Кораблекрушение у острова Надежды - Бадигин Константин Сергеевич (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Андрей Нагой, дядя царевича, перепугался и послал гонца за архимандритом Вознесенского монастыря отцом Феодоритом, главной духовной властью в Угличе.
Тем временем десяток мужиков побежали грабить двор Михайлы Битяговского. Разнесли избу и конюшни, вывели и разобрали по рукам лошадей. Из погреба выкатили бочки с пивом и медом. Питье выпили и разлили на землю, а бочки переколотили. Жену дьяка Овдотью ободрали и простоволосую вместе с дочерьми Дунькою и Манькою поволокли на княжий двор.
— Бей их, чего смотришь? — закричали со всех сторон.
— Пожалейте, родненькие! — вопила Овдотья. — Помилуйте деточек невинных.
— Гадючье отродье теперя жалеть нечего!
Толпа окружала семью дьяка Битяговского все плотнее. Люди размахивали кулаками и вилами. Смерть была совсем близко.
— Дорогу, дорогу! — закричали мужики, те, кто стоял ближе к Никольским воротам. — Святые отцы едут!
Несколько здоровенных монахов расчищали дорогу архимандриту Феодориту и игумену Савватию. Они вместе служили обедню в Вознесенском монастыре. Услышав колокольный звон и получив призыв Андрея Нагого, сели на крестьянскую телегу и примчались на княжий двор.
Из толпы показался высокий, могучего сложения Феодорит в полном праздничном облачении.
— Стойте, безбожники! — раздался его бас. — Стойте, вам говорю!
Он поднял двумя руками серебряный крест над головой. За ним выступал старенький седовласый игумен Савватий.
Жена дьяка Овдотья и дочери Дунька и Манька вырвались из рук посадских и спрятались за спины святителей.
— Прекратить звон! — распорядился архимандрит. — Немедля прекратить!
Рослый рыжий монах бросился на колокольню Спаса. Другой прыгнул в телегу и погнал лошадей в посад.
Архимандрит подошел к убитому царевичу Дмитрию, поднял лежавшую на нем царицу Марью. Несколько мгновений он смотрел на мертвое тело, перекрестился.
— Пойдем, матушка, — вздохнув, сказал он и, бережно поддерживая под руку царицу, повел ее во дворец.
Набатные колокола перестали звонить, наступила страшная тишина. Мятеж прекратился как-то сам собой. Тела повинных в убийстве царевича Дмитрия посадские бросили в яму, вырытую за стеной крепости, и зарыли без отпевания. Землю на могиле затоптали ногами.
Мужики, учинившие самосуд, расходились, понурив головы, с тяжестью на сердце, медленно, словно нехотя. Крестясь на церковные кресты, чесали потные затылки.
Гроб царевича Дмитрия, убранный цветами, поставили в церковь Спаса. Распластавшись возле гроба, неутешно плакала его мать Марья Федоровна.
Царицыны братья Михайла и Григорий и дядя Андрей Нагой собрались в церковном приделе на совет. И было о чем подумать. После смерти царевича Дмитрия, наследника московского престола, положение семейства Нагих резко ухудшилось. Из родственников будущего московского царя, перед которыми заискивали и которых побаивались, они превратились в незнатных и небогатых придворных.
Убит царский дьяк, лицо правительственное, высокое. Убиты еще тридцать человек. Как посмотрят в Москве на такое самоуправство? По голове не погладят, конечно… Но ведь убит наследник престола царевич Дмитрий! В Москве скажут, надо бы убивцев повязать и отправить в разбойный приказ, там бы разобрались.
А теперь придется Нагим принять на себя удар, придется держать ответ за убитых. Андрей Федорович Нагой, будучи умнее своих племянников, все ясно себе представил.
— Бориска Годунов нам не простит, — сказал он. — Посадские мужики его виноватили в смерти царевича. Он-де приказывал. Да Юрьев день поминали вовсе не к месту. Вот что страшно. И ты, Михайла, и ты, Григорий, об этом кричали. Нам всем — ссылка и опала, а царицу Марью вовсе в монастырь постригут.
— Дьяк Битяговский сам имя Борисово назвал.
— Он мертвый, а с мертвого спросу нет.
— Мамка Волохова жива осталась.
— Продажная баба, скажет — с перепугу назвала. Да что нам сейчас пререкаться. Надо думать, как далее быть… Надежда на моего духовника Богдана. Святой отец не солживит перед богом. Эх, не уберегли наше счастье, что теперь делать?!
— Одно спасение, — подумав, продолжал Андрей, — письмо написать царю Федору Ивановичу. И чтоб это письмо кто-либо из наших друзей ему прочитал.
— Дмитрий Шуйский, — вступился Михайла, — прочтет великому государю. Он Годунова во как ненавидит, хоть и родственник… Пиши, Григорий, ты грамоту знаешь. Отвезет в Москву Суббота Протопопов, верный человек.
Угличский стряпчий Суббота Протопопов, пожилой, грузный мужчина, ночевал в гостинице Сергиево-Троицкого монастыря. По дороге погода стояла сходная, местами дождь, местами солнце. Монахи еще ничего не знали о смерти царевича Дмитрия, и Суббота Протопопов не стал рассказывать, молчал, словно в рот воды набрал.
Среди обитателей лавры разговоры ходили о деяниях новоявленного патриарха всея Руси Иова. Говорили о правителе Борисе Годунове. Некоторые славили его, другие ругали. Новгородский купец, ночевавший вместе с Протопоповым, рассказал о диковинном звере, зовомом слоном, что прислала английская королева в подарок царю Федору Ивановичу. Ночь прошла спокойно. Как и дома, отчаянно жалили клопы и щекотали пятки тараканы, объедая загрубевшую кожу. Но уставший с дороги человек не обращал на это внимания.
Проснувшись утром, Суббота ощупал зашитое в шапке письмо, умылся, похлебал из большой чаши вместе со всеми, кто ночевал в гостинице, жидкую овсяную кашу. Расплатившись, он вышел на двор.
Монастырские служки подвели коня. Стряпчий похлопал его по бокам, погладил шею и, взгромоздившись в седло, тронул поводья.
До Москвы оставалось ехать немного, и к вечеру он надеялся быть на улице Варварке, на своем подворье.
В посаде, лепившемся у монастырских стен, Суббота Протопопов, остановившийся у харчевни, выпил чашу хмельного меда и повеселевший поскакал по накатанной ямской дороге.
На десятой версте стряпчий встретил всадников, скакавших из Москвы. Они были в кольчугах и вооружены саблями и самопалами.
— Кто таков, откуда? — остановив Протопопова, спросил воин в серебряном орленом шишаке.
— Из Углича, стряпчий царевичев.
— Из Углича?! Постой, постой. Эй, ребята, этот человек из Углича скачет!
Всадники окружили Субботу Протопопова.
— С нами поедешь. Великий боярин Борис Федорович Годунов повелел всех, кто из Углича едет, к нему приводить, — властно сказал старшой.
Стряпчий Протопопов досадовал, что назвался, но сделать ничего не мог.
Всадники повернули к Москве. Окруженный слугами Годунова, стряпчий Протопопов двинулся к престольному городу. Ехали быстро, коней не жалели.
Дорогой Протопопов не сказал ни слова, да его и не спрашивали.
Правитель Борис Годунов получил известие о смерти царевича Дмитрия еще вчера поздно вечером. Он долго молился богу. «Ты ведь знаешь, господи, — говорил правитель, — какие беды постигли бы нашу землю после смерти царя Федора Ивановича. Дмитрий молод, за него управляли бы Нагие, люди глупые и темные. Пока Дмитрий приходил в разум, государство распалось бы от смуты и неустройства. Его разорвали бы на части враги земли московской — польский король и шведский и крымский хан. Все они отхватили бы по куску русской земли, и не осталось бы, господи, Москвы, заступицы православной веры, и разрушилися бы православные церкви… А ежели придется мне воспринять царское место, построю по всей русской земле сотни божьих домов…»
Но за молитвами правитель не забывал дело. Наступало тревожное время. Надо быть ко всему готовым. Как отзовется Москва на смерть наследника? Обойдет ли его стороной народная молва или свяжет его имя с убийством? Могут снова поднять голову присмиревшие враги. Борис Годунов не спал всю ночь, готовясь к грядущим событиям. Он советовался со своей женой Марьей Григорьевной, с некоторыми верными людьми и ждал вестей.
Правитель принял Субботу Протопопова, не откладывая ни минуты. Когда гонца привели в кабинет, Борис Годунов стоял у стола, зажав в кулак свою черную бороду, грозно нахмурив брови.
