Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 1 - Дюма Александр (читать полную версию книги TXT) 📗
– Он – известный ботаник. Достаточно прочесть его письма, из которых я, по правде говоря, достал всего несколько страниц. Но вы-то должны об этом знать, раз занимаетесь сбором трав.
– Иногда бывает, что человек считает себя ботаником, а на самом деле он лишь…
– Договаривайте, сударь.
– А на самом деле он лишь травник, да и то…
– А вы сами кто, травник или ботаник?
– Конечно, травник, и притом из самых скромных и несведущих, если принять во внимание, как много на земле растений и цветов…
– Но Руссо знает латинский язык, не так ли?
– Очень плохо.
– Однако я сам прочел в газете, что он перевел древнеримского писателя Тацита.
– Это случилось потому, что в своей гордыне – к сожалению, любого человека временами обуревает это чувство – он хотел заниматься всем сразу. Он сам написал в предисловии к своей первой книге, единственном, кстати говоря, переводе, что плохо понимает латинский язык и что Тацит, по его мнению, – сильный противник, который очень скоро его утомил. Да нет, юноша, вопреки вашему восхищению, я должен заметить, что совершенных людей не существует. Почти всегда – уж вы мне поверьте – глубину приносят в жертву широте взглядов. Даже небольшая речка разливается во время ливня и становится большим озером. А попробуйте спустить на воду лодку, и вы очень скоро сядете на мель.
– По вашему мнению, Руссо – человек поверхностный?
– Да, несомненно. Может быть, широтой взглядов он и превосходит других людей, но и только, – отвечал незнакомец.
– Многие люди были бы счастливы достичь его широты.
– Вы имеете в виду меня? – спросил незнакомец с добродушием, которое совершенно обезоружило Жильбера.
– Боже сохрани! – воскликнул он. – Мне так приятное вами беседовать, что у меня и в мыслях не было вас обидеть.
– А что приятного я вам сказал? Я не думаю, чтобы вы стали мне льстить в благодарность за кусок хлеба и горсть вишен?
– Вы правы. Я никому не стал бы льстить за все золото мира. Но должен вам сказать, что вы – первый, кто говорит со мной, как с равным, не сердясь, как говорят с юношей, а не с ребенком. Хотя мы и не сошлись во взглядах на Руссо, в доброжелательности ваших суждений есть нечто возвышенное, и это меня к вам привлекает. Когда я с вами говорю, мне кажется, что я попал в роскошную гостиную и ставни в этой комнате закрыты. Но, несмотря на темноту, я угадываю изысканную обстановку. Только от вас зависит приотворить ставень и пролить свет на наш разговор. Но тогда, боюсь, у меня просто разбежались бы глаза.
– Да вы и сами выражаетесь с такой изысканностью, в которой можно усмотреть лучшее образование, чем то, в котором вы признаетесь.
– Знаете, сударь, я и сам удивлен: я впервые употребляю подобные выражения, и среди них есть такие, о значении которых я только догадываюсь, потому что слышал их один раз. Я мог встречать их в книгах, но не понимал.
– Вы много читали?
– Слишком много. Кое-что собираюсь перечитать. Старик удивленно взглянул на Жильбера.
– Да, – продолжал Жильбер, – я читал все, что попадало под руку, – и плохое, и хорошее, я глотал все подряд. Эх, если бы моим чтением кто-нибудь руководил, если бы этот человек сказал мне, что я должен забыть, а что мне нужно запомнить!.. Впрочем, извините, сударь, я увлекся. Если ваша беседа мне дорога, это совсем не значит, что вам так же приятно меня слушать. Я вам, вероятно, помешал.
Жильбер двинулся было прочь, страстно желая, чтобы старик его удержал. Казалось, серые глаза старика видели его насквозь.
– Вы мне не мешаете, тем более что моя коробка почти полна, осталось собрать только кое-какие виды мха. И еще мне говорили, что здесь встречаются прекрасные папоротники.
– Погодите, – проговорил Жильбер, – мне кажется, я видел совсем недавно то, что вы ищете.., да, на скале.
– Далеко отсюда?
– Да нет, шагах в пятидесяти.
– А почему вы знаете, что те растения, которые вы видели, и есть папоротники?
– Я вырос среди лесов, сударь. И потом, дочь господина, в доме которого я воспитывался, тоже занималась ботаникой. У нее был гербарий, и она собственноручно надписывала каждое растение. Я подолгу разглядывал эти растения вместе с их названиями. Так вот, я видел мох, который мне когда-то был известен как камнеломка, а в ее гербарии было указано, что это мох-костенец.
– Вы интересуетесь ботаникой?
– Знаете, сударь, когда я слышал от Николь – это камеристка мадмуазель Андре, – что ее хозяйка не может отыскать какое-нибудь растение в окрестностях Таверне, я просил Николь разузнать, как оно выглядит. Часто даже не зная, от кого исходит эта просьба, мадмуазель Андре двумя-тремя штрихами набрасывала интересовавшее ее растение.
Николь забирала рисунок и передавала его мне. Я бегал по полям, по лугам, по лесам до тех пор, пока не находил нужного растения. Потом я выкапывал его лопатой, а ночью высаживал во дворе на лужайке. Когда утром мадмуазель Андре выходила на прогулку, она радостно вскрикивала:
«Ах, Боже мой! Как странно: я его всюду искала, а оно растет совсем рядом!»
Старик с любопытством взглянул на Жильбера. Если бы смущенный юноша не опустил глаза, занятый своими мыслями, он заметил бы в его взгляде нежность.
– Продолжайте изучать ботанику, молодой человек, – сказал старик, – ботаника – кратчайший путь к медицине. Бог ничего всуе не создавал, уж вы мне поверьте. Каждому растению рано или поздно будет посвящено описание в научном труде. Научитесь вначале распознавать простые растения, потом познакомитесь с их свойствами.
– Скажите, в Париже есть школы?
– Да, и среди них – даже бесплатные, школа хирургов, например, – одно из величайших благодеяний властей предержащих.
– Я могу посещать занятия в этой школе?
– Нет ничего проще. Видя ваше рвение, родители, я полагаю, согласятся с вашим выбором и смогут вас прокормить?
– У меня нет родителей. Но можете быть покойны: я найду работу и сумею прокормиться.
– Конечно, конечно. А так как вы знакомы с трудами Руссо, вы должны были заметить, что любому человеку, будь он хоть потомственный принц, необходимо научиться какому-нибудь ремеслу.
– Я не читал «Эмиля», а мне кажется, что именно там можно найти этот совет, не так ли?
– Да.
– Но я слыхал, как барон де Таверне издевался над этим изречением и выражал сожаление, что не сделал из своего сына столяра.
– Кем же стал его сын?
– Офицером, – отвечал Жильбер. Старик усмехнулся.
– Да, все они таковы, благородные! Вместо того чтобы обучить детей ремеслу, которое помогло бы им в жизни, они сами посылают их на смерть. Вот придет революция, после революции их ждет изгнание, за границей они будут вынуждены либо просить милостыню, либо, что еще хуже, продаваться вместе со шпагой. Впрочем, вы ведь не благородного происхождения и умеете что-нибудь делать, как я полагаю?
– Сударь! Как я вам уже сказал, я ничего не знаю и не умею. Кстати, я должен признаться, что испытываю непреодолимый ужас перед любой грубой работой, которая требует резких движений.
– Ах, так? – удивленно воскликнул старик. – Вы, стало быть, лентяй?
– Да нет, не лентяй! Вместо того чтобы заставлять меня работать руками, дайте мне книги, тихий кабинет, и вы увидите, что я днем и ночью буду отдаваться работе, которую избрал.
Незнакомец бросил взгляд на изнеженные белые руки молодого человека.
– Такое предрасположение – не что иное, как чутье. Подобного рода отвращение приводит порой к прекрасным результатам. Однако надобно иметь опытного руководителя. Вы говорите, что не учились в коллеже, – продолжал он, – ну а школу-то, по крайней мере, окончили?
Жильбер отрицательно покачал головой.
– Читать и писать умеете?
– Перед смертью мать успела научить меня читать. Бедная матушка! Я был болезненным ребенком, и она частенько говаривала: «Хорошего работника из него не выйдет. Пускай станет священником или ученым». Когда мне надоедало следить за ее объяснениями, она повторяла:
