Строговы - Марков Георгий Мокеевич (бесплатные полные книги txt) 📗
– А ведь я тебя признала, Данилыч!
Дед Фишка сконфузился, и у него мелькнула было мысль сказать старухе, что никакой он не Данилыч, а старая просто-напросто обозналась сослепу, но старуха опередила его:
– Обличьем ты, Данилыч, другой стал, в жисть бы не признала, а слышу – „нычит“ говоришь, ну, думаю, он.
„Ах, язва старая, на чем поймала“, – мысленно выругался дед Фишка и, стараясь выкрутиться из неловкого положения, спокойно сказал:
– Теперь как без опаски-то ходить? Вот и мудришь.
Старухи согласились с ним и без умолку стали рассказывать о наступивших тяжелых временах.
Не прошли они вместе и двух верст, а дед Фишка знал уже все петровские новости.
И тут картина была знакомая. Белые жгли, обирали, пороли. Мужики сопротивлялись, прятались по своим полям. Бабы, оставшиеся в деревне, ютились с ребятишками по баням, овинам, подпольям, лишь бы не попадаться на глаза карателям.
– А главного-то нашего, Митрия, что в совдепе сидел, – продолжала рассказывать словоохотливая старушка, – схватили недавно да над колодцем повесили. Страх-то какой!
– Да, а журавель-то все по ночам скрипел, – подхватила другая старушка, – жалобно так…
– Несдобровать им, аспидам-кровопийцам, ох, несдобровать! – заключила рассказчица. – Вот вспомяни мое слово, Данилыч, возьмутся мужики за топоры да за ружья. К тому дело идет…
Дед Фишка посоветовал старухам сразу же после возвращения из Сергева передать своим беглым мужикам, что волченорские и балагачевские партизаны ждут их. Пусть идут скорее. В Юксинской тайге собралась сила несметная! Верховодит этой силой Матвей Строгов, человек справедливый, знающий, еще при царе подымавший народ против утеснителей.
Старухи были поражены всем, что сказал дед Фишка, и, случись это где-нибудь дальше от Сергева, они не задумываясь повернули бы в Петровку, чтобы скорее донести до своих сельчан желанную весть.
Вскоре деда Фишку со старухами нагнал седой, мрачного вида мужик, ехавший в дрожках на высокой худой лошади. Дрожки были забрызганы грязью, а бока гнедой лошади взмокли от пота.
Дед Фишка сразу определил, что мужичок из дальних. „Вот бы еще к кому пристроиться“, – подумал он и, когда лошадь приблизилась, приветливо крикнул:
– Здорово бывал! Издалека ли?
– Каюровский.
– Ого! А куда скачешь?
– В Волчьи Норы, по казенным делам.
Деда Фишку это так заинтересовало, что, не спрашивая позволения у мужика, он, подпрыгнув, сел к нему на дрожки. Седой мужик недружелюбно покосился на него. Лошадь и без того плелась еле-еле. Желая поскорее чем-нибудь снискать к себе расположение мужика и кое-что разузнать у него, дед Фишка проворно вытащил кисет из кармана и предложил:
– Давай закуривай.
Мужик охотно потянулся за табаком, а дед Фишка про себя подумал: „Слава богу, теперь не прогонит“.
– В Сергеве ночевать думаешь? – спросил дед Фишка, прикуривая от серянки мужика.
– Где там ночевать! Насквозь до Волчьих Нор приказано ехать, – ответил мужик, слегка покашливая от глубокой затяжки.
– Что так?
– Срочный пакет. Солдата у нас ночью убили.
– Э-э-э… – протянул пораженный дед Фишка. – Кто? Знать, забубенная головушка.
– А кто его знает? Может, свои, а может, и наши. Солдат-то, вишь, задиристый был: и порол людей и на чужое добро падок. Вот кто-то и рассчитался за всех сразу…
– Такому туда и дорога! – возмущенно сказал дед Фишка, но мужик был осторожен и на эти слова не отозвался.
Дед Фишка тоже насторожился. Расспрашивать мужика о жизни в Каюровой он не стал.
Выражение глаз мужика не понравилось ему: „Как бы не влопаться“, – мелькнуло у него в уме, и он решил разговор прекратить.
Угостив еще раз седого мужика табаком из своего кисета и поблагодарив за то, что он немного подвез его, дед Фишка соскочил с телеги.
Впереди сквозь оголившийся лес уже проглядывали дымившиеся бани, ветхие изгороди и овины. Появляться сейчас в селе деду Фишке не хотелось. Переночевать он собирался на постоялом дворе, а туда удобнее всего было прийти позднее, в потемках, когда соберется побольше постояльцев.
Дед Фишка огляделся, выбрал подсохшую полянку и сел отдохнуть. Привалился спиной к толстой березе, задремал.
Когда очнулся, уже смеркалось. Он поднялся и, посвежевший после отдыха, бодро зашагал в село.
Постоялый двор стоял на церковной площади, и найти его было легко по висевшей над воротами дуге и длинному шесту с привязанным к нему клочком сена.
Присматриваясь в сумраке к надворным постройкам, старик настороженно вошел в просторную избу. В ней было совсем пусто. Дед Фишка понял, что его расчеты встретить здесь мужиков из разных деревень провалились. Вскоре в избу вошла хозяйка и, не без удивления посмотрев на старика, охотно заговорила с ним.
– Что ты, милый, какие теперь постояльцы! – воскликнула она, когда дед Фишка спросил ее, почему пусто в избе. – За всю осень ты первый гость у нас. Откуда? Далеко ли путь держишь?
Дед Фишка не ожидал, что дело сложится таким образом, и решил выдать себя за пимоката, идущего в Жирово на работу.
Хозяйка постоялого двора была не прочь и дальше вести расспросы, но это не сулило деду Фишке ничего хорошего, и он поспешил заговорить о погоде, об урожае и прочих посторонних вещах.
Выбрав удобный момент, он сказал:
– Устал я, хозяюшка, с дороги-то. Прилечь охота.
– Приляг, милый, приляг, я тебе сейчас соломки принесу, – сказала хозяйка и вышла.
Но когда она вернулась с охапкой соломы, дед Фишка уже спал, растянувшись на голой лавке. Неудобства никогда не огорчали старого охотника. „Не первая волку зима“, – говорил он в таких случаях.
Утром, позавтракав и расплатившись с хозяйкой, дед Фишка пошел в церковь.
Гудел большой колокол, к церкви со всех сторон тянулись люди. Шли из других деревень: с котомками, в загрязненной обуви. Правда, народ был не тот, который требовался деду Фишке, все больше старухи, но в такое время и старух нельзя было сбрасывать со счета. „Эти еще скорее по народу клич разнесут“, – думал дед Фишка, входя в церковь.
Всю заутреню он простоял молча, присматриваясь к людям и примечая тех, которые своим внешним видом внушали ему доверие.
В перерыве между заутреней и обедней дед Фишка на улице подошел к одному старику, опиравшемуся на суковатый еловый посох, и разговорился с ним.
Старик оказался из Ежихи и откровенно рассказал деду Фишке все, о чем тот спрашивал.
Человек он был, по всей видимости, простодушный, чистосердечный и настолько доверчиво отнесся к новому знакомству, что под конец рассказал и о своем сыне.
Сын старика воевал на стороне красных и еще в начале революции переслал наказ отцу крепче держаться за справедливую Советскую власть.
Подозревать старика в неискренности у деда Фишки не было никаких оснований, и он, в свою очередь, не стал таиться перед ним и сообщил о цели своего прихода в Сергево.
– Ладно, я шепну своим мужикам, – проговорил старик, когда дед Фишка сказал ему, что партизанский отряд приглашает к себе всех, не желающих покориться белым.
Под гудящий звон большого колокола старики вошли в церковь. Народу теперь заметно прибавилось. Дед Фишка с порога окинул взглядом людей и, купив у церковного старосты трехкопеечную просфору и свечку, стал пробиваться к правому клиросу, где дьячок принимал просфоры и писал поминальные записки. У клироса перед иконой Спаса стоял знакомый мужик с Ломовицких хуторов, выделявшийся своим высоким ростом.
Дед Фишка прикоснулся пальцами к плечу мужика и шепотом попросил:
– Землячок, поставь-ка мою свечку.
Мужик оглянулся и, улыбаясь, сказал вполголоса:
– А, это вон кто! Помнишь, вместе на мельнице были?
Дед Фишка ответил горячо:
– Как же! Только забыл вот, как зовут тебя.
– Осипом кличут.
– Как живется, Осип?
– Да живем понемногу. Крестить вот сына опять приехал.
– Сын в доме не убыток.
– Да ведь он девятый у меня. Старшие два по людям уже ходят, сами себе кусок хлеба добывают.
