Пан Володыёвский - Сенкевич Генрик (мир книг .txt) 📗
— У нас не разживетесь, псы басурманские! — кричали польские воители. — Сам здесь! Не защитит вас подлый ваш пророк!..
А те вопили в ответ по-турецки и по-арабски. Многие из польских поединщиков понимали оба языка, ведь многие подобно славному лучнику, побывали в тяжкой неволе, а так как басурманы изрыгали страшную хулу на пресвятую богородицу, волосы на головах верных слуг девы Марии зашевелились от ярости, и они тронули коней, жаждая отмстить за оскорбление ее имени.
Кто кого настиг там первый и лишил драгоценной жизни? Вот Мушальский сразил стрелою молодого бея в пурпурной куфье и в сребристых, как свет месяца, доспехах. Смертоносная стрела вонзилась ему под левый глаз, до половины вошла в голову, и он, запрокинув назад красивое свое лицо и руки раскинув, повалился с коня. Но лучник, лук на бедре укрепив, еще подскочил к нему и саблей бея прошил, после чего забрал отличное его оружие и спокойно погнал к своим его коня, крича при этом по-арабски:
— Дай бог, чтобы то был султана сын! Сгнил бы он тут, прежде чем вы свой последний намаз свершите!
Заслышав это, турки и египтяне сильно огорчились, и тотчас два бея поскакали к Мушальскому, но дорогу им преградил Люсьня, свирепый, что твой волк, и в мгновенье ока поразил одного из них насмерть. Сперва он ударил его по руке, а когда тот нагнулся за выбитой саблей, что есть силы полоснул по шее и почти напрочь отсек ему голову. Другой бей тут же повернул назад быстрого как вихрь коня, но Мушальский успел выхватить лук и послал вослед бегущему стрелу; та достигла его и впилась меж лопаток чуть не по самое оперенье.
Третьим сразил своего противника Шмлуд-Плоцкий, клевцом ударив по мисюрке. Лопнуло от удара серебро и бархат, которым подшито было железо, а острие клевца застряло в кости так, что Шмлуд-Плоцкий не сразу смог вытащить. Другие бились с переменным успехом, но верх в основном одерживала искусная в фехтовании шляхта. Двое драгунов полегло, однако, от руки могущественного Хамди-бея, который затем полоснул по лицу князя Овсяного кривым булатом и выбил из седла. Князь оросил родную землю княжеской своею кровью, а Хамди поворотился уже к Шелюте, у которого конь копытом угодил в яму. Шелюта, понимая, что смерть неминуема, спешился, чтоб все же сразиться со страшным всадником. Но Хамди напер на него конской грудью, повалил и падающего самым концом булата саданул по руке. Рука у Шелюты тотчас же повисла, а бей поскакал дальше в поле искать противника.
У многих, впрочем, не хватало отваги сразиться с ним, так явно превосходил он всех силою. Ветер вздымал белый бурнус на его спине, и он развевался, как крылья хищной птицы; золотистый панцирь бросал зловещий отблеск на лицо его, почти совсем черное, с дикими горящими глазами, а кривой булат сверкал над головой, как сверкает серп месяца в погожую ночь.
Прославленный лучник послал ему уже две стрелы, но они лишь жалобно звякнули, ударившись о панцирь, и бессильно упали в траву; и стал раздумывать Мушальский: направить ли еще третью стрелу в шею скакуна или пойти на бой с саблею? Но покуда он раздумывал, Хамди заметил его и первый погнал на него черного жеребца.
Сошлись они на середине поля. Желая щегольнуть недюжинной силой и захватить Хамди живым, Мушальский сильным ударом снизу выбил его булат и сцепился с Хамди; одной рукой он схватил его за горло, другой за маковку мисюрки и что есть силы потянул к себе. Но тут у него лопнул арчак седла, несравненный лучник перевернулся вместе с седлом и грянул оземь. Хамди ударил его, падающего, рукоятью булата по голове и оглушил. Закричали от радости спаги и мамелюки, испугавшиеся было за Хамди, и очень опечалились поляки; поединщики тотчас бросились к лучнику большими кучами, одни — чтобы похитить его, другие — чтобы хотя бы тело его спасти.
Маленький рыцарь до сих пор не принимал участия в единоборстве — не позволяло полковничье его достоинство, но, увидев поражение Мушальского и победу Хамди-бея, он решил отмстить за лучника и тем укрепить дух у своих. Взбодренный этой мыслью, он тронул шпорами коня и наискось устремился в поле, как устремляется ястреб к стайке ржанок, что кружит над стернею. Тут заметила его в подзорную трубу Бася с зубчатой стены старого замка и крикнула стоявшему рядом Заглобе:
— Михал мчится! Михал мчится!
— Он себя покажет! — вскричал старый вояка, — смотри со вниманием, смотри, как он ударит! Не бойся!
Труба дрожала в руках у Баси. В поле не стреляли уже ни из луков, ни из ружей, так что она не слишком боялась за жизнь Михала, но задор, любопытство, беспокойство овладели всем ее существом. Душа и сердце покинули ее в этот миг и полетели мужу вослед. Грудь ее вздымалась, яркий румянец залил лицо. Стремительно перегнувшись через зубцы — так что Заглоба вынужден был схватить ее, чтобы она не упала в ров, — Бася крикнула:
— Двое мчатся на Михала!
— Двумя меньше станет! — ответил Заглоба.
В самом деле, двое рослых спаги вынеслись навстречу маленькому рыцарю. Судя по его одежде, они поняли, что лицо он значительное, а при виде маленькой фигурки решили, что сумеют снискать дешевую славу. Глупцы! Они мчались навстречу неминуемой своей гибели. Маленький рыцарь даже коня не сдержал, поравнявшись с ними поодаль от остальных всадников, лишь мимолетно отвесил им два удара, легчайшие, казалось бы, как шлепки, какие мать мимолетно отвешивает детям, но те повалились на землю и, впившись в нее ногтями, задергались, как две рыси, которых одновременно настигли смертельные стрелы.
А маленький рыцарь помчался дальше к всадникам, кружившим в поле, и стал наносить им жестокие удары. Как после мессы мальчик насаженным на палку колпачком гасит одну за другой горящие пред алтарем свечи и алтарь погружается во тьму, так и он гасил направо и налево жизни лучших турецких и египетских конников, и они погружались во мрак смерти. Узнали басурмане знаменитого фехтовальщика, и замерли у них сердца. Один и другой осаживали коней, чтобы не встретиться со страшным воителем лицом к лицу, а маленький рыцарь кидался вослед бегущим, как злобный шершень, и пронзал жалом все новых и новых всадников.
Солдаты у замкового орудия, завидев это, издали радостный крик. Некоторые бежали к Басе и в порыве восторга целовали край ее платья, другие поносили турков.
— Баська, да уймись ты! — кричал то и дело Заглоба, все еще держа пани Володыёвскую за платье, а пани Володыёвской смеяться и плакать хотелось, и кричать, и смотреть не отрываясь, и мчаться за мужем в поле.
А он знай валил спаги и египетских беев, когда наконец со всех сторон раздался клич: «Хамди! Хамди!» Это приверженцы пророка громко призывали наилучшего из своих воинов, чтобы он наконец померился силами со страшным маленьким всадником, казалось, олицетворявшим смерть.
Хамди давно уже заприметил маленького рыцаря, но, увидев, каков он в деле, в первую минуту просто испугался. Боязно было подвергнуть риску и великую свою славу, и молодую жизнь, единоборствуя с противником столь грозным, и потому он прикинулся, будто не видит его, и стал кружить на другом конце поля. Там он как раз сразил Ялбжика и Коса, когда отчаянные крики: «Хамди! Хамди!» — достигли его ушей. Тут Хамди понял, что оттягивать долее невозможно и что предстоит ему либо безмерную славу снискать, либо сложить голову. Издавши вопль такой пронзительный, что все окрестные чащобы откликнулись эхом, он направил к маленькому рыцарю подобного вихрю коня.
Володыёвский заметил его издали и тоже дал шпоры своему гнедому. Все остальные прекратили бой. В замке Бася, наблюдавшая перед тем все победы грозного Хамди-бея, побледнела все же, несмотря на слепую свою веру в то, что маленькому рыцарю нет равных в фехтовальном искусстве. Заглоба, однако же, был совершенно спокоен.
— Я предпочел бы быть наследником этого басурмана, нежели им самим, — сентенциозно заметил он.
Пентка же, медлительный жмудин, столь уверен был в своем господине, что ни малейшая тревога не омрачала его лицо; завидев мчавшегося Хамди-бея, он даже принялся напевать народную песенку:
