Гибель гигантов - Фоллетт Кен (бесплатная библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗
— Я полагаю, это будет то самое наступление, о котором договаривались в Шантийи, — сказал Эванс.
Фиц его понял. Еще в декабре сэра Джона Френча наконец-то сняли, на должность главнокомандующего английскими войсками во Франции назначили сэра Дугласа Хэйга, и через несколько дней Фиц — все еще офицер связи — попал на совещание в Шантийи. Французы предложили провести в 1916 году широкомасштабное наступление на Западном фронте, а русские согласились одновременно ударить с востока.
— Тогда я слышал, — продолжал Эванс, — что у французов для этого наступления было сорок дивизий да наши двадцать пять. Но теперь-то все не так.
Этот пораженческий разговор Фицу не нравился, — у него и самого было неспокойно на душе, — но, к несчастью, Эванс был прав.
— Если бы не Верден… — сказал Фиц. После декабрьского соглашения французы потеряли четверть миллиона солдат, защищая крепость Верден, и на Сомму теперь могли перебросить недостаточно сил.
— Каковы бы ни были причины, — сказал Эванс, — союзники нас бросили на произвол судьбы.
— Не думаю, что для нас это имеет большое значение, — сказал Фиц с деланным спокойствием. — Мы будем наступать по всему своему фронту, что бы ни предпринимали другие.
— Я не согласен, — сказал Эванс с уверенностью, для которой у него вполне могли быть основания. — В результате отказа французов наступать у немцев освободятся серьезные силы. И их могут направить в качестве подкрепления на наш сектор.
— Я полагаю, мы будем двигаться достаточно быстро.
— Вы действительно так считаете, сэр? — холодно спросил Эванс. Он сдерживался, стараясь не выказать презрение к легковесным высказываниям собеседника. — Если мы и преодолеем первую полосу проволочных заграждений, нам еще придется пробиваться через вторую и третью.
Эванс начинал Фица раздражать. Для воинского духа такие разговоры не полезны.
— С проволочными заграждениями справится артиллерия, — сказал он.
— Мой личный опыт показывает, что колючая проволока ей не по зубам. При взрыве шрапнельного снаряда стальные шарики разлетаются во все стороны…
— Спасибо, мне известно, что такое шрапнель.
— …поэтому снаряд должен взорваться немного впереди и выше цели, — не обращая внимания на реплику Фица, продолжал Эванс. — Иначе пользы от него никакой. И точность у них невысока. А осколочный снаряд взрывается, когда ударится о землю. Так что даже при прямом попадании проволоку иногда лишь подкидывает вверх, и она так и остается невредимой.
— Вы недооцениваете силу огня нашей артиллерии! — От ноющего предчувствия, что Эванс может оказаться прав, раздражение Фица лишь возросло. Что еще хуже, от этого усилилось и беспокойство. — После него ничего не останется! Траншеи немцев будут разрушены.
— Надеюсь, вы правы. Ведь если они переждут бомбардировку в блиндажах, а потом выскочат со своими пулеметами, то просто покосят всех наших ребят.
— Вы, видимо, не поняли, — рассердился Фиц. — На этот раз будет бомбардировка, какой еще не видел мир. У нас по одному орудию на каждые двадцать ярдов по всей линии фронта. Будет выпущено более миллиона снарядов! Там не останется камня на камне.
— Ну, как бы то ни было, в одном мы с вами сходимся, — сказал капитан Эванс. — Такого еще не бывало. А значит, никто из нас не может с уверенностью сказать, что из этого выйдет.
Леди Мод явилась в суд олдгейтского магистрата в большой красной шляпе с лентами и страусовыми перьями и за нарушение спокойствия была оштрафована на одну гинею.
— Надеюсь, об этом станет известно премьер-министру Асквиту, — сказала она Этель, выходя из зала суда.
Этель не разделяла ее оптимизма.
— У нас нет возможности заставить его что-то сделать, — сказала она с досадой, — пока мы не получим право голоса. — Суфражистки собирались сделать этот вопрос главной темой на всеобщих выборах 1915 года, но из-за войны парламент выборы отложил. — Возможно, теперь придется ждать до конца войны.
— Не обязательно, — сказала Мод. На лестнице магистрата они остановились, позируя фотографу, и направились в редакцию «Жены солдата». — Асквит пытается удержать либерально-консервативную коалицию от распада. Если она распадется, выборы все равно состоятся. И это даст нам шанс. У правительства проблема. По закону солдаты, проходящие воинскую службу, голосовать не могут, потому что солдат не является хозяином дома. До войны, когда в армии было всего сто тысяч человек, это не имело значения. Но сейчас численность армии — больше миллиона. Правительство не посмеет проводить выборы без них, ведь они отдают жизни за свою страну. Иначе начнется бунт.
— А если будут менять закон, то смогут ли обойти вопрос о праве голоса для женщин?
— Именно это наш бесхребетный Асквит и собирается сделать.
— Но так нельзя! Женщины трудятся ради победы наравне с мужчинами: они изготавливают снаряжение на военных заводах, ухаживают за ранеными во Франции, работают везде, где раньше работали одни мужчины.
— Однако Асквит надеется увильнуть от обсуждения этой темы.
— Значит, мы должны постараться, чтобы у него это не вышло.
Мод улыбнулась.
— Вот именно, — сказала она. — Этому и будет посвящена кампания, которую мы начинаем.
— Я-то пошел добровольцем, чтобы выбраться из Борсталя, — заявил Джордж Барроу, облокотившись на перила, когда корабль выходил из Саутгемптона. В Борстале находилась колония для несовершеннолетних преступников. — Меня посадили на три года за кражу со взломом, мне было тогда шестнадцать. Через год мне надоело сосать у начальника колонии и я сказал, что хочу на войну. Он отконвоировал меня на сборный пункт — и дело с концом.
У него был сломан нос, ухо изуродовано и шрам на лбу. Он был похож на бывшего боксера.
— Сколько тебе сейчас? — спросил Билли.
— Семнадцать.
Мальчишек до восемнадцати лет в армию не брали, а выезжать из страны официально разрешалось с девятнадцати. Но армия постоянно нарушала оба закона. Набиравшим рекрутов сержантам и офицерам медицинской службы за каждого новобранца платили полкроны, и они редко уточняли возраст мальчишек, готовый пойти на войну. В батальоне был Оуэн Бевин — на вид ему было пятнадцать, не больше.
— Мы сейчас что, мимо острова плыли? — спросил Джордж.
— Ну да, — сказал Билли. — Остров Уайт.
— А-а, — сказал Джордж, — а я думал, уже Франция…
Во Францию они приплыли на следующее утро, очень рано, и высадились в Гавре. Билли впервые в жизни ступил на иностранную землю. Сказать по правде, это была не земля, а булыжники, по которым в его грубых башмаках идти оказалось тяжело. Они прошли через город — под безучастными взглядами местного населения. Билли слыхал, что к приезжающим англичанам бросаются с благодарными объятиями хорошенькие французские девочки, но видел только равнодушных женщин Средних лет, с убранными под платок волосами.
Они дошли до лагеря и переночевали. На следующее утро их посадили в поезд. За границей оказалось вовсе не так интересно, как ожидал Билли. Все было вроде по-другому — но не так чтобы очень. Как и в Англии, во Франции он видел в основном поля и деревни, шоссе и железные дороги. Заборов было больше, чем изгородей, а дома казались просторней и крепче, но и только. Билли был разочарован. Вечером они прибыли на место — в большой лагерь со множеством сбитых на скорую руку бараков.
Билли назначили капралом, и у него под началом оказалось восемь человек, в числе которых были Томми, юный Оуэн Бевин и тот мальчишка из колонии — Джордж Барроу. К ним присоединился загадочный Робин Мортимер, бывший рядовым, несмотря на то что выглядел на все тридцать. Когда они пришли в огромное помещение, где сидело, наверное, с тысячу человек, пить чай с хлебом и джемом, Билли сказал:
— Ну что, Робин, мы все новички, а ты, похоже, здесь не первый день. Расскажешь о себе?
Мортимер говорил почти без акцента, как валлиец, получивший хорошее образование, но ругался как шахтер.
