Кораблекрушение у острова Надежды - Бадигин Константин Сергеевич (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
— Зачем ехал в Москву? — строго спросил он.
— Послал Михайла Нагой, — ответил стряпчий. Смутное ожидание чего-то страшного, что должно случиться, не покидало его ни на мгновение.
— Письмо вез?
— Письмо государю Федору Ивановичу.
— Давай! — Правитель протянул белую руку. На каждом его мясистом пальце сверкали перстни.
Суббота Протопопов колебался только один миг. Он распорол подкладку у шапки и вынул бумагу.
— Царевич Дмитрий убиен. С сего света к богу отошел, — сказал стряпчий и заплакал. — Принял заклание от руки изменников своих.
— Не верю… Ахти, какое горе! — воскликнул Борис Годунов. — Ты врешь, злодей! Не уберегли младенца! Кто мог его убить?
Правитель выхватил письмо и долго шевелил губами. В грамоте он был слаб. Суббота Протопопов стоял молча, боясь пошевелиться.
— Так, — произнес Борис Годунов. Он открыл дверь в соседнюю горницу и сказал: — Войди, Андрей Петрович!
В комнате появился окольничий Клешнин.
— Нагие письмо великому государю сочинили, — произнес правитель прерывающимся, будто от горя, голосом. — Великое несчастье приключилось, преставился царевич… Лжа! — вдруг крикнул он, сделав страшное лицо. — Царевич Дмитрий сам набрушился на острие, от своей руки пал, а Нагие совсем иное придумали… Не уберегли царевича, а вину на других свалили! Государева дьяка и ближайших его бесстыдно оклеветали в убиении царевича Дмитрия, взволновали народ, злодейски умертвили невиноватых… Страшное дело в Угличе учинилось!
Борис Годунов замолчал, устремив тяжелый, недобрый взгляд на Протопопова.
— Спроси-ка у стряпчего дворцового, как и что в Угличе приключилось, как царевич в падучей болезни сам на нож набрушился.
Клешнин сделал шаг к Субботе Протопопову и размашисто ударил его кулаком. В кулаке была зажата железка. Вылетели зубы, брызнула кровь… Стряпчий упал на колени.
Глава сорок третья
ОН ВИДЕЛ МНОГО БУРЬ И МНОГО ЯСНЫХ ДНЕЙ
Казачий отряд Васьки Чуги, одного из атаманов гетмана Косинского, расположился на отдых в дубовом лесу. Из замка князя Константина Острожского до казачьего лагеря всадник мог добраться за один день. Здесь атаман должен был ждать Степана Гурьева с товарищами и вельможного пленника.
По дороге казаки нападали на замки и хутора шляхтичей, сжигали королевские крепостные грамоты. Многие дворяне безропотно присягнули на верность гетману Косинскому. Иные яростно сопротивлялись; таких казаки уничтожали, грабили их имущество, разрушали дома. Восставшие крестьяне мстили своим панам и, вооружившись рогатинами и косами, уходили в лагерь гетмана Косинского.
Наступил вечер, в лесу темнело быстро. Смолкли птицы в кустах. Пятеро казаков повели лошадей на водопой к небольшой речке, тихо переливавшей холодные струи в лесной чаще. Красными пятнами засветились костры на поляне. Возле костров расположились казаки: кто тихо разговаривал, кто готовил себе еду…
Атаман Васька Чуга, уставший за день, завернулся в овечий кожух и сразу уснул.
Когда зажглись все звезды над головами казаков, из лесной чащи раздался волчий вой. Это подавали знак дозорные. На волчий вой бросился сотник Головня с десятком вооруженных людей. Вскоре они возвратились вместе с двумя босыми мужиками в грязной, оборванной одежде. У костров казаки стали их допрашивать:
— Что вам треба?
— Нам бы атамана.
— Зачем?
— Да уж так, дело есть. Без дела зачем тревожить.
Сотник Головня разбудил Ваську Чугу. Атаман приподнялся на локтях и слипавшимися со сна глазами долго рассматривал мужиков.
— Ну, я атаман, — сказал он басом.
— Челом до пана атамана.
— Челом.
— Совсем озверел пан Коганец, — сказал высокий мужик со шрамом на лбу, — никакой жизни не стало.
— Мужиков и баб смертным боем бьет, а пожитки отнимает, что понравилось, к себе на двор тянет, — добавил второй. — Нету такого у вас права, говорит, чтобы свое иметь. Все ваше — мое.
Василий Чуга совсем проснулся и стал слушать внимательно.
— Мы терпели, — продолжал мужик, — но сегодня не стало терпенья.
— Что так?
— Пан наш бабу на кол посадил.
— Бабу?! Быть того не может!
— Так есть, — подтвердил мужик.
— За что?
— Несогласие ему оказала, морду расцарапала.
— А мужики?
— Мужики заступились, дак он пятерых застрелил, а завтра всех перепороть посулился. Вот и пришли мы к вашей милости. Заступись. Слыхали, вы за простой народ.
В сердце Василия Чуги закипал гнев.
— Далеко до вашего пана?
— Да верст семь, а может, восемь.
— В замке живет?
— В замке. Да мы ворота откроем.
Атаман немного помолчал, почесал в затылке.
— Подымай ребят, — прогудел он дозорным, — да без шума.
Лагерь зашевелился. Казаки вскакивали, хватались за оружие. Привели лошадей.
— По коням! — раздалась команда.
Казаки выехали из леса. Две сотни всадников медленно двигались вслед босоногим проводникам. На второй версте атаман велел посадить мужиков на запасных лошадей.
Пан Иван Коганец, дворянин из старого русского рода, в прошлом году принял католичество и стал называться Яном Коганецким. Три его сына учились в иезуитской академии в Вильне. Дочь вышла замуж за польского шляхтича и принесла ему в приданое огромное поместье на Волыне. Пан Коганец одевался так, как одевались в Кракове и Варшаве, говорил по-польски и русского простого мужика за человека не считал. В этот день пан изрядно выпил хмельного и, едва зашло солнце, улегся спать. Проснулся он от сильного толчка в бок. Выкатив воловьи глаза, он первое мгновение молча смотрел на четверых казаков, стоявших возле кровати.
— Как посмели войти без зова? — опомнившись, спросил пан Коганец.
— Одевайся, выходи на двор, тебя атаман кличет, — сказал сотник Головня.
— Быдло, пся крев, геть вид силь!..
— Он еще ругается! А ну возьми его, хлопцы, таким, как есть.
Двое казаков кинулись на пана Коганца, скрутили ему руки. Пан кричал на весь дом, звал слуг, но никто не откликнулся на его вопли. Получив хорошую затрещину от сотника, он замолчал и, склонив голову, покорно пошел вместе с казаками в единой рубахе, без пояса и порток. Босые ноги его были уродливы, необычно белы, пальцы кривые, с мозолями. Удушливый запах от потных ног ударил в нос казакам.
На крыльце панского дома высился атаман Василий Чуга в синем жупане, затянутый красным поясом и в синеверхой барашковой шапке. Внизу, на дворе, стояли казаки и мужики. Факелы в руках казаков горели ярким светом.
— Ты пан Коганец?
— Да, я, — негромко ответил пан.
— Ты сменил православную веру на римскую и насилуешь своих крестьян делать тако же?
Пан Коганец молча рассматривал густо заросшее волосами лицо атамана.
— За что ты посадил на кол жинку Катерину?
Опять пан Коганец не ответил ни слова.
— Говори, злыдень! — Атаман размахнулся и ударил пана огромной ладонью по щеке. Голос его охрип от ненависти. — Говори, или я…
— Она меня ударила, — едва слышно ответил Коганец, — посмела поднять руку на своего пана.
— Хорошо, — задохнувшись от ярости, сказал атаман. — Покажи, где она.
Пан Коганец сошел с крыльца и, прихрамывая, двинулся к задворью, где стояли конюшни и хлева.
— Вон она, баба, — показал пан длинным пальцем на что-то белое, едва видное в темноте.
— Огня! — крикнул атаман.
Казаки принесли факел. Колеблющееся красное пламя осветило женщину в длинной белой рубахе, посаженную на кол. Женщина открыла глаза и шевельнула губами, словно желая что-то сказать.
— Люди, спасите! — услышал Васька Чуга слабый голос, идущий как будто из-под земли.
— Это Иван, муж Катерины, — выступил вперед кто-то из мужиков, — вон он, его пан в землю зарыл.
Все обернулись. Казак с факелом подошел к стене мазанного глиной хлева. Из темноты выступила человеческая голова, торчавшая из навоза. Совсем белое лицо. Черные волосы стояли торчком.
— Спасите, спасите! — хрипела голова.
