Большое гнездо - Зорин Эдуард Павлович (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
— Не велено ли что сказать князю? — спросил Словиша, пряча грамоту.
— Говорить ничего не велено, — отвечал всадник и развернул коня.
Коротка была беседа. Не успели дружинники и двумя словами перекинуться, как отряд скрылся за пригорком...
Возвращались с еще большими предосторожностями, понимали, ежели грамота попадет в чужие руки, быть беде. Но дорога, как и утром была пустынна, а Донат на давешнем месте дожидался их, похрапывая под сосновыми лапами.
— Заснул, что ли? — усмехнулся Словиша, расталкивая дорожного знакомца.
— А и вправду заснул, — удивился Донат и сладко зевнул.
— Вставай-вставай, неча разлеживаться, — поторопил его дружинник. На устах Словиши играла добрая улыбка.
Не удержался от улыбки и Звездан. Чем-то нравился ему случайный попутчик: всякий ли на его месте уснет, а ему хоть бы что.
— Бери своего коня, — протянул ему поводья Словиша, — да скачи посередке. Ежели рыпнешься, будем рубить. Понял ли?
— Как не понять...
К Смоленску подъезжали в сумерки. В виду обнесенного деревянным тыном посада остановились.
Донат спросил:
— А мне куды?
— Погоди, покуда не въедем в ворота, а там езжай к своим деткам.
— Доброй ты...
— Не всякое деяние благо. Ишшо спросит с тебя Давыд.
— Авось и пронесет...
Как и было сговорено, Донат попридержал коня, а потом тихой рысью направился вслед за дружинниками.
Еще два дня погостило Всеволодово войско в Смоленске, на третий день, растянув обозы, двинулось обратно — к Москве.
В грамоте, переданной через Словишу со Звезданом, черниговский князь клялся Всеволоду в дружбе, просил мира и обещал кликнуть из Новгорода своего сына. На том клятву давал и при епископе целовал крест...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Плохо притворенная дверь мельницы визжала и хлопала. Ветер налетал порывами, рвал усталые листья на деревьях, корежил и сбивал с крыши почерневшую от дождей щепу.
Поминая черта и лешего, Гребешок перебрался через спящую теплую Дунеху, натянул на исподнее порты и направился к двери. Ветер был так силен, что дверь не сразу поддалась под его плечом. Мельник замешкался.
Дунеха на лежанке сонно пробормотала:
— Зипун-то набрось, зябко.
Гребешок пошарил в темноте рукой, набросил висевший возле двери на гвоздике зипун, отворил дверь. Ветер бросил ему в лицо охапку листьев, распахнул полы зипуна. Гребешок наклонил голову и боком выскользнул за порог. Дверь тут же захлопнулась с сильным стуком.
В вершинах деревьев гудело, низко шли тучи, то и дело загораживая лунный свет. Двор то освещался, то погружался в кромешную тьму. Сложенная из кругляков мельница, казалось, вот-вот готова была раскатиться по бревнышку.
Заслоняясь от ветра руками, Гребешок с трудом пересек двор, вошел в мельню и привычно огляделся.
Буря оголила часть крыши, и Гребешок, задрав голову, подумал, что с утра ему прибавится забот, а если ветер не стихнет и к утру, то придется перестилать все заново. Стропила раскачивались и визжали, словно живые, мелкая мучная пыль клубилась и застилала глаза.
Гребешок поднялся по шаткой лесенке к жерновам, потрогал рукой составленные у стены мешки с рожью. День предстоял трудный, много нужно было перемолоть зерна, но это его не печалило, а только радовало. «Хорошо, — подумал Гребешок, — урожайный нонешний выдался год...»
В углу, где мельник обычно ставил деревянные лопаты и голички, которыми подметал пол, что-то пошевелилось и неразборчиво проворчало. Гребешок замер, приглядываясь, но ничего увидеть не смог, повернулся обратно к лесенке, однако поднятой ноги на приступок не опустил, оглянулся и вскрикнул: прямо над ним, взъерошенная, нависла большая тень.
— Батюшки-святы, — прошелестел онемевшими губами Г ребешок.
Все, что дальше случилось, походило на сон. Этакие страхи только во сне приходят, да и то ежели хватишь лишку браги али медовушки. Крепкая ручища сдавила Гребешку плечо, и осипший голос сказал:
— Не признал, мельник?
Гребешок ни слова не вымолвил в ответ — его била знобкая дрожь, а ноги словно кто отрезал от тулова. Язык шевелился, но ничего, кроме невнятного мычания, не мог извлечь из перекошенного судорогой рта.
— Эк перепугал я тебя, мельник, — произнесла тень и встряхнула Гребешка за шиворот.
— Ты, что ли, Вобей? — понял пришедший в себя мельник.
— Я...
— Отколь нечистая тебя нанесла?
— Отколь нанесла, не твое дело, — сказал Вобей. — Весь вечер за мешками таюсь, все тебя высматривал.
— Дык с Дунехой я...
— Знамо, — оборвал Вобей, присаживаясь возле мельника на корточки. Высветлившийся месяц облил мертвенным сиянием лицо бывшего конюшего. Гребешок вздрогнул — таким страшным и неживым показалось оно ему. Уж и впрямь не мертвец ли поднялся из колоды, бродит по знакомым местам, беспокоит людей?..
— Будя дрожать-то, — сказал Вобей. — Сам небось с нечистой силой знаешься...
Гребешок быстро перекрестился, отодвинулся от Вобея.
— Слух дошел, будто сгиб ты в Новгороде..
— Жив ишшо, — хохотнул в темноте Вобей. — На, коли не веришь, пощупай.
Он взял холодную руку Гребешка и ткнул себя ею в грудь. Под рубахой у Вобея было горячо и влажно.
— Ну?
— Воистину, жив.
— То-то же...
Но живой Вобей был опаснее мертвого. Слышал Гребешок, как очистил он Одноока, а такое боярами не прощается. Лихой человек Вобей, ему и жизнь загубить — все равно что раз плюнуть.
— Почто меня разыскал, почто по лесам бродишь? — спросил мельник.
— На все твои «почто» ответ у меня один: нет мне во Владимире приюта, а дальше податься некуды. Буду жить у тебя.
— Погубить меня вздумал?
— Рано ишшо. Ишшо покормлюсь у твоих хлебов... А там погляжу, там видно будет.
Угрожал Вобей, над мельником издевался. Держал его руку в своей, будто в волчьей пасти.
— Господи, помилуй, — прошептал Гребешок, пытаясь высвободить руку. — И допрежде не давал ты мне спокою, как был конюшим, и снова на мою голову. Хоть Дунеху не тронь...
— Дура она у тебя, сама придет...
— А ты не озоруй.
— Ладно. Не по мне эти потешки. — Вобей помолчал. — Не бойся меня, мельник, я тебя не трону. И Дунеху не трону. На что она мне?..
— А как народ нагрянет?
— Не бойсь, днем меня и с огнем не сыскать, а ночью доброго человека не нанесет...
На дворе все так же мело жухлые листья и иголки с еловых лап. Гребешок привалил дверь мельни бревнышком, кутаясь в сермягу, вошел первым в избу, покашлял, высекая огонь.
— Дунеха, эй, Дунеха, — пошевелил он жену.
— Чего тебе? — с неохотой проговорила она.
— Вставай не то... Гость у нас.
— Какой ишшо гость? — лениво пробормотала Дунеха и, не подымая головы с подушки, перекрестила рот.
— Вобей вот пожаловал, — сказал мельник.
Жена резво приподнялась на локте и уставилась на расположившегося возле стола, по-хозяйски уверенного мужика.
— Здорова будь, Дунеха, — сказал Вобей, подмигивая.
Баба ойкнула и потянула на грудь свалившуюся дерюгу.
— Ну, чо рот разинула? — набросился на нее Гребешок. — Чай, не чужой человек. Вставай, да поживее.
Дунеха опустила на пол ноги, напялила рубаху — Вобей не спускал с нее глаз.
Гребешок сказал:
— Помни про уговор...
— Как же, помню, — не переставая улыбаться и не спуская по-прежнему глаз с Дунехи, кивнул Вобей.
Баба, быстро двигаясь по избе, накрыла на стол. Гребешок сел пртоив Вобея, долго и пристально смотрел, как он ест. Дунеха вернулась к лежанке, села, быстрыми пальцами переплела на груди косу.
Насытившись, Вобей отодвинул миску с пареной репой, срыгнул и грязным ногтем поковырял в зубах.
