Пан Володыёвский - Сенкевич Генрик (мир книг .txt) 📗
Турки меж тем вовсю копали апроши, насыпали шанцы и накатывали туда тяжелые орудия. Прежде, однако, чем они начали бить из пушек, к валам подъехал турецкий парламентер, поддев на копье послание султана. Осажденные отрядили драгун, кои тотчас же схватили турка и препроводили в замок. Султан призывал город сдаться, превознося до небес мощь свою и милость.
«Войско мое несчетно, — писал он, — как листва лесная, как песок морской. Взгляните на небо, и, узрив на нем звезды неисчислимые, ощутите страх в сердцах своих, и молвите друг другу: вот она, мощь правоверных! Поелику же я — милостивейший из владык и внук истинного бога, то и властью облечен я от бога. Знайте же, что к непокорным я ненависть питаю, и лучше, не сопротивляясь воле моей, сдайте город. Если же вы упорствовать вознамерились, то все, как один, от меча погибнете, ибо мне перечить никто из людей не посмеет».
Долго раздумывали, какой дать ответ на это послание, и отвергли как неполитичный совет Заглобы: псу хвост отсечь и таковой хвост султану отослать вместо ответа. Наконец решили отрядить с письмом Юрицу: он человек исправный и в турецком силен. А в письме том стояло:
«Владыку гневить мы не намерены, но и слушать его не обязаны, коль скоро не ему, но господину своему присягали. Каменец не отдадим, ибо клятвой связаны, доколе живы, крепость и костелы защищать».
Дав такой ответ, офицеры разошлись на крепостные стены, чем воспользовались князь епископ Ланцкоронский и генерал подольский, послав султану другое письмо, в коем просили его о перемирии сроком на четыре недели. Когда весть о том дошла до городских ворот, поднялся шум, забряцали сабли.
— Что же это, — говорили один и другой, — мы тут у пушек гибнем, а там, за нашими спинами, письма шлют без нашего ведома, а мы ведь в совете состоим!
И после вечернего намаза офицеры всем скопом направились к генералу во главе с маленьким рыцарем и Маковецким, весьма озабоченными происшедшим.
— Как же так? — вскричал стольник латычёвский. — Ужель вы о сдаче помышляете? Отчего без нашего ведома нового отрядили посланца?
— В самом деле, — прибавил маленький рыцарь, — коль скоро нас в совет призвали, писем без нас посылать негоже. О сдаче мы говорить не дозволим, а коли кто того желает, пусть из совета вон уходит!
При этих словах он грозно встопорщил усики; был то солдат на диво исправный и, вынужденный ослушаться старших, поистине испытывал мучения. Но, поклявшись защищать замок до самой смерти, он считал себя вправе говорить такое.
Генерал подольский смешался и так ответил:
— Я полагал, на то было общее согласие.
— Нету нашего согласия! Мы здесь погибнуть хотим! — вскричали офицеры.
А генерал:
— Рад это слышать, и для меня долг превыше жизни, а труса я никогда не праздновал и впредь не намерен. Останьтесь, ваши милости, на ужин, там легче договоримся…
Но они оставаться не хотели.
— У ворот наше место, не за столом! — ответил маленький рыцарь.
Тем временем подоспел князь епископ и, узнав в чем дело, тотчас обратился к Маковецкому и маленькому рыцарю.
— Люди добрые! — молвил он. — У всякого на сердце то же, что у вас, и о сдаче никто не помышляет. Я послал просить о перемирии на четыре недели и так им написал: мы за это время королю нашему просьбу о вспоможении пошлем и дождемся от него указаний, а уж после — что бог даст.
Заслышав это, маленький рыцарь снова зашевелил усиками, оттого что и злость его взяла и смеяться хотелось от такого понимания военных дел. Он, солдат до мозга костей, в жизни ничего подобного не слыхивал: предлагать неприятелю перемирие, чтобы было время за подмогою послать.
Переглянулся маленький рыцарь с Маковецким и с другими офицерами.
— Это что же, шутка или всерьез? — спросили несколько голосов.
И все примолкли.
— Ваше преподобие! — сказал наконец Володыёвский. — Множество войн я прошел — и татарскую, и казацкую, и московскую, и шведскую, а о таких аргументах не слыхивал. Да ведь не для того султан сюда прибыл, чтобы нам потрафлять, но чтобы свою выгоду блюсти. С какой же стати он на перемирие согласится, коль ему пишут, что нам в это время угодно за вспоможением послать?
— А не согласится, все останется как есть, — возразил князь епископ.
— Кто о перемирии молит, — Володыёвский ему на это, — тот страх свой выказывает и бессилие, а кто на подмогу рассчитывает, тот стало быть, в собственные силы не верит. Узнал о том из письма пес басурманский, и это нам вред причинило непоправимый.
Опечалился, заслышав такое, князь епископ.
— Я мог и не быть здесь, — молвил он, — да не покинул я в беде своих овец и теперь вот упреки терплю.
Маленькому рыцарю тотчас стало жаль достойного прелата, он упал к ногам его, поцеловал ему руку и так сказал:
— Упаси меня боже упрекать вас, но коль скоро у нас consilium «Совещание (лат.).», я говорю, что мне опытность подсказывает.
— Но что же делать? Пусть это mea culpa, но что делать? Как зло поправить? — спросил епископ.
— Как зло поправить? — повторил Володыёвский.
И задумался на мгновение, а после весело вскинул голову.
— А можно! Прошу, судари, всех со мною!
И вышел, а за ним офицеры. Четверть часа спустя Каменец до основания сотряс гром орудий. А Володыёвский, учинив вылазку с охочими людьми, напал на спящих в апрошах янычар и принялся крошить их, пока не рассеял всех и не отогнал к табору. После чего воротился к генералу, у которого застал еще ксендза Ланцкоронского.
— Ваше преподобие! — сказал он весело. — А вот вам и совет мой.
ГЛАВА LIV
После вылазки вся ночь прошла в стрельбе, хотя и отрывочной, а на рассвете дали знать, что несколько турков стоят возле замка, ждут, пока к ним выйдут для переговоров. Как-никак надобно было узнать, чего они хотят, и старейшины на совете поручили Маковецкому и Мыслишевскому объясниться с басурманами.
Чуть погодя к ним присоединился Казимеж Гумецкий, и они отправились. Турков было трое: Мухтар-бей, Саломи — паша Рущукский, и третий — Козра, толмач. Встреча состоялась под открытым небом за воротами замка. Турки при виде парламентеров стали кланяться, кончиками пальцев касаясь груди, губ и лба, поляки любезно их приветствовали и спросили, с чем они пожаловали.
На это Саломи сказал:
— О возлюбленные! Великая обида нанесена владыке нашему, все почитающие справедливость не могут не сокрушаться, и сам предвечный покарает вас, коли вы не образумитесь. Вы же прислали Юрицу, он челом бил визирю нашему и просил его о перемирии, а после того, едва мы, доверившись добродетели вашей, высунули головы из прикрытий и шанцев, вы принялись палить из орудий и, выскочив за городские стены, трупами правоверных устелили дорогу до самых шатров падишаха. Действия сии не могут остаться безнаказанными, разве что вы, мои возлюбленные, немедля замки и город нам отдадите, выказав тем великое свое сожаление и огорчение.
На что Маковецкий ответил:
— Юрица, пес этакий, инструкции нарушив, велел денщику своему еще и белый флаг вывесить, за что и будет наказан. Князь епископ приватно спрашивал, возможно ли перемирие, но ведь и вы, пока письма туда-сюда шли, по нашим шанцам стрелять не прекращали (а я сам тому свидетель, мне осколки каменьев в физиономию угодили), стало быть, и от нас перерыва в пальбе не вправе были требовать. Коль вы пришли перемирие предложить — милости просим, а коли нет — передайте, любезные, владыке своему, что мы, как и прежде, намерены и стены, и город защищать до самой своей смерти или, вернее, пока вы в скалах этих смерть не найдете. Ничего более, любезные, сказать вам не имеем и желаем, чтобы бог продлил дни ваши и до глубокой старости жить вам дозволил.
Побеседовав таким образом, парламентеры разошлись.
Турки воротились к визирю, а Маковецкий, Гумецкий и Мыслишевский — в замок, где их забросали вопросами, с чем они отправили султанских посланников. Те пересказали требования турков.
