Большое гнездо - Зорин Эдуард Павлович (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
Гребешок оглядывал седло придирчиво: и дугу пощупал, и крыло, ладонью похлопал по потнику.
— Доброй товар.
— Бери, Гребешок, не пожалеешь. А ежели что, сыскать меня знаешь где...
Под перстенек Вобеев у златокузнеца Ходыки выменял мельник полную калиту сребреников. Когда менял, потел от испуга: а что, как признает Ходыка перстенек, кликнет мытника? Но Ходыка перстенька не признал и спокойно отсчитал сребреники.
Били по рукам Кубыш и Гребешок. Мельник взвалил тяжелое седло на спину и отволок его к телеге. Возле телеги мужики, как мухи вокруг медового пряника, вились вокруг Дунехи. Баба по-дурному взвизгивала и смеялась.
— Эй вы, кобели, — сказал Гребешок, сваливая со спины седло. — Куды глаза пялите на чужой товар?
От седельного ряда через еще более густую толпу направился мельник к кузнецам-оружейникам. «Меч бери у Морхини», — наставлял его Вобей. Поздоровался мельник с кузнецом, восхищенными глазами оглядел разложенные на рогожной подстилке голубые, с чернью мечи, топорики и ножи.
Кубыш подивился тому, что ищет Гребешок седло. Морхиня тоже спросил:
— А на что тебе меч?
— Лихие люди вокруг шастают. Аль не слышал, что выкрикивал бирич?!
— Как же, слышал. Коня, сказывают, у Одноока увели.
— Без меча нынче как спокойно уснешь?..
— Оно и верно. Выбирай, что по душе тебе, Гребешок.
— Вот ентот разве, — протянул руку мельник к длинному мечу в ножнах из красного сафьяна.
— Хороший меч, — кивнул Морхиня. — Глаз у тебя приметливый.
Гребешок вынул меч из ножен, уважительно провел пальцем по острому жалу, пощупал яблоко и огниво, поперечное железцо у крыжа, погладил голомень, с любовью примерил к ладони рукоять. У верхней части ножен устье было украшено затейливым рисунком.
— Так берешь ли? — спросил Морхиня.
— Беру. Лучшего-то меча мне на всем торговище не сыскать.
После сделанных покупок от перстенька у мельника, почитай, ничего не осталось. Так разве, на брагу и на мед.
Подвел Гребешок коня своего к питейной избе, сказал жене:
— Ты бражников-то боле не привечай.
— А коли сами лезут?
— Беда мне с тобой, — покачал головою Г ребешок. — Ну так жди — я мигом.
В питейной избе шум и гам, мужики сидят на лавках и на полу. От двери крепким медовым духом прямо сшибает с ног.
Хозяин знал Гребешка, налил ему ковшик до краев, к уху склонившись, сказал:
— Про Вобея слышал?
— Да чо про Вобея-то? — не донеся ковшика до губ, поперхнулся мельник.
— Мужики говорят, не сгиб он, в наших краях объявился. Озоровать стал. Не иначе как и Однооков конь — его рук дело...
— На что ему конь-то?
— А без коня — какой он шатучий тать?
— Ох-хо-хо, — вздохнул Г ребешок, — ишшо на мельню ко мне направит свои стопы — быть беде. Вот — меч ноне купил, тревожно стало.
И впрямь — тревожно стало Гребешку. Не слишком ли много судов да пересудов? Как примутся разыскивать Вобея, не доведет ли ниточка и до его мельницы, не притянут ли и Гребешка к ответу? Одноок никому спуску не даст, за свое добро кому хошь горло перегрызет..
Выпил он с горя один ковшик, выпил другой, не скоро выбрался из питейной избы. Размазывая слезы по щекам, Дунеха ругала его по дороге:
— Любого мужика только к меду подпусти, ему и бабы не надо.
— Нишкни, дура, — пьяно огрызался Г ребешок. — Мне от твово Вобея лихо. Вот вернемся на мельню, брюхо ему мечом разверзну.
— Куды уж тебе! Ты с ковшиками управляйся, а с бабой и мечом другие управятся.
— Наперед-то не забегай, ишшо увидишь, како обернется.
— Вобей те разверзнет брюхо. Вобей тя быстро отрезвит...
И верно, недалеко уехали от Владимира, а стало мед из мельниковой башки выветривать, сделался он потише и попокладистее.
— Седло и меч я ему взял — пущай идет на все четыре стороны... А ты перед Вобеем задом не верти.
— Кто вертел-то, кто? — накинулась на него жена.
— Ты и вертела. И с Однооком тож...
— Про то и скажи боярину.
Гребешок с опаской поглядел на жену: разговорилась шибко, осмелела. А может, дать подзатылину?
Ничего, вот уедет Вобей, другая беседа у них пойдет. Впредь спуску Дунехе он не даст.
На том и успокоился Гребешок, с такими мыслями и въехал к себе на двор.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Константин ушел в поход со Всеволодом, а Юрий с меньшими братьями Ярославом и Святославом остался дома под присмотром матери. Ежели бы не она, упросил бы он отца взять и его с собою, но княгиня ни за что не хотела расставаться со своим любимцем.
Опустел некогда шумный терем, наступило бабье приторное царство.
Едва проснется Юрий, а уж возле него мамки да няньки хлопочут. Одна стоит с лоханью теплой воды, другая с опашнем, а третья расчесывает ему льняные кудри самшитовым гребешком.
Всплескивают ручками бабы, умиленно закатывают глазки:
— Ангелочек ты наш! Красавчик!..
Одна пряник в руку сует, другая, стоя на коленях, подает в чаше холодного, прямо из ледника, малинового квасу.
Тут входила княгиня, пряники у мамок отбирала, квас велела подогреть, чтобы не застудить княжичу горлышка. Взяв за руку, вела его в гридницу, сама снова одевала, расчесывала и прихорашивала. Целовала в щечки, ворковала, прижимая его к груди:
— Василечек мой ясненький!..
Юрий хмурился, дерзил матери, вырывался из ее рук.
— Да что же ты неспокойный такой? — тревожилась
Мария. — Не заболел ли часом, не жар ли у тебя? А ну-ко нагнись, поцелую в лобик...
Целовала княжича в лобик, качала головой:
— И впрямь горишь будто весь. Не с квасу ли? Не переел ли вчерась чего?.. Квас-то мамки-дуры ледяной принесли. Эко бестолковые какие...
— Эй, кто там есть! — кричала Мария в приотворенную дверь.
Мешая друг другу в дверном проеме, в гридницу протискивались встревоженные мамки.
— Уморили княжича, дуры! — кричала на них разгневанная Мария. — Лекаря зовите, да живо...
Приходил выписанный Всеволодом из Царьграда ученый лекарь, толстый ливиец с темной кожей и печальными глазами, осматривал княжича, давал пить тягучие настои незнакомых трав, сызнова в постель укладывал.
Скучал Юрий, лежа под горячим пуховым одеялом, ворочался с боку на бок, тоскливо глядел на падающий из оконца косой лучик восходящего солнца. Последние теплые дни уходили, скоро подует сиверко, сорвет желтые листья с растущих под гульбищем березок, уронит на землю холодные дожди. Пролетело лето, как один светлый миг, вроде и не было его.
Намаявшись от безделья, мальчик осторожно вставал с лежанки и, шлепая босыми ногами по чистому полу, подходил к двери, тихонько открывал ее и выглядывал в переход.
Тихо было вокруг, дремотно, словно вымерло все, словно бросили дом хозяева.
По узкой лесенке Юрий на цыпочках спускался в подклет, где рядом с поварней в темной кладовке была свалена всякая рухлядь, прикрывал за собой дверь и вздыхал с облегчением: здесь он был один, здесь не досаждали ему ни няньки, ни мамки, а под пыльными тряпками в углу лежал старый меч в изъеденных крысами кожаных ножнах.
Четка сказывал, что меч этот был дедов, что с ним не раз он ходил на булгар, но проходило время, меч заржавел и стал никому не нужен. Потому и бросили его в кладовку, потому и лежит он здесь без малого уже двадцать лет.
Напрягаясь и каждый раз трепеща от волнения, Юрии вытаскивал его из ножен, клал себе на колени, гладил прохладную рубчатую рукоять и мыслями отлетал за мно
гие сотни верст от Владимира, в дремучие леса, к спокойной реке, на берегу которой высился украшенный искусными мастерами древний и таинственный Булгар.
Перед мечтательным взором мальчика проплывали высокие берега с крутыми обрывами, возникали всадники в островерхих шапках, и слышались их гортанные крики.
