Колесница Гелиоса - Санин Евгений Георгиевич (хороший книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
— А-Аристарх?.. — ошеломленно пробормотал он.
Факел выпал из руки рванувшегося вперед лекаря, зашипел на мокром от сочившейся сверху воды полу. Но тут же услужливые руки протянулись в лаз и осветили нору новыми факелами.
— Эвбулид!.. — прошептал Аристарх, вглядываясь в лежащего грека. — Что они с тобой сделали?! Что вы с ним сделали, негодяи?! — закричал он на невидимых охранников и носильщика и снова повернулся к Эвбулиду: — Сейчас я помогу тебе! Вот, выпей, это придаст тебе сил…
— Не буду! — оттолкнул Эвбулид протянутый ему алабастр. — Я не хочу жить!
— Хочешь! Ты хочешь и будешь жить! — настойчиво сказал Аристарх, приподнимая голову грека и почти насильно вливая ему в рот лекарство со знакомым Эвбулиду еще по трюму «Горгоны» запахом.
— Нет! — захлебываясь, возражал Эвбулид. — Не надо мне твоих сил… Уходи! Я лучше умру, чем еще хоть день пробуду рабом!..
— И все-таки ты будешь жить!
— Нет…
— Будешь, потому что сегодня же царь Пергама даст тебе свободу!
— Царь? — неверяще взглянул на лекаря Эвбулид.
— Да! — мягко улыбнулся ему Аристарх. — Я служу у него личным лекарем, и поверь, он будет очень рад удовлетворить мою просьбу. Но для того чтобы выйти отсюда и стать свободным, тебе надо выпить хотя бы половину этого алабастра!
Эвбулид покорно, словно ребенок, последовал приказу лекаря, но первый же глоток дался ему мучительно трудно.
Он снова отвел руку Аристарха, но уже не для того, чтобы отказаться от спасения.
Весь ужас минувшей недели, этих нескольких дней его пребывания в царстве Аида, нахлынул на него. Он ткнулся головой в грудь обнявшего его лекаря, и плечи его затряслись от беззвучных рыданий.
Успокоившись, Эвбулид выпил до дна весь алабастр и почувствовал, что силы, действительно, вернулись к нему.
Он пополз следом за подбадривающим его Аристархом сначала робко, а потом все быстрее и быстрее.
Коридор, в первый раз показавшийся ему бесконечным, закончился неожиданно быстро. Путь круто пошел наверх, и Эвбулид невольно прикрыл глаза локтем от яркого света, ударившего в глаза.
— Правильно, привыкай к солнцу постепенно, чтобы не ослепнуть! — похвалил Аристарх. — А воздух вдыхай полной грудью, он теперь для тебя — лучшее лекарство! Пей его, глотай, и тогда…
Он не договорил, услышав позади себя дикие вопли бросившегося наверх младшего носильщика, которому в суете удалось незамеченным добраться почти до самого выхода:
— Вот он, вот! Я уже вижу его!
— А ну назад! — закричали охранники, но носильщик, не дойдя до выхода из штольни каких-нибудь десяти шагов, неожиданно вскрикнул и рухнул, как подкошенный, протянув руки вперед, словно желая обнять солнечные лучи.
— Готов! — заметил один из воинов, поддевая копьем безжизненное тело.
— Разрыв сердца! — подтвердил Аристарх, осмотрев несчастного и без своей обычной улыбки положил руку на плечо грека: — Хвала богам, Эвбулид, теперь мне все окончательно ясно!
— Что? — счастливо прищурившись, спросил Эвбулид.
— А то, что, кажется, напрасно я заподозрил тебя в помешательстве после того, как ты хотел отказаться от моей помощи. Действительно, лучше сразу умереть, чем прожить здесь хотя бы минуту!
Аттал Филометор возвращался в свой дворец по одной из центральных пергамских улиц, застроенной по обеим сторонам многочисленными лавками и харчевнями.
Недавний разговор с братом не выходил у него из головы. Был ли он напуган нависшей над ним опасностью? Пожалуй, нет. Поражен — да. Огорчен — тоже немного. Но только не напуган. Ведь ехал он, несмотря на все предостережения Аристоника, лепить для потомков бюст этого будущего сенатора.
А в том, что это тот самый римлянин, о котором рассказывал брат, он не сомневался с той самой минуты, когда Аристоник упомянул о яде.
Бегающие глаза купца, ерзающий подбородок, капля пота на кончике носа — да, с такими лицами люди рождены, чтобы изворачиваться, лицемерить, травить.
И он, гордящийся тем, что без особого труда может вылепить из воска в точности схожий с оригиналом портрет любого человека, еще досадовал на себя, что никак не мог поймать истинного выражения лица натурщика.
А можно ли его было поймать, если тот, как теперь ясно, все время искал случая, чтобы подбросить в царский кубок свой жалкий яд!
«Ну, ничего, — мстительно подумал Аттал. — Сейчас ты у меня его получишь…»
Углубленный в свои мысли, он почти не замечал, как привлеченный сияющими доспехами личной тысячи воинов царя народ выбегает из всех дверей и устремляется к его повозке, восторженно крича:
— Базилевс! Смотрите — сам базилевс!!
— Где? Где?!
— Да вон же, в повозке!
— С опущенным лицом?
— В траурной одежде?!
— Ну да, ведь сегодня — день поминовения его матери Стратоники!
— Человек, который так чтит свою мать даже после ее смерти, не может желать дурного своему народу! — воздевая руки, срывающимся голосом орал тучный купец. — Слава базилевсу, слава величайшему!
— Недаром мы прозвали его Филометором! — вторил кто-то с другой стороны улицы, и казалось, что весь Пергам сотрясается от криков тысяч людей, пытающихся пробиться к повозке:
— Слава Филометору! Слава! Слава!!
Ремесленников, купцов и крестьян, приехавших в столицу, чтобы продать зерно и овощи на агоре, воины оттесняли позолоченными остриями копий к стенам домов. Но люди, отбиваясь, продолжали рваться к своему царю, восторженно крича:
— Слава! Слава!!
— Он поехал здесь, а не по Священной дороге, чтобы посмотреть на свой народ! Это редкостная удача — увидеть его!
— Значит, этот день будет самым счастливым для нас!
Нескольким самым настойчивым пергамцам удалось миновать охранников и добежать почти до самой повозки, которую сопровождали телохранители царя.
— О, величайший, прикажи прогнать из Пергама проклятых римлян! — падая на колени перед Атталом и протягивая к нему руки, завопили они.
— Спаси нас, бессмертный!
— Не дай нашим женам и детям превратиться в рабов!
Рослые угрюмые фракийцы, не раздумывая, пускали в ход тяжелые македонские махайры и грозно шипели:
— А ну прочь отсюда! Прочь!..
Упал на колени, зажав окровавленное лицо руками, купец, чьи отрезы на хитоны были самыми любимыми у пергамских женщин.
Дико закричал, оставшись без кисти, бородатый крестьянин.
Молча, без единого звука повалился на мощеную плоскими камнями дорогу пронзенный мечом в грудь горшечник.
Стоны, проклятия и мольбы слились за спиной Аттала в сплошной дикий вопль — вопль его народа.
— Никодим! — сморщившись, поднял лицо царь.
— Да, величайший? — подскакал к повозке возбужденный начальник кинжала.
— Вели ехать быстрее!
— Слушаюсь, величайший!
Повозка стремительно рванулась вперед, несколько раз подпрыгнула на чем-то мягком, очевидно, кто-то из запрудивших проход людей, не успев отпрянуть в сторону, оказался под золочеными колесами.
Восторженные лица с широко разинутыми в крике ртами стали быстро отставать.
«Народ взбудоражен. Но как он любит меня! — скашивая на толпу глаза, думал Аттал. — И как ненавидит римлян! Да и за что любить их? Сколько властвую над Пергамом, столько и слышу: тот разорился, того продали за долги в рабство, этого нашли на дне реки с камнем на шее, а вместе с ним и его семью, задолжавшую римскому ростовщику. Знаю, все знаю! Но что я могу поделать? Аристоник боится, что меня могут вынудить завещать царство Риму. А что толку его завещать, когда оно и так фактически давно уже принадлежит сенату, под указку которого я диктую эдикты, выгодные римским торговцам и смертельные для своих подданных?.. Другое дело, что они решили ускорить события и в „благодарность“ за мою верность подослали этого купчишку-сенатора, чтобы убить меня и без всяких помех овладеть Пергамом. И Сервилий Приск тоже хорош! Уж если он, единственный римлянин, которого я считал порядочным человеком и кому действительно доверял, пошел на такое, то чего тогда ожидать от остальных?..»
