Большое гнездо - Зорин Эдуард Павлович (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
— Ране-то лучше угощал, хозяин.
— Ране гости за полночь ко мне не хаживали.
— Теперь будут хаживать, — пообещал Вобей и по-привычному ухмыльнулся.
Дунеха прыснула и раскатилась мелким рассыпчатым смехом. Гребешок нахмурился, смахнул ладонью хлебные крошки со стола. Подождав, пока жена успокоится, спросил гостя:
— Куды укладывать тебя, и в толк не возьму. Сам видишь, изба наша мала.
— Пущай ложится с нами вместе, — сказала баба.
Гребешок почесал пятерней в затылке:
— И тo — хоть с собою ложи...
Долго судили-рядили, но так ничего не придумали: ни подстилки, ни шубы лишней у Гребешка не было, а сермягой — только укрыться.
— Хоть и в тесноте, но не в обиде, — сказал мельник. — Бабу к стене положим, я посередке, а ты с краю...
Так и легли. Тесно было. Жесткая лежанка жгла бока. Дунеха дышала ровно, но не спала, Вобей уснул сразу.
«Эвона как поворотило его, — думала о нем баба с жалостью. — А ведь был мужик справной, не то что мой Гребешок...» Ткнувшись носом в стенку, со сладкой истомой вспоминала, как в былые дни наведывался Вобей на мельницу с целой сворой Однооковой дворни, как ходил по двору, поигрывая плеточкой и покрикивая на услужливого и покорного Гребешка. Светлые это были дни, радостные. Прогнав мельника с подводами в город, Вобей сильными руками тискал Дунеху на этой самой лавке, под этими самыми образами. Так же бесстрастно, как и ныне, высился над лампадкой деисус, так же ветер подвывал под дверью, так же верещал в углу сверчок...
Вздохнула Дунеха, покрылась гусиной кожей от нетерпенья, приподнялась на локте взглянуть на спящего Вобея.
Не смыкавший глаз Гребешок влепил ей затрещину:
— На кого пялишься?
Дунеха обидчиво хмыкнула:
— Чего дерешься-то? Водицы испить я, в груди жжет...
Гребешок выругался, но дал жене выбраться. Перелезая через Вобея, баба прильнула к нему грудью — Вобей даже не шелохнулся. Дыхание затрудненно вылетало из его раскрытого рта.
2
После частых ветров и дождей, зарядивших во Владимире на Михеев день, ненадолго встала перед первыми заморозками тихая и ясная погода. Радуясь солнышку, спешили крестьяне до холодных утренников закончить озимый сев. За Лыбедью до позднего вечера влачились по пашне понурые лошаденки (лучших коней Всеволод взял в поход), мужики покрикивали на них, налегали на орала. Бабы и ребятишки шли следом, кидали в борозду семенное зерно. Во время короткого отдыха, удалившись в тенек, лакомились оставшимся с овсяниц деженем на сладком меду, ели с кислым молоком блины. Последнее лакомство это было в году. По всем приметам зима должна была наступить ранняя и с большими морозами. А еще говорили старушки, будто филин по малу кадей хлебушка набухал с овина...
Пристрастилась Олисава, переплыв в лодочке за Лыбедь, подолгу сиживать на отлогом бережку, на жарком солнцепеке.
Солнышко колышет зайчики на медленной воде, поникли над речкой тронутые первой желтизною ивы, а по другую сторону город взбегает на крутизну холма прихотливо извивающимися улочками, бросают искры золоченые купо
ла церквей и соборов, выше всех вздымается Всеволодов детинец, а над посадами, над слободами, над рекой летят и летят прощально курлыкающие журавли...
Через Лыбедь перевозил Олисаву в лодочке веснушчатый и рыжий, как солнышко, сын ключницы Агапьи Василек. Ласковым он был пареньком и ухоженным. Рубаха на нем всегда чистая, хоть и не новая, штаны кежевые с ровненько вшитыми заплатками, белые онучи и маленькие, по ноге, лапотки. Краснел Василек от каждого обращенного к нему слова, глаза прятал и сам с Олисавой никогда не заговаривал.
— Ты боярышню нашу не беспокой, — наставляла его мать, ключница Агапья. — Не твое холопье дело в хозяйские разговоры встревать. Но гляди зорко. Ежели что боярышне по душе, тут же сполни. На покорстве весь род наш в люди вышел. Не то гнул бы ты сейчас спину на пашне, а не бездельничал в боярском терему...
Материна наука на пользу была Васильку.
Подобрав ноги под нарядную рубаху, сидела Олисава на бережку, камушки бросала в воду, загадывала про Звездана: ежели доброшу до середины — вернется до Успенья, а не доброшу, то и на Семен день не жди.
Размахиваясь пошире, далеко забрасывала камешки боярышня, радовалась скорому возвращению суженого.
— А ну-ка и ты брось камушек, — говорила она Васильку и тоже загадывала: ежели переметнет через речку — скоро свадьбе быть.
Но не зря наставляла своего мальца Агапья — дальше боярышни, чтобы не обидеть, кинуть камушка он не мог, и до середины не добрасывал. Дивился Василек: и отчего сердится Олисава? Никак в толк не мог взять ее хитрую задумку.
Бросала, бросала боярышня камушки, а тут возьми да и сорвись с безымянного пальчика золотой перстенек. Покатился по траве, упал в воду — вот досада.
— Не печалуйся, боярышня, — сказал Василек и даже обрадовался. — Не пропал твой перстенек, я его мигом достану.
Развязал лапотки, размотал онучи, рубаху и штаны снял и в одном исподнем — бултых в реку.
Вода в Лыбеди холоду набрала, будто огнем обожгло Василька. Но не выскочил он на берег, окунулся еще глубже, пошарил тут, пошарил там, ткнулся ладошкой в осоку — нащупал перстенек.
Олисава вскочила, захлопала в ладоши:
— Ай да Василек!.. А еще кину — достанешь?
— Как не достать, боярышня! Кинь еще, — дрожа от холода, отвечал Василек.
Подальше бросила Олисава перстень. «Ну, — подумала, — теперь нипочем не достать».
Долго был Василек под водой — уж перепугалась боярышня. Да только зря она волновалась — вынырнула рыжая голова на быстрой протоке, глаза улыбаются, перстень в зубах Василька желтым огоньком светится.
Хорошую забаву нашла Олисава, много раз еще нырял за перстеньком Василек. Совсем посинел парнишка, а хохочет, радуется, что развеселил боярышню.
И боярышне весело: звонким смехом закатывается Олисава, а еще смекает про себя — где-то был здесь поблизости коварный омуток?.. Бросила она перстень в мутную воду:
— Сыщи-ко!
Про омут тот Василек знал: опасное это место завсегда стороной обходили ребятишки. Но боярышни ослушаться он не смел. Окинул Олисаву покорным взором, забрел в реку по колено, перекрестился и сунулся головою в волну.
Тут мужики, оравшие пашню, стали стекаться к берегу, кланялись боярышне, сняв шапки. Раздумчиво говорили:
— Засосет мальца... В прошлом годе Акиндея тут же засосало.
— Акиндей пьян был, оттого и засосало...
— Исстари водится на Лыбеди водяной. Кажись, на ентом месте он и княжичей надумал прибрать.
— Не, то место подале будет, возле самых ворот.
— А здесь гнездо его поганое, не иначе...
— Н-да, засосет мальца.
Страшное сказывали мужики, но никто и не подумал лезть за Васильком в воду. Боярышня развлекается — дело енто ее, рассуждали они. Не ровен час, на свою голову расстараешься.
— Вона, вона малец! — закричал кто-то.
Все подались к берегу.
— А и впрямь выплыл... Ай, да ловок! Давай, давай сюды, — размахивая руками, подманивали мужики Василька.
Но не было в зубах у парнишки колечка, не светилась, как прежде, желтая звездочка.
— Ишь, упрямой какой, — с одобрением говорили мужики. — Нырнул сызнова.
Во второй раз исчезла в черном омуте рыжая голова Василька.
— Ты покличь-ко его, боярышня, — заговорили в толпе. — Вода нынче холодна, как бы и впрямь не потоп малец. Жалко...
— Василек! — слабо позвала перепуганная Олисава.
— Эй, Василек! — загалдели мужики.
Ни звука в ответ. Только трепыхнулось что-то под кустами, будто метнулся потревоженный сом.
— Кажись, спину показал, — прошептал кто-то с хрипотцой.
— Неужто он?
— Он самый и есть, водяной-то... Радуется!
— Ах ты, господи, — запричитали бабы.
— Кшить вы! — прикрикнули из толпы. Люди грудились, затаив дыхание.
