Дом и корабль - Крон Александр Александрович (читать книги регистрация .txt) 📗

— Садись.

Митя пододвинул стул и сел рядом. Тамара осторожно, как будто мертвого можно потревожить, отвернула пододеяльник, и с минуту они сидели молча — это был обряд. Лицо Николая Эрастовича было тщательно выбрито и запудрено, и Митя с удивлением понял, что покойный совсем не был стар. Теперь лицо стало строже, и в его отвердевших чертах появилось что-то внушительное. Тамара глядела на него не отрываясь. Через минуту она встала, натянула простыню на высокий лоб с залысинами и повернулась к Мите.

— Вот, Димочка, — сказала она с улыбкой. — И осталась я одна…

Митя ничего не ответил. Все заготовленные впрок слова оказались разом перечеркнутыми этой коротенькой фразой. И еще больше улыбкой — в ней не было ни жалобы, ни упрека, скорее сознание силы: да, одна. Дорогой ценой, но научилась жить одна, не стремясь обвиться вокруг опоры. Женщина, умевшая так улыбаться, не нуждалась в поддержке. И еще меньше — в прощении.

— Чаю хочешь? — спросила Тамара и, не дожидаясь ответа, взяла коптилку и вышла. Митя вышел вслед и со щемящим чувством следил за тем, как она двигается по комнате, открывает шкафчик с закопченными пастушками, достает знакомые чашки. «И осталась я одна, — думал Митя. — Как много женщина может сказать одной фразой. И осталась я одна, — хотите знать, что значат эти слова, лейтенант? Это значит, что у нее умер муж. Никого не касается, как они жили, важно, что умер он у нее на руках и хоронить его будет она, блокадная вдова. Только теперь я, кажется, начинаю понимать, почему Горбунов сказал Катерине Ивановне, что у него есть жена. Пока она не отомщена, он не свободен…»

«И осталась я одна… Это значит, что нет Селянина. Не знаю, откуда у меня такая уверенность. Но это так. Возможно, он был здесь еще вчера, но сегодня его уже нет и наверняка не будет завтра».

…«И, наконец, это значит, что нет меня. Правильно, иначе и быть не могло. Нет, почему же, могло — я сам не захотел. Она не будет ни упрекать, ни оправдываться, она просто напоит меня чаем. Я всегда говорил, что терпеть не могу ссор и объяснений. Так вот, не будет ни ссоры, ни объяснений. Ссоры и объяснения кончаются разрывом или примирением. Так вот, не будет ни разрыва, ни примирения. Будут те самые корректно-дружелюбные отношения, которыми, по мнению лейтенанта Туровцева, должна заканчиваться связь свободных людей».

Пока Тамара хлопотала, можно было ни о чем не спрашивать. Но, отпив до половины свою чашку, Митя откашлялся и спросил:

— От чего он умер?

Тамара опять улыбнулась. Той же спокойной улыбкой, которая разрывала Мите сердце.

— Не знаю. Он последнее время совсем перестал бояться. В убежище не ходил, а меня гнал и сердился, если я не шла. И когда все это, — она поежилась, как от холода, — когда все это случилось, мы были здесь. Он даже не спросил ни о чем, как будто не слышал. Димка, я видела, что он угасает, и ничего не могла поделать, он даже есть не хотел — это он-то!.. Он ведь и не от голода умер, я вбивала в него все, что только у меня было. — Она слегка запнулась, но тут же взяла себя в руки и повторила с некоторым даже вызовом: — А у меня было… Только он не ел. А с тех пор, как норму прибавили, прятать стал.

— Что прятать? — не понял Митя.

— Хлеб. Боялся, что опять хуже будет. А то начнет готовить себе еду из какой-то своей химии… Я издрожалась вся — вдруг отравится? А перед тем как слечь, весь день был совсем как бешеный, обложился справочниками, целую тетрадку исписал закорючками, ночью стучит, будит: «Тамура, я сделал открытие, которое всех спасет, — я знаю, как изготовлять из сырой нефти пищевые жиры…» — «Колечка, говорю, а где же мы возьмем сырую нефть?»

Митя усмехнулся. Усмешка показалась Тамаре недостаточно почтительной, и она вспыхнула:

— Ты его совершенно не знаешь. Колька был удивительный. Молчи, — остановила она Митю, — молчи, я сама скажу, а ты не смеешь. Да, он трус, он жадный… Все равно он мой муж, родной человек. Я сама такая, как он. И он меня любил, понимаешь ты это? Любил, все понимал и не судил строго. И когда у меня было горе, я шла к нему. А ты знаешь, как это много — близкий человек? Я Колю не любила по-настоящему, никогда не любила, но когда человек тебе нужен, и ты ему нужна, и твое горе — его горе, знаешь, Димка, может быть, это больше любви. А может, никакой любви и не существует…

— Неужели не существует? — несмело переспросил Митя.

— Не знаю. Хоть тетя Юля и говорит, что я беспутная, я ведь мало что видела. А от того, что видела, веры во мне не прибавилось. Одному человеку только и верю.

— Кому?

— Командиру твоему, Виктору. Катька извелась с ним, ревет, а по-моему, она счастливая. Хотя что ж это я? Нашла кому говорить. Ты же его ненавидишь.

— Я?

— Дима, только не ври, не надо. Так вот, радуйся, недолго тебе страдать. Погонят его скоро.

— Откуда ты знаешь? — Митя встал, обошел стол.

— Говорю, — значит, знаю. Сядь на место, Дима… Пожалуйста.

— Скажи, я должен знать. От Селянина?

— О нем не будем говорить.

— Почему?

— Не хочу.

— А я хочу. Мне нужно знать.

— Мало ли что тебе нужно… Ну хорошо, чур — правду за правду. Поклянись.

— Честное слово.

— Это правда, что ты на Горбунова заявление писал?

Митя не ответил. Тамара всплеснула руками.

— Неужели правда? Ох, только не оправдывайся, Дима, я ведь все понимаю… Тут люди похитрее тебя.

— Кто?

— Да тот же Семка. Ты не знаешь, какой он.

— Страшный? — усмехнулся Митя.

— Если бояться, то, пожалуй, и страшный.

— Тебе же он нравился?

— Конечно, нравился. А ты что же думал, я просто так — за харчи? Он ведь не глуп. И держаться умеет. Думаешь, вот сильный человек, никого не боится, ни от кого не прячется…

Митя почувствовал укол и вспыхнул.

— Вор, — сказал он со злостью.

Ему не так хотелось обругать Селянина, как задеть Тамару. Но Тамара только улыбнулась.

— Нет, не вор. Может быть, хуже вора, но не вор.

— Что может быть хуже?

— Холуй.

— Почему холуй? — удивился Митя.

— Не знаю почему, но холуй. Важный, властный, но холуй.

— Злой?

— Скорее равнодушный. Но уж если кого невзлюбит — вот как Горбунова, — ни перед чем не остановится.

— За что он его так ненавидит?

— Наверно, за то, что Горбунов не такой, как он.

— Разве за это можно ненавидеть?

— Значит, можно.

Митя задумался.

— Интересно, в чем его сила? На чем он держится?

Тамара засмеялась невесело.

— Это я тоже только недавно поняла. А на том, что у больших людей бывают маленькие слабости.

— У каких людей?

— А вот представь себе, Дима, человека, который руководит, командует, решает всякие вопросы, и, наверно, правильно решает — там он большой человек. А есть у него уголок, где он человек маленький: повеличаться любит, лишнее урвать, согрешить втихомолочку. Самому-то неловко, а этот готов к услугам — и познакомит, и достанет, и свяжет, и прикроет, грех на себя возьмет. Ты знаешь, — она тихонько засмеялась, — я у него книжечку видела телефонную, ну точь-в-точь как твоя, только записаны в нее одни нужные люди. И около каждой фамилии этак меленько: чем заведует, что может дать, в чем сам нуждается.

— Нет, ты врешь, — сказал Митя с ужасом.

Тамара продолжала смеяться.

— Не беспокойся, тебя там нет, ты начальство небольшое, даже без телефона. А впрочем, как знать, может, и тебя теперь записал, бывает, и лейтенант на что-нибудь сгодится.

Это было жестоко.

— А ты поумнела, — сказал Митя, мстительно усмехаясь. — Это что же — Семен Владимирович научил уму-разуму?

— Жизнь, — спокойно сказала Тамара. — Ну и он, конечно…

— А насчет покровителей — это все твои догадки?

— Нет, зачем же догадки. — Тамара нахмурилась. — На днях он привез ко мне одного своего… Нестарый еще дядька, в штатском; простое такое лицо, но видать, что умный. Только скованный очень, не знает, как держаться, — то ли я дама, то ли шлюха. Потом решил, что дама… все-таки.