Строговы - Марков Георгий Мокеевич (бесплатные полные книги txt) 📗
Старик насторожился, думая, что Матвей доскажет до конца, но тот замолчал. Дед Фишка расспрашивать племянника не рискнул. Тот был теперь командиром отряда, и, втайне гордясь этим, старик понимал, что у Матвея могут быть секреты, о которых никто не должен знать. Однако с этого часа старик жил, все время чего-то ожидая.
Как-то перед вечером Матвей пришел на озеро. Дед Фишка только что поставил жерлицы и присел покурить.
Увидев Матвея, старик обрадовался: давно они не говорили с глазу на глаз.
– А, Матюша! Ну, иди, иди, покурим, – пригласил он племянника.
Матвей не спеша подошел, с любопытством спросил:
– Ловится, дядя?
– Ловится, Матюша. Думаю вот колоду выдолбить да к зиме пудиков десять рыбешки пустить в засол. Неплохо бы, а?
Матвей помолчал и, посматривая на толстые кедровые чурбаки, приготовленные дедом Фишкой на поделку колод, озабоченно начал:
– Неплохо, дядя, а только… – и, не договорив, подошел к деду Фишке, сел рядом и потянулся за табаком. – В жилые места, дядя, надо тебе направиться, – закончил Матвей, берясь за кисет.
– Навовсе? – с тревогой спросил дед Фишка, заглядывая Матвею в лицо.
Матвей поспешил успокоить старика:
– Нет, дядя, на время. Теперь мы обстроились, малость окрепли, надо дать знать о себе, чтоб народ из других сел и деревень к нам шел. Ерунда не нам одним житья не дает, как думаешь?
Дед Фишка оживился и, поглядывая из-под бровей хитроватыми глазками на Матвея, бойко заговорил:
– Я уж, Матюша, давно этого поджидаю. Себе на уме не раз мозгами раскидывал: не рыбу же ловить мы пришли сюда, надо бы и за дело приниматься.
– Правильно, дядя! Вот и иди, оповести народ. Как это сделать, тебе лучше знать, – улыбнулся Матвей. – Смотри только, будь осторожен. Попадешь к Ерунде – назад не вернешься.
– Об этом, Матюша, не кручинься. Я в такие времена как собака: сплю, а сам, нычит, все слышу.
– Побольше, дядя, рассказывай всем там о нас. Волченорцы, мол, так порешили: сгибнуть всем или власть эту долой, – середки нету. Которые к нам вздумают идти, пусть хлеб, ружья, порох, свинец, топоры несут, надеяться тут не на что, у самих сухари к концу подходят. Завтра весь отряд на паек перевожу. – Матвей замолчал и несколько секунд сидел потупившись, занятый какими-то своими мыслями.
„Старят его заботы“, – подумал дед Фишка, и вспомнился ему Матвей в молодости: статный, с шапкой русых вьющихся волос, с румянцем на свежем лице, как будто только что омытом ключевой водой.
Старик вздохнул и, поднимаясь, сказал:
– Одним словом, Матюша, все обделаю честь по чести. А если и всыплюсь, беды мало. Как ни крути, ни верти, а умирать тоже надо.
– Ну нет, дядя, об этом ты брось и думать, – серьезно проговорил Матвей. – Эта власть хоть и свирепая, а век у нее небольшой. Вот-вот развалится. А мы с тобой, дядя, тут еще поохотимся, да и золотишка пошарим. – Он сощурился, заулыбался.
Дед Фишка истово перекрестился, взглянул на небо и с надеждой произнес:
– Дай-то бог!
На другой день утром дед Фишка исчез. Его отсутствие в отряде заметили только вечером, когда старик, проделав по тайге длинный путь, уже сидел в темной избе Кинтельяна Прохорова и вполголоса разговаривал с Акулиной.
2
Балагачева жила такой же тревожной жизнью, как и Волчьи Норы. Укрываясь от наезжавших сюда подручных штабс-капитана Ерунды, мужики отсиживались по лесам. За непокорность здесь расправлялись испытанным способом: семь домов в Балагачевой были спалены, не меньше десяти мужиков выстеганы шомполами, а сапожник, бывший матрос Семен Швабра, кричавший во время порки по адресу колчаковской власти ругательные слова, был увезен в жировскую волостную каталажку и с тех пор пропал без вести.
– Измучились мы все от такой жизни, – жаловалась Акулина Прохорова деду Фишке. – Мужики наши суетились тут: ружья собирали, порох, свинец, да только что проку? Разве им одним справиться? Клич бы по народу кликнуть. Ведь где ни послушаешь, только об одном и говорят: конец пришел… Бунтовать надо, дед Фишка. Не знаю, как у вас в Волчьих Норах, а у нас нету мочи терпеть больше.
Старик не перебивал Акулину. Когда она высказалась до конца, он удовлетворенно кивнул головой.
– Правду сказала, Акулинушка. Кому-кому, а тебе откроюсь чистосердечно: послан я кликнуть клич по народу…
Они сидели на табуретках возле печки. Стояла такая темь, что нельзя было различить даже окна. Где-то, должно быть в углу, истлевшем от времени, уныло посвистывал сверчок. С улицы доносился сердитый лай собак. Он перекатывался по всей деревне с одного края на другой – тревожный, нагоняющий на балагачевцев зловещие предчувствия и тоску.
Часто останавливаясь и прислушиваясь, не подходит ли кто к избе, дед Фишка до полуночи рассказывал Акулине о бесчинствах штабс-капитана Ерунды, о партизанском отряде, о племяннике Матвее, который стал теперь главным среди мужиков. Акулина была умная баба с живым и решительным характером. Выслушав старика, она предложила:
– Ложись-ка ты, Финоген Данилыч, спать, а на рассвете отведу я тебя к мужикам в пихтачи, все обскажешь им сам. Чего же тут без дела они будут сидеть?
Дед Фишка забрался на печку, и, хотя беспокойный лай собак не прекращался, он уснул быстро и крепко.
Проснулся он от стука в дверь. Кто-то барабанил смело, по-хозяйски. Дед Фишка поднял голову с подушки и тихонько сказал:
– Акулина!
Хозяйка уже не спала, ответила с тревогой в голосе:
– Слышу, Данилыч.
– Ты постой, не выходи. Надо мне спрятаться. – Дед Фишка стал осторожно спускаться с печки.
– Лезь, Данилыч, в подполье. Вправо там большая отдушина есть, в случае чего – выскакивай во двор.
– Добро, Акулинушка, добро!
Акулина открыла подполье, пособила старику спуститься и направилась в сени.
Через несколько минут она вернулась, подняла крышку подполья и повеселевшим голосом сказала:
– Выходи, Финоген Данилыч, Кинтельян пришел.
– Будь ты проклята, жизнь такая! Продрог весь до костей, – проворчал дед Фишка, вылезая из подполья.
– Дожили! Вместо того чтоб гостя за стол сажать, в подполье прячем, – раздался голос Кинтельяна из темноты.
Дед Фишка сдержанно засмеялся, пошутил:
– То ли еще, Прохорыч, будет!
Акулина, научившаяся безошибочно передвигаться в темноте, принесла Кинтельяну крынку молока, хлеба, и он начал есть.
Дед Фишка принялся расспрашивать его. Старик и в этот раз следовал своей давней привычке: сначала расспроси, а уж потом рассказывай сам.
То, что поведал Кинтельян деду Фишке, очень напоминало пережитое волченорцами. Балагачевские мужики отсиживались в пихтачах, обозленные, но бессильные в своей ярости. Сидеть в безделье им надоело, а как бороться, они не знали.
Взвешивая в уме все, что говорил Кинтельян, дед Фишка думал: „Эти с охотой к нам пойдут. Натерпелись. Знает же Матюшка, когда по народу клич бросить. Ведь скажи, как ловко подослал, ни раньше, ни позже – в самое времечко!“
Действительно, услышав от деда Фишки о партизанском отряде волченорцев, зазывающем к себе всех желающих бороться с белыми, Кинтельян сказал:
– И думать не станем, все до одного пойдем! Я своим мужикам когда еще говорил: давайте проберемся в Волчьи Норы, узнаем, как там люди живут. Не может быть, чтобы волченорцы молчали. Не такой они народ – еще при царе бунтовали. И, вишь, моя правда вышла!
После встречи с Кинтельяном идти деду Фишке в пихтачи не было никакой нужды. Был Кинтельян среди своих мужиков старшим.
Перед рассветом дед Фишка проводил Кинтельяна за поскотину и, повторив свои наказы о том, что необходимо захватить с собою в отряд, направился в Сергево.
3
Не доходя верст пяти до Сергева, дед Фишка нагнал двух старух из Петровки. Прикинувшись новоселом, недавно приехавшим в эти края, он стал расспрашивать их о житье-бытье.
Вдруг одна из старух, пристально поглядев на него, усмехнулась:
