоривали гимназисты товарища.
Но Гриня не успел плюнуть, Максим ударил его в грудь. Гимназист пошатнулся и полетел с тротуара в канаву с загустевшей грязью. Товарищи его испуганно расступились. Но когда упавший поднялся и бросился с кулаками на Максима, гимназисты решили поддержать его. Они наскочили на Максима с разных сторон. Двух ему удалось сразу же столкнуть с тротуара в канаву, но это только обозлило остальных. Крякая от пинков, Максим лихорадочно работал кулаками и ногами. Больше всех доставалось от него Грине. Тот уже плакал, размазывая по лицу слезы и кровь.
Около дерущихся собралась толпа. Все видели, что Максим дерется один против семерых, но никто за него не вступился. Правда, симпатии зевак были на стороне Максима.
– Поддай им, малец, поддай! Покажи желторотым, где раки зимуют! – кричали из толпы.
Но Максим чувствовал, что силы его слабеют. Пот застилал его глаза, из носу текли теплые струйки крови, расцарапанные руки кровоточили.
Единственным спасением было бегство. Сбив с ног одного гимназиста ударом головы в грудь, Максим бросился в толпу, но в тот же миг кто-то цепко поймал его за ворот. Он покосился и увидел рядом с собой шашку городового. О бегстве нечего было и думать.
– Ты что тут драки устраиваешь? – крикнул городовой, приподымая Максима за ворот.
– Ты, дядя, не меня, а вон того возьми за шиворот. Он первый плевать мне в лицо начал, – попробовал оправдаться Максим.
Городовой свирепо взглянул на Максима и сердито тряхнул его за шиворот.
– Поговори у меня, щенок!
Гимназисты засуетились возле городового, торопясь высказать свои жалобы.
– Господин городовой, у него свинчатка была!
– Обыщите его, господин городовой!
– Он меня первый ударил! – всхлипывал Гриня.
Все больше и больше приближаясь к Максиму, гимназисты исподтишка начали поддавать ему под бока. Городовой делал вид, что ничего не замечает. Гимназисты смелели, и Гриня размахнулся, чтобы ударить Максима в лицо. Но едва он занес руку, как отлетел в сторону. Перед городовым встал коренастый парень в широких штанах грузчика и такой же широкой рубахе без пояса.
– Ты почему мастерового даешь избивать? – сказал он, напирая на городового могучей грудью.
Максим чуть не заплакал от радости. Он узнал слесаря мастерских Савосю. Слесарь был круглолицый, рябоватый, курносый. В мастерских его уважали за добродушие и знание дела. Не раз Максиму приходилось подтаскивать Савосе железо, цинк, инструменты. С Максимом слесарь почти не разговаривал, но смотрел на него всегда с ласковой улыбкой.
От решительного натиска Савоси городовой растерялся, попятился, но Максима из своих рук не выпустил.
– Отпусти парня! – крикнул Савося.
Городовой заколебался. Гимназисты заметили это и многоголосно запротестовали.
– Я буду папе жаловаться! – визжал Гриня.
Через полчаса Максим сидел в грязной, прокуренной каталажке полицейского участка. В окошко до него доносился простуженный голос Савоси, доказывавшего невиновность Максима. Но в дело вмешался, по-видимому, сам пристав.
Из крика пристава Максим понял, что Гриня – сын какого-то большого начальника, которого пристав называл не иначе как „их превосходительство“.
Весь вечер и ночь Максим провел в ожидании вызова к приставу на расправу, но о нем словно забыли. В каталажку вталкивали все новых и новых людей, и под утро стало так тесно, что но только лечь, а и сесть было негде. Забившись в угол, Максим смотрел на пьяниц, воров, проституток, потеряв надежду выбраться на волю.
Только рано утром Максима вызвали к дежурному участка. Дежурный потребовал от него адрес отца. Максиму не хотелось, чтобы отец знал о его драке с гимназистами, и он схитрил. Услышав, что у Максима нет ни отца, ни матери и живет он где придется, полицейский немного обмяк и проговорил:
– Ну, иди, да смотри, с гимназистами больше не связывайся.
Максим выбежал из участка и сам себе улыбнулся. То, что ему удалось провести полицейского и, может быть, спасти отца от неприятностей или даже от штрафа, обрадовало его. „Скажу тяте, что у товарищей ночевал“, – решил он и пошел в мастерские.
Неподалеку от полицейского участка Максим встретил Савосю. Слесарь шел не один – два токаря из той же мастерской сопровождали его.
Савося обнял Максима, похлопал по спине широкой ладонью.
– Вырвался? Ну и молодец! А мы вот тебя выручать отправились. Уж от нас троих эти собаки не открутились бы!
Токари засмеялись, и один из них, постарше, проговорил:
– Приходилось не раз по этим делам бывать тут. В прошлом году мастера Михеича из судоремонтных тоже артелью выручали. Так пристава прижали, что он не знал, куда и деваться.
„Э, вон какой он, Михеич-то!“ – подумал Максим и, оттого, что он побывал в той же каталажке, где когда-то сидел известный мастер, ему стало еще радостнее.
С этого дня Савося стал другом Максима. И хотя слесарь был по-прежнему неразговорчив, Максим всегда чувствовал его ласковые, ободряющие взгляды.
6
Работа в мастерских увлекла Максима. Вначале от стука молотков, от шума кузнечных мехов, от скрежета пил у него шумело в голове, но так было только в первые дни, пока он не привык.
Особенно любил Максим обеденные перерывы. В это время рабочие сходились в просторное помещение сторожки, служившее когда-то складом, садились за длинный стол и, распивая чай, вели интересные разговоры. Чаще всего говорили о войне. Пожилые рабочие, сыновья которых были на фронте, приносили с собой письма и здесь читали их вслух.
С куском черного хлеба и кружкой в руках Максим садился на окно и, поглядывая на рабочих, слушал их разговоры.
Но однажды пришлось заговорить и ему. Работал в мастерских слесарь Дормидонтыч. Хоть был Дормидонтыч рабочим, но жил справно: имел свой дом с квартирантами, держал двух коров и в мастерскую всегда приносил бутылку молока. Был он горячим спорщиком и спорил со всеми.
Как-то рабочие заговорили о том, что война разорила народ. Дормидонтыч возьми и скажи: разорила, дескать, да не всех. В деревне вон живут-де богато. На базаре крестьяне дерут втридорога за каждый пустяк.
Никто не успел еще и рта открыть, как послышался звонкий голос Максима:
– Ну и богато! У нас в Волчьих Норах, дядя Дормидонтыч, полсела теперь безлошадных.
Рабочие засмеялись, заговорили, одобряя слова Максима. Дормидонтыч сердито посмотрел на него. После этого случая Максим Не боялся уже вступать в разговоры взрослых рабочих.
В один из дней, незадолго до окончания работы, Савося подошел к Максиму.
– После работы дождись меня, дельце есть, – тихо сказал он.
Максим кивнул головой и с нетерпением стал посматривать на часы. Но дело, о котором говорил Савося, было настолько несложным, что, когда тот рассказал ему, Максим разочарованно подумал:
