Невеста Нила - Эберс Георг Мориц (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
Однако епископ Иоанн также не дремал; тотчас после увещания народа с балкона Курии он послал письмо в Верхний Египет патриарху и теперь ждал ответа, чтоб энергично приняться за дело. В церкви, перед сенатом и даже на улицах как епископ, так и остальное духовенство употребляли все усилия, чтобы помешать безбожной затее булевтов и городского населения. Однако народные страсти, подогреваемые Горусом Аполлоном, вспыхнули ярким пламенем, перед которым оказались бессильными и преданность вере, и голос рассудка, и даже чувство человеколюбия. Нужда и отчаяние пошатнули веру, уничтожили страх Божий, и самые могущественные орудия церкви – проклятие и благословение – утратили свой былой авторитет. Утопающим показывали вблизи плавающее бревно, и они цеплялись за него, потому что не хотели дождаться спасительной лодки, которая спешила к ним на помощь с хорошими гребцами и надежным кормчим у руля.
Горус Аполлон не вернулся больше в дом Руфинуса. Через несколько часов после того как Иоанна указала ему на дверь, пришли невольники за вещами жреца. Его приближенный слуга принес хозяйке большой закрытый сосуд и письмо следующего содержания:
«Нельзя осуждать людей, не выслушав их оправданий. Однако ты сделала это, и я не сержусь на тебя. Филипп, вернувшись обратно, объяснит, в чем дело, и, может быть, между нами снова водвориться прерванная дружба. Посылаю тебе часть лекарства, оставленного им при отъезде: употребляй его в случае, если к вам в дом проникнет зараза. Помощник Филиппа говорит, что теперь хорошее действие этого средства вполне доказано. Желаю от души, чтобы эпидемия, поразившая соседний дом, миновала вас».
Письмо жреца обрадовало вдову, но, когда она прочитала его своим домашним, маленькая Мария воскликнула:
– Ни за что не давай этой смеси больным! Горус хочет отравить нас, я уверена в этом.
Между тем Иоанна осталась при своем убеждении, что старик, несмотря на необъяснимую ненависть к Пауле, все-таки не дурной человек.
– В противном случае Филипп не уважал бы его, – заметила со своей стороны Пульхерия. – Если бы врач был здесь, все вышло бы иначе.
Мария просидела с обеими хозяйками до сумерек, постоянно возвращаясь в своем разговоре к дамаскинке. Вечером они узнали о приезде Фомы, и снова стали надеяться на помилование осужденной. Теперь, перед разлукой, внучка мукаукаса имела благовидный предлог выказать своим покровительницам всю свою любовь; наконец, она сказала, что ей нужно заниматься с Евдоксией, а так как сегодняшний урок особенно труден, то девочка просила мать и дочь думать о ней и желать ей успеха. Она бросилась на шею сначала к Иоанне, потом к Пульхерии и, видя, что у них навертываются слезы, спросила:
– Не правда ли, какая я дурочка? Но потому-то именно меня и следует пожалеть!
Потом Мария заперлась с наставницей в своей комнате. Прежде всего Евдоксия остригла ей прекрасные шелковистые локоны; невольные слезы покатились из глаз гречанки; они полились еще обильнее, когда она вручила Марии маленький амулет: в нем хранился кусочек шерсти из овечьей шкуры, которую носил Иоанн Креститель. Эта святыня принадлежала еще матери Евдоксии, и старая дева никогда не расставалась с ней; и вот теперь заветная ладанка должна была служить охраной ребенку и принести Марии много счастья. Хотя амулет не сделал особенно счастливой свою прежнюю обладательницу, однако она непоколебимо верила в его спасительную и благодатную силу.
Наконец, Мария предстала перед Евдоксией коротко остриженными волосами и в мужском костюме. В какого очаровательного мальчика обратилась она! Евдоксия не могла налюбоваться на свою воспитанницу. Но та казалась слишком нежной и прелестной для мальчика; гречанка посоветовала ей хорошенько надвигать на глаза широкополую шляпу при встрече с посторонними или даже, для большей безопасности, запачкать лицо.
Гамалиил, приходивший к Иоанне действительно с целью предостеречь ее от козней Горуса Аполлона, рассказал обо всем происшедшем на суде в тот день. Великодушный поступок Паулы, взявшей на себя вину Ориона, еще более возвысил ее в глазах Марии.
Теперь, при встрече с полководцем, она могла объяснить ему все обстоятельства дела. Наступила минута отъезда, и девочка в сопровождении Евдоксии вышла из сада на набережную. Она послала воздушный поцелуй своему любимому жилищу и его обитательницам, а потом указала, вздыхая, на владения Сусанны и прибавила:
– Бедная Катерина, ее заперли в зараженном доме! Знаешь, Евдоксия, ведь я все-таки люблю ее и, когда подумаю о том, что она может схватить заразу и умереть… Но нет!… Попроси мать Иоанну и Пуль, чтоб они относились к ней дружески. Завтра утром ты передашь им мое письмо, и если сегодня вечером они будут очень тревожиться обо мне, успокой их и скажи, что ты знаешь обо всем, но меня было невозможно удержать. Я уверена, ты сделаешь все, как следует.
Мария остановилась перед открытой якобитской часовней, прося гречанку подождать ее, и стала на колени перед распятием. Веселая и спокойная вернулась она оттуда на улицу; когда они подходили к последним домам города, Мария воскликнула:
– Не правда ли, Евдоксия, как грешно с моей стороны радоваться отъезду из Мемфиса? Я покидаю здесь дорогих друзей, а мне так хорошо, точно птице, вырвавшейся на волю! Боже милосердный, как приятно ехать ночью по раздолью пустыни и через горы, мчаться вдаль на быстроногом дромадере и видеть над своей головой не комнатный потолок, а синее небо с бесчисленными звездами! Какое счастье стремиться к прекрасной цели с важным поручением, как будто я уже взрослая! Разве это не чудесно? Если Бог поможет нам, и я найду полководца, и мне удастся тронуть его сердце… тогда я буду самой счастливой девочкой в мире! Не так ли, Евдоксия?
В гостинице Несита они нашли масдакита с дромадерами и необходимой прислугой. Гречанка дала своей воспитаннице еще несколько полезных наставлений, после чего благословила ее как мать. Рустем поднял девочку, посадил на верблюда, тщательно поправил седло, и маленький караван тронулся в путь. Мария долго махала платком своей учительнице, неожиданно превратившейся в подругу. Евдоксия смотрела ей вслед, пока путешественники не скрылись в ночной темноте. Тогда она пошла домой, сначала тихо плача, потом вытерла слезы, выпрямилась и пошла дальше уверенной походкой. С ней происходило что-то странное: гречанка чувствовала небывалый прилив энергии, ей было приятно сознавать, что действует она теперь по собственной воле, а не по стеснительным предписаниям опостылевшей обязанности.
Евдоксия была готова постоять за себя и доказать другим, что она поступила вполне разумно. Отсутствие Марии во время ужина и перед отходом ко сну встревожило хозяек. Воспитательница уклончиво отвечала на их вопросы и не обижалась на колкие намеки. Она охотно приносила эту жертву своей любимице.
Прочитав на другое утро письмо маленькой Марии, Иоанна вышла из себя, несмотря на свою кротость, и стала горько упрекать Евдоксию. В другое время гречанка ответила бы ей злыми, колкими словами, но теперь она терпеливо молчала перед хозяйкой дома. К полудню явился епископ; он приехал за девочкой, чтоб отправить ее в монастырь. Исчезновение Марии привело Иоанна в гнев; он грозил вдове Руфинуса преследованием и уверял, что будет искать пропавшую по всему Египту. Когда взбешенный прелат удалился, гречанка созналась, что содействовала отъезду воспитанницы, желая спасти ее от неволи в стенах монастыря.
Неожиданно вспыхнувшая материнская любовь к ребенку придала неотразимую убедительность ее доводам, и маленькая добросердечная женщина, обидевшая вчера гречанку несправедливыми упреками, обвила теперь руками длинную сухую фигуру воспитательницы, называя ее славной, доброй девушкой и прося извинения за нанесенные обиды.
Отправляясь спать в тот вечер, Евдоксия чувствовала себя будто переродившейся; ей казалось, что она снова обратилась в беззаботную девочку, резвившуюся когда-то в далеком родительском доме со своими сестрами.
