Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1 - Дюма Александр (читать полную версию книги TXT) 📗
Жильбер горестно вздыхал, собирал растения и снова и снова задавал вопросы.
Весь день бродили они по лесам в окрестностях Ольней, Плес-си-Пике и Кламар-су-Медон.
Жильбер, в силу своего характера, скоро сблизился с незнакомцем. Старик пытался его расспрашивать, однако подозрительный, осторожный и боязливый Жильбер больше помалкивал.
В Шатийоне незнакомец купил хлеба и молока и разделил их со спутником; затем они отправились в Париж, торопясь дойти засветло, чтобы Жильбер смог посмотреть город.
От одной мысли о Париже сердце молодого человека отчаянно билось; он не пытался скрыть волнения, когда с холма Ванв он увидал купола Сент-Женевьевы, Дома Инвалидов, Собора Парижской Богоматери и необъятное море домов, волнами разбегавшихся от центра города и словно пытавшихся затопить Монмартр, Бельвиль и Мелинмонтан.
– Вот он, Париж! – прошептал он.
– Да, Париж, нагромождение камней, бездна страдания, – заметил старик, – в этом городе каждый камень полит слезами и пропитан кровью.
Жильбер умерил свой пыл. Впрочем, его радостное возбуждение вскоре само собой угасло.
Они вошли в Париж через ворота д'Анфер и сразу угодили на грязную, зловонную окраину. Больных не успевали на носилках переносить в госпиталь. Полуголые дети играли в грязи вместе с собаками, коровами и свиньями.
Жильбер нахмурился.
– Вы все это находите отвратительным, не так ли? – спросил старик. – Скоро вы еще не то увидите! Свинья и корова – это достаток, здесь дети – в радость. Ну, подумаешь, грязь – ее вы увидите всюду!
Жильбер был рад познакомиться и с таким Парижем; он видел его глазами своего спутника и принимал здешнюю жизнь такой, какой ее представлял ему старик.
А тот вначале был красноречив и все разглагольствовал. Но мало-помалу, по мере того как они приближались к центру города, он становился все молчаливее. Он выглядел таким озабоченным, что Жильбер не осмеливался спросить его, что за сад раскинулся по другую сторону решетки, вдоль которой они шагали, и как называется мост, по которому они проходили… Так он в тот раз и не узнал, что это были Люксембургский сад и Новый мост.
Жильбер заметил, что задумчивость незнакомца переросла в беспокойство. Он позволил себе спросить:
– Нам еще долго идти, сударь?
– Нет, мы почти пришли, – мрачно отвечал старик. Они прошли вдоль великолепного особняка де Суассон; его парадный подъезд и окна выходили на улицу дю Фур, а прекрасные сады тянулись до улиц Гренель и Де-Су. Спутники вышли к церкви – она показалась юноше необыкновенно красивой. Жильбер на мгновение замер от восторга и воскликнул:
– До чего красиво!
– Это церковь святой Евстафии, – пояснил старик. Подняв глаза, он вскричал:
– Восемь часов! О Господи! Идемте скорее, молодой человек, скорее, прошу вас!
Незнакомец ускорил шаг, Жильбер едва за ним поспевал.
– Я, кстати, забыл вас предупредить, что я женат, – сообщил старик после некоторого молчания, начинавшего не на шутку беспокоить Жильбера.
– Вот как?
– Да, и моя жена, как истинная парижанка, станет бранить нас за опоздание. Должен также предупредить, что она крайне недоверчива к незнакомым людям.
– Я готов удалиться, сударь, если вам угодно, – предложил Жильбер, обескураженный словами незнакомца.
– Да нет, друг мой, раз я вас к себе пригласил, следуйте за мной.
– Я готов, сударь.
– Сюда пожалуйте, теперь направо, вот сюда.., вот мы и пришли.
Жильбер поднял голову и при свете последних лучей заходящего солнца прочел на углу площади над лавкой бакалейщика слова: «Улица Пластриер».
Незнакомец еще ускорил шаг. Чем ближе он подходил к дому, тем его все более охватывало лихорадочное возбуждение. Боясь потерять его из виду, Жильбер поминутно натыкался то на прохожего, то на лоток разносчика, то на дышло кареты или оглоблю телеги.
Казалось, его проводник совершенно о нем забыл: он торопливо шагал своей дорогой, находясь во власти все более беспокоившей его мысли.
Наконец он остановился перед дверью с зарешеченным верхом.
Рядом с дверью висел шнурок. Старик дернул за него, дверь распахнулась.
Он обернулся и, увидев, что Жильбер замер в нерешительности, проговорил:
– Входите поскорее.
Дверь захлопнулась.
Пройдя несколько шагов во мраке, Жильбер споткнулся о нижнюю ступеньку крутой темной лестницы. Старик в знакомой обстановке успел тем временем подняться на десяток ступеней.
Жильбер нагнал его и пошел следом.
Они поднялись на площадку – здесь было две двери. На пороге одной из них лежала вытертая циновка.
Незнакомец подергал за привязанную к шнурку ручку, и в комнате раздался пронзительный звон. Стало слышно, как кто-то в стоптанных башмаках прошаркал к порогу, дверь распахнулась.
На пороге стояла женщина, ей было на вид немного за пятьдесят.
Незнакомец и женщина заговорили разом.
Старик робко спрашивал:
– Мы не очень поздно, дорогая Тереза? А женщина ворчала:
– Из-за вас приходится так поздно ужинать, Жак!
– Ничего, ничего, это поправимо, – ласково отвечал незнакомец, затворяя дверь и забирая у Жильбера жестяную коробку.
– Как! У вас теперь рассыльный? – вскричала старуха, – Этого только недоставало! Вы что, уже не способны сами носить свою дурацкую траву? Рассыльный у господина Жака! Вы только поглядите! Господин Жак – знатный сеньор!
– Ну, ну, успокойся, Тереза, – отвечал тот, к кому она так грубо обращалась и кого называла Жаком; он стал бережно раскладывать свои травы на камине.
– Заплатите ему поскорее и выставьте за дверь – нам ни к чему шпионы.
Жильбер смертельно побледнел и порывисто шагнул к двери. Жак его удержал.
– Этот господин не рассыльный, – довольно твердо проговорил он, – и уж тем более не шпион. Он мой гость. Старуха всплеснула руками.
– Гость? – вскрикнула она. – Этого нам только не хватало!
– Послушайте, Тереза, – продолжал незнакомец по-прежнему ласково, однако в его голосе уже зазвенели металлические нотки, – зажгите свечу. Я умаялся, и мы оба умираем от жажды.
Старуха громко вздохнула и затихла.
Она чиркнула огнивом, поднеся его к коробке с трутом; посыпались искры, и огонь занялся.
Пока длился весь этот разговор, сопровождаемый вздохами и наступившим затем молчанием., притихший Жильбер не шевелясь стоял у двери, словно пригвожденный, и уже искренне жалел о том, что переступил порог этого дома.
Жак обратил внимание на муки молодого человека.
– Входите, господин Жильбер, прошу вас! – проговорил он.
Желая повнимательнее разглядеть того, к кому ее муж столь вежливо обращался, старуха повернулась к Жильберу угрюмым пожелтевшим лицом. На ее лице играли отблески разгоравшейся свечи, вставленной в медный подсвечник.
У нее было морщинистое, в красных прожилках лицо, в некоторых местах на нем словно проступала желчь. Ее глаза можно было скорее назвать подвижными, нежели живыми; у нее были заурядные черты лица, губы кривились в притворной улыбке, противоречившей ее голосу, а главное – тому, как она встретила мужа и Жильбера. Молодой человек с первого взгляда почувствовал к ней неприязнь.
А старухе не по вкусу пришлось бледное утонченное лицо Жильбера, так же как его подозрительное, напряженное молчание.
– Еще бы не умаяться, еще бы не умереть от жажды, господа хорошие! – сказала она. – Ну как же! Провести целый день в лесной тени – ах, как это утомительно! Время от времени наклониться и сорвать цветок – ох, какая тяжелая работа! Этот господин, верно, тоже занимается сбором трав? Подходящее ремесло для тех, кто ничего не умеет делать!
– Этот господин, – отвечал Жак все более строгим тоном, – добрый и верный товарищ, оказавший мне честь тем, что сопровождал меня весь день. Я уверен, что дорогая Тереза отнесется к нему, как к другу.
– У нас еды только на двоих, – проворчала Тереза, – я на гостей не рассчитывала.
– Мне много не надо, ему – тоже, – отвечал Жак.
– Знаю я вашу скромность! Предупреждаю, что в доме мало хлеба для двух скромников, а я не собираюсь бежать за ним вниз. Кстати, булочная уже закрыта.
